На главную страницу

Биография

Произведения

Фотогалерея

перевод главы из книги

Принятая в 1918 году Конституция РСФСР содержала многие статьи, в которых впервые формулируются правила приёма иностранных беженцев. 21ая статья гласила: « Русская Советская Федеративная Республика гарантирует право политического убежища всем иностранцам, преследуемым по религиозным или политическим мотивам».[1]   20ая статья обещала иностранцам, проживающим в Советском Союзе, политическое равноправие: «Основываясь на солидарности трудящихся всех наций, РСФСР предоставляет всем иностранцам, занятым трудовой деятельностью на территории РСФСР, принадлежащих к рабочему классу или крестьянству, не использующим наёмного труда, все политические права русских граждан и уполномочивает местные Советы без проволочек предоставлять им права русских граждан».[2]

В сталинской Конституции 1936 года предусматривалось и право на политическое убежище. «СССР, - гласила статья 129, - предоставляет право убежища гражданам иностранных государств  в том случае, если они преследуются по роду их деятельности, направленной на защиту интересов трудящихся; или же если они преследуются за их научную деятельность, или в силу их участия в национально-освободительном движении».[3]

Конечно, реальность выглядела иначе. Несмотря на то, что с приходом к власти нацистов в 1933 году против рабочего класса был развязан кровавый террор и десятки тысяч коммунистов (по другим данным цифра колеблется от шестидесяти до ста тысяч[4]) только в течение года попали в тюрьмы и концлагеря, Советский Союз жёстко ограничивал применение права на политическое убежище. Лишь несколько тысяч членов КПГ и небольшое число близко стоящих к партии эмигрантов нашли приют на «родине всех трудящихся». Так называемые «профессиональные революционеры», не приписанные ни к какому государству и обладающие лишь нансеновским паспортом, чтобы получить визу в Союз, были вынуждены фабриковать себе подложные документы.[5]

Немецкие коммунисты, которые бежали в Советский Союз, как правило, получали от партии соответствующие указания; в таких случаях Коминтерн

брал на себя оформление визы и прочие формальности въезда.[6]

Практика жёсткого отбора, лишавшая многих претендентов надежды на эмиграцию в СССР, конечно же, тревожила немецкую эмиграционную прессу и общественные круги, где Союз рассматривался как естественный союзник преследуемых антифашистов. Например, в журнале «Нойен Вельбюне» в июне 1933 года появилась анонимная статья, в которой поднимался  вопрос о жёсткости отбора на получение советского убежища как раз в то время, когда жизнь тысяч немецких антифашистов подвергалась смертельной опасности. На что более надеяться бездомному беженцу: на Европу или на красные пограничные столбы Советского Союза? И «Вельт Бюне» требовала предоставления права убежища «во имя чести и достоинства республики солдат, рабочих и крестьян».[7]

В своей статье некий «друг Советов» с неприкрытым цинизмом анализировал причины столь сдержанной позиции Советского Союза: «Советские лидеры ненавидят фашизм не менее, чем мы, но сложившуюся в Германии ситуацию они хотят использовать в интересах социалистического строительства. Им, прежде всего, нужен мир, мир любой ценой. Поэтому они вынуждены поддерживать хорошие отношения с могущественным и опасным соседом, хотя бы для этого и пришлось порой сдерживать себя. Решают не сантименты, а именно эти реалии советской политики».[8] Мюнценбергский журнал «Контратака» считал саму постановку вопроса, что сделал Союз для преследуемых немцев, «то ли наивной, то ли чересчур агрессивной».[9]

Советский министр иностранных дел Максим Литвинов однажды обронил примечательную фразу: «Нам нет дела до того, убиваете ли вы (министр обращался к немецкому правительству) ваших немецких коммунистов».[10] Хоть искренность этих слов и можно подвергнуть сомнению, они всё же подтверждают фактическое равнодушие советского правительства к немецкому террору и его стремление продолжить тесные отношения с Германией, начатые ещё в 1922 году Раппальским договором, и после того, как к власти пришли нацисты.

Рупором советской внешней политики был МОПР (Международная организация помощи борцам революции). Его генеральный секретарь Елена Стасова в 1934 году заявила председателю Немецкой Лиги Прав Человека, что в создавшейся ситуации внимание акцентируется не на убежище в СССР, а на требовании соблюдения права на политическое убежище в капиталистических странах.[11] Несколькими годами позже Курт Гроссман смог понять, что такое «сталинская диалектика» из беседы с писателем - коммунистом Виландом Герцфельде. Оказывается, для фашистов лица, получившие статус беженцев в демократических странах, были «бельмом в глазу». Герцфельде прямо сказал: «Вы что, всерьёз думаете, что переправка беженцев не на Запад, а на Восток серьёзно улучшила бы их положение?! Да произойди это - и желание им помочь ослабло бы и в Европе, и в Америке. Конечным результатом стала бы не увеличивающаяся помощь беженцам, а лишь триумф врагов демократии и социализма».[12]

Вместе с относительно однородной группой беженцев от диктатуры пролетариата в 1933 году в Союзе проживал и довольно многочисленный контингент «специалистов». Под ними подразумевали квалифицированных рабочих, техников, инженеров и деятелей науки, прибывших по приглашению советского правительства во время первой пятилетки с целью помочь в деле «общего социалистического строительства». Кризис в мировой экономике привёл к тому, что тысячи этих специалистов оказались без работы и без средств для существования в своих странах. Их, людей чаще всего не связанных с политикой, толкало в СССР не только отсутствие социальной и экономической перспективы у себя на родине, но и симпатия к Советскому Союзу. Согласно данным ГДР[13]  в 1932 году в Союзе находилось примерно двадцать тысяч таких специалистов. По всей вероятности, большинство из них были немцы.[14] Многие контракты, заключённые в период первой пятилетки, были продлены. Когда в 1933 году появились сообщения «об агрессивном нацистском враге», почти все эти специалисты стали эмигрантами, хоть прежде желания эмигрировать из Германии у них не было.

Мы до сих пор мало знаем о том, какие инстанции должны были пройти эти люди, чтоб получить право на жильё и работу в СССР, однако, мы можем предположить, что это были те же формальности, что и в Австрии. Советская торговая миссия в Вене имела даже так называемое «Спецбюро», в котором работало несколько членов КПА, собиравших данные на определённый круг лиц. Руководителем этого бюро был венгерский коммунист Андор Лёвингер, временно ассоциированный в ЦК КПА. Ходили упорные слухи, что Лёвингер, которому был поручен политический контроль претендентов, был связан с ГПУ. Франц Каммерер занимался определением уровня квалификации претендентов, Кёниг специализировался на оценке квалификации инженеров, прочие же члены бюро готовили другие, менее значащие документы. Претендент заполнял анкету, которая посылалась в Москву.[15]

Запрет КПА 26го мая 1933 года при австро-фашистской диктатуре Дольфуса не привёл к разгрому партии и переходу её на нелегальное положение, как это произошло в Германии, прежде всего потому, что социальная база диктатуры была узка; поэтому в своём преследовании политических противников диктатуре пришлось опираться на традиционные методы государственного подавления, а не на массовое фашистское движение. В связи с этим в 1933 году Австрию покинуло лишь незначительное число левых активистов и партийных функционеров. Ситуацию резко изменили февральские сражения 1934 года.[16] С объявлением вне закона всех рабочих организаций, а так же в связи с арестом тысяч социалистов, волна беженцев (членов Шутцбунда и других участников февральских сражений) хлынула в Чехию, и лишь немногим удалось бежать в Югославию. В чешских лагерях для «перемещённых лиц» компартия  умело  использовала глубокое разочарование шутцбундовцев; их отказу от социал-демократических взглядов способствовало и приглашение в Советский Союз, реализованный благодаря встречной инициативе советских профсоюзов.

23 апреля 1934 года первый эшелон с тремястами шутцбундовцами был с энтузиазмом встречен москвичами и осыпан почестями.[17] Три больших и несколько эшелонов поменьше прибыли в Союз до декабря 1934 года. Согласно данным немецкого посольства в Москве, общее число шутцбундовцев, эмигрировавших в Союз, насчитывало 807 человек, что с членами их семей составляло 1400 человек.[18] Большая часть эмигрантов была распределена по заводам Москвы, Ленинграда и Харькова, небольшим группам нашли работу в Ростове, Горьком и других городах. На первых порах члены Шутцбунда получили определённые привилегии: они отоваривались в ИНСНАБах, а отпуска проводили в Крыму по бесплатным путёвкам.[19]

Убийство секретаря ленинградской партийной организации Кирова и последовавшая затем шпиономания, насаждавшаяся сверху и пронизавшая в короткий срок всё советское общество, привели к ужесточению режима въезда для иностранцев, а после первого московского показательного процесса в августе 1936 года лишь редкие претенденты, в том числе и из Германии, получали въездные визы.[20] На рубеже 1935 и 36 годов это ужесточение коснулось и застрявших в Чехии и готовых к выезду шутцбундовцев, искренне желавших работать в СССР. В упомянутой книге «История эмиграции Шутцбунда» Карл Штадлер пишет: «И вот в феврале 1935 года в лагерях Штернберга и Врацлова был основан комитет, направивший в советские органы просьбу принять всех шутцбундовцев, находившихся в Чехии, «в великую пролетарскую отчизну». Просители рассматривали жизнь в лагере, как «бездеятельную, непродуктивную, лишённую смысла», а потому недостойную

 для «революционного, обладающего классовым самосознанием» рабочего; они надеялись, что смогут помочь социалистическому строительству вместе с товарищами по партии, уже живущими в Советском Союзе. К сожалению, вскоре после этого письма, в марте 1935 года было получено ошеломляющее сообщение, касающееся всех австрийских «эмигрантов февраля», ищущих убежища в СССР.[21]

Данное советскими профсоюзами обещание принять в Союз шутцбундовцев было не выполнено. По общему решению профсоюзов и МОПРа въезд в Советский Союз позволялся лишь лицам, которым угрожала смерть или большой тюремный срок. Лишь в таких случаях местное отделение МОПРа принимало решение удовлетворить ходатайство; при этом за основной критерий принимались «морально-политические качества» претендента. В совместном решении профсоюзов и МОПРа указывалось, что среди членов Шутцбунда наряду с большинством, подававшим своим трудом пример в социалистическом строительстве, были и «недостойные элементы», чьё поведение было охарактеризовано как «недисциплинированное и непролетарское». Вслед за упоминанием об этих «недостойных элементах» шло требование строгого контроля. Подписанный двумя членами КПЧ, циркуляр недвусмысленно указывал, что в Австрии благодаря «усилению единого антифашистского фронта» растёт сопротивление фашистской диктатуре, а поэтому все, кому не грозит расправа, обязаны покинуть Чехию и вернуться к «революционной работе» в Австрии.[22]

В 1935 году, когда сотни шутцбундовцев всё ещё безуспешно пытались получить разрешение на въезд  в Союз, в среде февральских борцов, уже там основавшихся, проявила себя противоположная тенденция. Это движение назад, в Германию, имело многочисленные причины. Частично это было вызвано просто тоской по родине, частично трудностями приспособления к советской жизни и даже лишением былых льгот; часто требовали возвращения и супруги эмигрантов. Кроме того, в 1935 году политическая и социальная атмосфера в Союзе была до такой степени отравлена «компанией по усилению бдительности», арестами, доносами, в обществе царил такой климат недоверия, что многим риск возвращения в Австрию казался сравнительно меньшим злом. Подчеркнём, что к возвращению толкали не только политические соображения.[23]

Ситуация изменилась осенью 1936 года, когда прежде единичные аресты эмигрантов приняли массовый характер. «Лучше домой в тюрьму, чем здесь на свободе» стало девизом многих разочаровавшихся шутцбундовцев, ещё не успевших стать жертвами начавшихся чисток. Новым в работе советских органов в 1935 и особенно в 1936 году стало прямое давление на эмигрантов с требованием принятия советского гражданства. Если они отказывались, их зачастую лишали вида на жительство.[24] В таких случаях возвращение на родину с австрийским паспортом и транзитными визами свершалось совершенно «естественно».

Всего около трёхсот шутцбундовцев и других политэмигрантов из Австрии получили советское гражданство до 1938 года.[25] Возвратившихся членов Шутцбунда по данным австрийского посла было приблизительно 77 человек на 1936 год[26], что вместе с членами их семей составило около 400 человек (эти данные представляются верными, поскольку подтверждаются и сообщением немецкого посольства в Москве, которое датировано весной 1938 года).

Едва ли больше половины из ранее приехавших в Союз восьмисот шутцбундовцев остались в нём к 1938 году. В 1936-37 годах 160 покинули Союз, чтобы в Испании примкнуть к интернациональным бригадам и другим войсковым единицам.[27] Из приблизительно четырёхсот оставшихся в Союзе «февральских борцов» большая часть попала в водоворот сталинских чисток вместе с приехавшими ранее многими квалифицированными австрийскими рабочими и несколькими функционерами КПА.