ЛИТЕРАТУРНЫЙ ДНЕВНИК

 

 

1984

 

 

 

Июль  Преподаватели:

Бялый: 

Спецкурсы в ЛГУ: Лев Толстой, Достоевский, Чехов, Салтыков – Щедрин. 1978 – 1980.

Гаврилов

Трехлетние спецкурсы по латыни и древнегреческому: 1981 – 1983.

Герценберг

Общее языкознание, 1980 – 1983.

Кузьменко

Институт Языкознания, чтение Беовульфа и Нибелунгов в оригинале: 1982 – 1985.

Август.   «Невинный» д’Аннунцио в оригинале. Слишком ясный язык. Джулиана: «Что вы со мной сделали? Che avete fatto di me?».

Точно, как княжна Мария в «Войне и мире».  Все дни брожу с мыслями о Блоке. Его стихи уже зачитаны и думаю о человеке по имени Блок. 

Вот строчки о Блоке из воспоминаний Андрея Белого (как раз 1905 год, когда юность уже ушла, и всё в жизни Блока ломается):

Сам Блок любил выражать настроенья цветами; с капризностью он подбирал цвета букв для отдельных томов сочинений своих; он подробнейше мне объяснял, что заглавная буква к стихам о «Прекрасной Даме» должна быть карминного цвета, таких-то оттенков; а том второй может только окраситься ярко-зелёною заглавною буквою; третий том есть - том синий, такого-то оттенка; и синий оттенок тот - страшный; в цветах изживал он стихию переживаний своих, опознавал он стихии цветами; всё более, более отдавался стихиям; они начинали овладевать; и А. А. // Александр Александрович // становился под действием их переменнее, нетерпеливее: после грустного факта: она - «отошла без возврата»; во внешнем же он оставался по-прежнему: и корректным, и вежливым, поражая отчётливым построением эпиграмматических фраз, произнося своё «чтобы» без повышения голоса, точно придушенного, деревянного и глотающего окончания, отдающие в «Н», в «М» и в «И»; в разговоре не двигался он, не образуя одеждою складок;  сидел очень прямо, почти не касаясь кресла; лишь наклонялась его голова; и - протягивалась рука с портсигаром; когда пред ним собеседник вставал, то - А. А. вставал тоже; выслушивал стоя, открывши глаза - голубые свои фонари - в разговоре; та же выправка, статность и выраженье «хорошего тона» лежали на нём.

 Такая вот огромная цитата, и пусть она хоть на сотую часть передаст, как мне дорог Александр Александрович.

Странно, кажется, что я так много думаю обо всем, что касается Блока. Уж не прощаюсь ли с ним?

Из «Воспоминаний о Блоке» Андрея Белого. Он приезжает 9 января 1905 года в Петербург.

«Меня встретила З. Н. Гиппиус возгласом:

       -Здравствуйте!

       -Ну и выбрали вы день для приезда!

       И протянула свою надушенную ручку с подушек кушетки, где раскуривая душёные папироски, лежащие перед нею на столике в лакированной красной коробочке рядом с мячиком пульверизатора, - она  проводила безвыходно дни свои с трёх часов (к трём вставала она) до - трёх ночи; она была в белом своём балахоне, собравшись с ногами комочком на мягкой кушетке, откуда, змеино вытягивая осиную талию, оглядывала присутствующих в лорнет; поражали великолепные золотокрасные волосы, которые распускать  так любила она  перед всеми, которые падали ей до колен, закрывая ей плечи, бока и худейшую талию, - и поражала лазурно - зеленоватыми искрами великолепнейших глаз, столь огромных порою, что вместо лица, щёк и носа виднелись лишь глаза, драгоценные камни,  до ужаса контрастируя с красными, очень большими губами, какими-то орхидейными;  и на шее её неизменно висел чёрный крест, вывисая из чёток; пикантное сочетание креста и лорнетки, гностических символов и небрежного притиранья к ладони притёртою пробкою капельки туберозы - лубэн (ею душилась она), - сочетание это её шло; создавался стиль пряности, неуловимейшей оранжерейной изысканной атмосферы среди этих красно - кирпичных, горячих и душащих стен, кресел, ковриков, озаряемых вспышками раскалённых угляшек камина, трепещущих на щеках её; и - на лицах присутствующих....».    

Из невоплотившихся образов Зинаида - самая таинственная, самая привлекательная.  В душе все-то думаю о Зинаидушке. Зеленоглазая змея!  Такая все высмеет.

Скрипачки - скрипучки.

Вечный зов - вечный зуд. 

Она так тяжела в общении (сужу по Блоку), но зато уж – идеальная дама для воспоминаний. 

Гофмансталь, его либретто для моих любимых опер. С виду диалог, а на самом деле – монолог.  Его «Андреас». Обрывки.

В электричке.

Она:

-Куда вы прёте? Местов нет.  

Он:

-Падежов не знаешь.

Достойная пара.

 Танцы, шманцы, прижиманцы, отдаванцы.

Бобров: «Где роща ржуща ружий ржёт».    

«Вверху горы, а внизу воры» - о  Саратове.

В БАНе (Библиотека Академии Наук) читаю «Улисса», а в Публичке - Гофмансталя, Фриша и полного Аполлинера.

Hoffmannstahl:  «Das längst Gewоhnte, das alltägliche Gleich, Mein Auge adelt mirs zum Zauberreiche. Давным-давно привычный, повседневный Знаменатель всего, мой глаз превращает меня в принца в волшебной стране».

Заставили писать диплом по Василю Быкову - и как это сначала оскорбило меня! Едва удержался в университете: и школьную практику завалил, и курсовую.

Зато Быков живой, честный, и хорошо принял в Минске. Просто поразил меня. Я стал рассказывать о своих бесконечных странствиях, а он возьми да и скажи:

-Это же хорошо! Вы создаёте себе биографию.

Он не считал меня гопником! Увидел, что я голодный - и дал кофе с сервиладом. Я - чашечку, а он даёт ещё; я и ещё! И этак-то порядком поднажрался.

Ему это было и приятно, и смешно.

Краснею, вспоминая об этом: да за что мне такие почести? Да и почести ли это?

 

Странный замысел посетил меня: о каких-то вездесущих существах, что засели в мозгу и всех сводят с ума уже тем, что они есть.

Помню, Неверов и я гуляли весной в Ораниенбауме, и было на самом деле чудесно. При нас рождалась весна!

Солнце уже грело вовсю, его тепло уже не мог убить сильный ветер. Мы устроились загорать в ямке, я разделся до трусов.

Вдруг я заметил, что это его возбуждает. Он даже чуть было не вцепился в мою пипирку.

Тогда я решительно одел штаны.

Но он все равно возбуждался! Тогда я понял, что его, бедного, возбуждает уже само мое существование.

Мы пошли в столовую, но  он как бы случайно завел меня в ресторан.

Первый раз в жизни я сидел в ресторане! 

Сидим, а я ему говорю:

-Мне кажется, пробежал какой-то е-аренок.

-Кто это? – спросил он. – Этот твой е-аренок?

-Это такое махонькое существо, - ответил я.

Что это за е-арятки? Почему они приходят в голову?

Октябрь. Тяжело с Натальей Никулиной, хоть ей и обязан. Уже запутался в ее отношениях с мужем.

Я вдруг почувствовал, что  у него появляется право двинуть мне по морде. Не могу больше видеть эту пьяную курву и – мою благодетельницу.

Да сколько можно?

Но вот ирония: она же взяла к постановке мою инсценировку «А завтра была война» (Борис Васильев), предпочтя авторской. Спасибо!!

Первый гонорар: 60 рб. Только это и хорошо. Мне в Луге трудно. При всём моём скотстве я живу как монах.

Как у Блока?

 

Никто не скажет: я - безумен.

Мой взгляд суров и лик мой строг.

Не позовёт меня игумен

В ночи на строгий свой порог.

 

Иногда на меня находит похоть и кошмары - и тогда живу по святому Антонию (со мной происходит то же, что и с ним в пустыне: его соблазняют видения), а когда всё отпускает, я опять как стёклышко.

К истории одного образа, так долго мучавшего меня. Именно образа. Мне стыдно, что приписываю ей, этой женщине, какие-то свои жалкие обиды. Я совсем мало знал Гинтари Уятокяйте, но очень обиделся, когда узнал, что она вышла за штатовского бизнесмена и удрала.

Почему я обиделся?

Я вдруг понял, что хотел её любить, хотел её видеть, уже любил её образ, хоть и не её саму.

Да ведь и образ - уже много.

Она поёт очень тоненько и сладко; даже не как человек, а как соловей.

Она сказала в 81ом:

-Я третья в Союзе после Пугачёвой и ещё кого-то.

Тогда она пришла к Ире Архангельской в гости - и я впервые увидел артистку вблизи, и не мог оторвать от неё взгляда.

Увидь я так  медведя или даже тираннозавра, просто б остолбенел!

Я любил Иру, но она предпочитала разнообразие:  крутила туда и сюда сразу - и я потихоньку проникался ненавистью ко всем женщинам сразу.

-Курвы! - думал я и  так грустил, что е-аться не хотелось.

(Ишь, какой гусь лапчатый: из чувства протеста е-аться не хочет!).

Как она могла любить мужчин, если её изнасиловали в юности? Она ж была стройненькой, хорошенькой.

Ужасно похожа на Ахматову.

Той говорил её муж, ещё не заметивший, что она - тоже поэт:

-Анечка, ты пошла бы в балет, что ли. Ты же стройная.

Тут Гумилёв - творческий скот...

И вдруг Гинте! Прекрасная леди в поисках мужа - бизнесмена. Куда там мне!

Что меня тогда испужало,  так это то, что внешне получалась «тройка».

Такую иные дамы мне показывали в порножурналах (Лена, модель АХ).

Конечно, только воображаемая, поскольку я никого не имел.

Что она поёт,  именно как соловей, мешает её помнить.

Лучше б пела, как женщина!

Это было б приятней.

Не забуду момент, когда она дала понять, что мы могли бы быть близки. Я был в комнате один, когда она от Ирки, оставшейся на кухне, пришла в комнату и неловко меня обняла. Этот сон воплотился так сразу, так огромно, что я едва не упал в обморок.

Её губы, её грудь были рядом, я мог бы её обнять, но не решился. Будь она поумней, она б догадалась, что, как ни люблю женщин, пугают они ещё больше. А через неделю она одна была в машине и звала меня, и мы оба были пьяны и стремились друг к другу!

И опять я сдержал себя.

Почему?

Наверно, потому, что такое соблазнение показалось слишком грубым.

Смотрю за собой: а уж не женская ли у меня сдержанность?

И в «Сплошных танцах» легко сочинил стихотворение от имени женщины.

Тогда не удивительно, что меня клеят гомики.

Побег Гинте, по логике вещей, толкает на  Неверова: я мог бы пристроиться, ведь «полное обеспечение» гарантируется.

Прямо намекает, что будет кормить неплохо.

Гадости всё это.

Такое вот испытание для моей души, и не стоит усугублять его испытанием физическим: я не хочу этого человека.

Он столько лет потратил на моё приручение, а я его не хочу. Наоборот, отвращение растёт.

Мне неприятно, что эта женская красота артистки меня ожесточает. Она приучила к мысли, что красота легко сочетается с практичностью – и это не добавляет ничего хорошего в мои отношения с женщинами.

Мой идеал – Гарбо, а Гинте невысокенькая, легкомысленная, без глубины...

Я как-то разом увидел все ее недостатки – и эта моя практичность неприятно меня поразила.

Словно б ждал предлога, чтоб развлечься! Это я. 

26 Печатаю «Как я люблю». Ундервуд грохает ужасно. И этот мой герой - страстный мечтатель.

Днём Рильке, его красивый немецкий.

Опять изнеможение.

Как написал Бюхнер в своем «Ленце»: im Schweiz gebadet, весь в поту.

Это обычное состояние, когда энергия перекипает и надо её скрывать.  

Ноябрь, 84.    Фриш «Штиллер». Повествование раскрывается, как лепестки диковинного цветка. Насколько искренен человек в роли, навязанной самой жизнью? 

«Angstschweißfingerabdrücke.  Оттиск пальцев, полных от страха». Frankfurt-am-Main, 1976, Frisches Werkе, fünf Bänder.  Произведения Фриша в пяти томах, Франкфурт-на-Майне, 1976. 

Здесь я решаюсь выписать большой кусок, потому что он слишком много для меня значит.  Чтоб приобщить читателя к прекрасному немецкому языку, переведу строчку за строчкой.

«Wir leben auf einem laufendem Bahn, und es gibt keine Hoffung, das wir uns selber nachholen und einen Augenblick unseres Lebens verbessern könnten. Мы живем в несущемся поезде, и ни малейшей надежды, что мы смогли бы  выпрыгнуть из нашего вагона и хоть как-то улучшить нашу жизнь. Wir sind das Damals... Мы -  это «Тогда» (то есть мы опущены в прошлое, потому что не можем жить настоящим).

Unser Bewußtsein als das brechende Prisma, наше сознание – как ломающая призма das unser Leben in ein Nacheinander zerlegt что разлагает нашу жизнь на части, следующие одна за другой, und der Traum als die andere Linse и сон – это другая линза, die es wieder in sein Urganzes sammelt и эта линза собирает нашу жизнь в первоначальное целое.

Die Vorliebe für das Fragment, die Auflösung überlieferter Einheiten, das schmerzliche oder neckische Betonung des Unvollendeten, das alles hatte schon die Romantik... предпочтение фрагмента, растворение преданных, унаследованных единств, болезненное или насмешливое  подчеркивание, выделение незаконченного – это все уже было в романтизме.

Die Skizze hat eine Richtung, aber kein Ende. У наброска одно направление, но нет финала. Die Gegenwart bleibt irgendwie unwirklich современность не становится действительной, ein Nichts zwischen Ahnung und Erinnerung... между предчувствием и воспоминанием – бездна, ничто, die Gegenwart als bloßer Durchgang а современность уже – простой проход.  

Christus als Puppe?  Христос или кукла?

Der Künstler nicht als Statthalter der Kultur; er ist nur ein Glied unter anderen  Художник – уже не жрец искусства, он – один среди многих».

За одно это высказывание Фриша превозношу.  А какая литературная свобода»!

Рассказ «Как я люблю» имеет успех! Даже Серёжа (как его звать? Нипочем не узнать?) с классической филологии предложил напечататься в самиздатовском журнале «Часы». Я испугался: боюсь противостоять власти.

С Серёжей ещё видимся на семинаре у Гаврилова Александра Константиновича: три года отходил и на этот семинар по латыни и древнегреческому - и эти занятия когда-нибудь помогут написать о Христе.

Гаврилов - из 19 века. Высокий, в чёрном костюме, корректный, скорее, из чувства долга, а не по призванию, он бывает пронизывающе ироничен и только что не плюёт в морду. В нём вдруг вспыхивает раздражение, и уж видишь никакого не классика, а отца семейства, где-то и загнанного проблемами с «дитятами».

Особенно ужасно было слушать оправдание гомосексуализма. По его мнению, так было принято в древности, чтобы старший помогал (!!!) младшему.

И всё-таки мил! Попробуй не полюби человека, который держит твоё внимание лучше любого артиста по три часа в неделю.

Он не аристократ, как Герценберг, спец по языкознанию и арабскому, но он добивается твоих знаний: долбит по твоей башке, пока не втемяшится, что надо-ть.  Герценберг, тот на самом деле красив, когда преподносит историю слогов, как историю человечества, зато его знания не так в тебе оседают, как в разговорах запросто Гаврилушки.

А Бялый? Тихохонько шелестит о Чехове, зал полон, а всем слышно. Он сам из какого-то ненаписанного рассказа Чехова.

Из преподавателей в меня плюнул только Борис Аверин, да и то, скорее всего, из чувства долга приложил: ну, не мог он рекомендовать на диплом мою работу по «Чёрной крови»! Его слабость к женскому полу и социальным маскам такова, что его не представить искренним. На самом деле, он похвалил меня! «Это на Западе вашу работу оценили б».

Он знающий, но готов раздавить своим знанием, как муху какую. Его жена Светлана вела мне аж два года старославянский - и я отходил на все занятия, будто б был не заочник, а дневник. И вдруг все заговорили о его новой молодой пассии, а у меня даже спросил кто-то, не была ли плоха Светлана.

Конечно, я защитил даму.

Почему она всё время давала мне понять, что я её ревную? То ноги выставит, то подойдёт слишком близко.

Помню, француженка была ещё теплее: мы остались одни в аудитории, смеркалось, больше никто не приходил - и она при мне перезаправила (как заправляют мужики рубашки) свой бюстгалтер. Очень озадачила. Если б она сказала:

-Я хочу с вами позаниматься, но мне негде, как у меня дома, -

я бы, конечно, пришёл к ней.

Толстой. Царство божие внутри нас. Женева. 1995.  «Любовь к государству уже почти невозможная вещь. Любовь есть чувство, которое можно иметь, но нельзя проповедовать. Мы перестали быть людьми и сделались вещами: собственностью государства».

Творения Блаженного Августина. Киев. 1905. Воля ангелов. Свободная воля существует, хоть осуществляется не воля человека, а власть Божия. Блаженны надеждой. Кроме блаженных никто не живёт, как хочет. Не следует доискиваться причины, производящей злую волю.  Причина эта  causa efficiens не производящая, а изводящая non efficiens, sed deficiens.

Злая воля - не восполнение effectio, а убывание defectio. То, что познаётся не в проявлении, а в отсутствии оного, то познаётся через незнание (с одной целью), чтобы сознательно не зналось.

Лариса Эриковна Найдич (в детстве ее звали «Блохой») из «Института Языкознания». Общий семинар по переводам. Руководит Юра Кузьменко. Читаем в оригиналах «Беовульф» и «Кольцо Нибелунгов».

Дилетанство Карамзина. Всё равно, эта искренность хороша, хоть она, если чему и учит, так только самой искренности.

 «История» Соловьёва - с большей объективностью. Уж и забываешь о концепции, когда так много просто фактов.  Не засыпайте без земного поклона! Ярослава двое пронзили копьями из засады. Васильку раздавили грудь доской и выкололи зеницы. Родная история!

Абеляр. Abelard. Historia calametatum mearum. История моих бедствий. Качества Элоизы: amica друг, concubinа сожительница, scortus, meritrix. Любовники раздавлены социумом, как и я.

Батюшков:

 

Тут Сафы русские печальны,

Как бабки наши повивальны,

Несут расплаканных детей.

 

Что-то  от «Дитё плачет» Достоевского.

Декабрь.  Бирс. «An Occurence. Происшествие на мосту Совиный ручей»: «As Peyton Farqurah fell straight down through the bridge  he lost consciousness and was one already dead. From this state he was awakened - ages later, it seemed to him - by the pain of a sharp pressure upon his throat, followed by a sense of suffocation. Когда Пейтон Фаркурах полетел насквозь через мост, он потерял сознание и уже был мертв. Он очнулся из этого состояния - как показалось ему, столетиями позже - из-за острой боли в горле, последовавшей от удушья».

Это вписано золотыми буквами в мое сознание, как  и последние часы Свидригайлова.

Еще в ЛГУ, в 1980, года четыре назад я сделал это открытие.

 

                                                       

1985

 

 

Январь   Два года назад меня ограбили в Луге. Нападавшие думали, в моей сумке что-то более серьезное, а у меня был полный Эдгар По. Такой вот «литературный» юбилей.

Во мне всё сломлено, не знаю, буду ли жить. С ужасом тяжело жить, но без   него никак: материал для творчества. Окаменел в ужасе.

Мой любимый сюжет (напишу ли когда такой рассказ?): человек чувствует, что окаменевает в ужасе и скотстве этого мира, пытается этому противостоять и - не может.

«История американской литературы», три тома. Может, потому и перевели, что о Набокове только мимоходом? «Писатель со странностями». Да ведь это ни в коем разе не объясняет сногсшибательный успех «Лолиты».

Что ж это за книга, если она мало объясняет? Я только и понял, что и в Штатах полно просоветской критики, что Готорна и По надо читать в оригинале, а критику лучше вовсе не трогать. Мир разделён в литературе!

«История эстетики» Герберта и Куна хорошо написана, но о России - ни слова!

Февраль  Выписки из  книги: «Литературная теория немецкого рассказа». Ленинград, 1934.

А. Шлегель: Внутренний характер всего античного искусства пластичен, современного - живописен.

 «По стилю древняя комедия была фантастическим балаганом, веселым сновидением. В стиле новой комедии господствует серьезность». Еще: «Романтическое выражает тайное тяготение в хаосу. Животворный дух изначальной любви здесь снова носится над водами. Хотя романтизм и кажется фрагментарным, он ближе к тайнам мирового целого».

На ЛИТО в Доме Учёных. Вёл, как всегда, Юрий Григорьевич Слепухин. И одобритель, и критик - всегда объективный - моих рассказов.

Как я прочёл «Как я люблю», тут в мой дар поверили, а Юрий, тот просто обозвал талантливым на мой день рождения. Ещё прежде читал «Кота и голубя» и «Сентиментальное путешествие».

Слепухин  очень культурный. Я много сил ухлопал, чтоб с ним и его семейством сблизиться, и его дамы (живёт с женой и сестрой), кажется, тоже ждали, что сближусь с его племянницей Машей, - но история моих первых двух браков так напугала, что просто удрал.

Я для него босота: для его увесистости и умении войти в журналы.  Он бежал в Аргентину из Германии, куда был угнан, при приближении советских войск, но в 50-ых вернулся, чтоб писать умные, увесистые романы. Читаю, всё, вроде, верно, но скука разбирает.

Frisch Фриш: «Grüne Heinrich besturzte mich wie eine Hellerei. «Зеленый Генрих» сразил меня своим волшебством». «Helle» - «заря», а «Heller» - полушка.

В словаре Павловского «Hellerei» нет. И я хорошо помню, как не мог оторваться от этой книги, хоть читал на русском. Всё ещё перечитываю раз в три года.

Фр. Шлегель: «Для поэта события и герои - лишь намёк на нечто высшее, бесконечное, иероглиф вечной, единой любви и священной жизненной полноты всесозидающей природы».  

И. Шоу. Византийский берег. Ух, как бойко! Бестселлер. Сюжет уж никогда не забудешь!

Августин: «Благодать есть чистый дар божий, результат предвечного решения или предопределения Божества. Приложение разума к тому, что ему непонятно, есть вера; стремление воли к тому, что по природе для неё нежелательно, есть надежда; соединение воли с тем, что естественным путём ей не сообщается, есть любовь. Любовь - форма и источник веры и надежды».

Ух, как Чичерин хорош! «На Западе идея церковной власти должна была достигнуть таких размеров, каких не имела на Востоке. Восточная церковь не имела такого блеска, такого преобладающего значения, как церковь Западная, но она более приближается к идеалу христианства.  Католицизм считал внешнее единство основным началом всего церковного устройства. Папы хотели распространять это единство и на гражданское общество».

Лев Толстой: «Как ни страшно и трудно положение человека, живущего христианской жизнью среди насилия, ему нет другого выхода, как борьба и жертва - жертва до конца... Хочется подвига, но Он не хочет меня. Хочу страдать, хочу кричать истину, которая жжёт меня...  Я всё готовлюсь к тому кресту, который знаю, к тюрьме, к виселице, а тут совсем другой - новый, и про который я не знаю, как его нести. Я поставлен в положение невольного, принуждённого юродства».

Март      Литературная среда. Был на вечерах компании, где председательствует Виктор Кривулин. Сам-то он хороший поэт. Общество откровенно поэтическое. Почему именно поэтическое? Что проза - на голову ниже? Не пойму. Вот где сказался питерский менталитет.

Из поэтесс только Елена Шварц очевидно хорошая и притягивает.

Что до прозы, им никто не нужен. Я пришёл и видел, как они нахваливают друг дружку. Даже стыдно стало. Один другого сравнил с Львом Толстым - и тот не удивился. Ни намёка на открытость! Откровенная борьба за места в сборнике (его разрешил горсовет, так что издадут скоро).

Димитрин Юрий Георгиевич, что сочинил множество либретто к известным операм, попросил ему даже не звонить. А почему? Разочаровался во мне. Толкнул меня к Катерли Нине Семёновне, а та просто со мной расплевалась: мол, не позвонили вовремя, так и катитесь.

Мадам, я не сумел вас обаять, простите.

Димитрин долго дружил со мной. Как-то даже пригласил домой. И жена дала тарелочку неживых, жиденьких щец. Мерси! Больше не проси. Я пришёл к ней домой, когда она была одна, и не проявил себя, «как надо».

Почему этой приятной даме захотелось проявиться этакой стервой по отношении ко мне? Почему я вызвал в её душу столь живую злость? Ни малейшей попытки понять меня, но только злость. Кстати, уже на первой встрече она стала упрекать за мой рассказ «Как я люблю».

Этот рассказ - моё проклятие: кто-то, его прочитав, меня любит, а кто-то ненавидит (таких больше). Получилось не по-человечески!

Мне хотелось её видеть, найти в ней друга, хоть и показалась скучноватой. А так  не успел не только её захотеть, а даже разглядеть.

Приятная дама, что живёт на деньги мужа, вдруг всё бросила и ринулась в литературу.

И литература счастлива таким приобретением!

Мне это всё больно. Уж хотя бы потому, что мои рассказы просто не читаются, а от меня ждутся какие-то сугубо житейские проявления.

«Мы гении, а ты говно» - вот логика этой «литературной» публики.

Я в шоке, я просто в шоке. Всё перекрыто, как будто литература - элитный ресторан.

Когда не приняли в Интурист, там хоть было понятно, за что: плохая анкета. А тут отбор по какому признаку? Я читаю, слушаю их литературные произведения - и мне скучно.

Но они - у власти!  У литературной власти.  Они контачят с Горкомом, который бросает им кость: издание очередного сборника.

Или это моё свойство: люди в какой-то момент разочаровываются во мне заранее, даже не удосужившись прочесть мои рассказы.

Души отрада: семинар в Институте Языкознания. Ведёт Юрий Кузьменко (кстати, его докторская диссертация называется «Движение гласных в древне - английском»).  Я сдавал немецкий на «пятёрки»  и в Краснознамённой, и на матмехе, и на филфаке, - но раз детские впечатления с ним не связаны, то и знаю его мало, холодно, интеллектуально.

И не сказать, как мне нравится выражать мысли на немецком. У меня даже меняется строй мыслей, я оживаю. Но говорю я, считывая бегущую строчку в мозгу: фраза сначала записывается там по-немецки, а уж потом я её считываю.

Образ Василия Васильевича Розанова. Его отметки «В поезде на Лугу» всегда меня приятно шокировали.

А вот хороший кусок о нём из «Воспоминаний о Блоке» А. Белого:

-Однажды, когда мы сидели с Зинаидой Николаевной (Гиппиус), предаваясь пред камином высокой «проблеме», в гостиную из передней дробно - быстро, скорее просеменил, чем вошёл, невысокого роста блондин, скорее плотный, с едва начинавшейся проседью жёлтой бородки торчком; он был в чёрном, как кажется, сюртуке, обрамлявшем меня поразивший белейший жилет; на лоснящемся полноватом краснеющем (бледно - морковного цвета) дряблевшем лице глянцевели большие очки с золотой оправой; а голову всё-то клонил он набок; скороговоркою приговаривал что-то, сосюкая, он....

А то нашёл кусок ещё чудеснее из 1908 года:

«Однажды в гнилом и вонючем ноябрьском тумане, когда электрический свет проступает, как сыпь, брёл уныло я и одиноко, пересекая Тверскую; около памятника Пушкина вдруг кто-то - дёрг-дёрг за рукав: оборачиваюсь, смотрю - мокренькое пальто и высоко приподнятый воротник, и высоко приподнятая рыженькая бородёнка и мятая шапчонка какая-то, рука без перчаток, вся мокрая: поплёвывание словами в лицо; словом - Розанов!

    -Вы как здесь, В. В.?                                                                                                                                                       

    -Проездом: спешу в Петроград... Дожидаюсь вот заведующего газетой...Не покидайте меня, Христа ради, - мне делать нечего...

Взяв меня за руку, В. В. стал поваживать, стал похаживать - и туда, и сюда - по переулочкам, по грязным улицам, занавешенным ноябрьским туманом; на нас брызгали шины - противною грязью; воняло так сильно вокруг; ногами ежеминутно проваливались мы в лужи; и то - были мраки; то вдруг кидалися бредовые светы Тверской, переливающие огни с надписью «Часы Омега», кинематографы, проститутки и полупьяные шатуны: и циничные выкрики, и циничные предложения; средь всего того Розанов, под руку влекущий меня через грязь, с губами, изображавшими ижицу, поплёвывающий словами страшные кощунства на тему: «Пол и Христос». Не забуду того туманного вечера; и - гениальных «ужасиков» В. В. об аскетах, святых; прохожие - останавливались, оглядывались на нас.

Розанов влёк меня в кофейню Филиппова - на Тверской; там за столиком продолжался нелепо поднявшийся разговор: В. В. вдруг выразил поразительную заинтересованность Блоком; расспрашивал он меня о дружеских отношениях с Блоком, расспрашивал о семействе его; я же был с Блоком в разрыве; и мне трудно было ответить на всё В. В.; он же, поплёвывая словами и масляся глазками, зорко - зорко посверкивал на меня золотыми очками;  и дёргался, и хватался трясущей рукой за пальто; всё как будто выведывал: как у Блока дела обстояли с проблемою пола; и каковы отношения супругов Блоков друг к другу и к матери А. А.; спрашивал, почему я теперь разошёлся и каковы подлинные причины разрыва; подглядывание в В. В. вдруг сменялось гениальным прозрением о поле, о поле у Блока и т. д. Я не помню слова Розанова о Блоке (записать же их было нельзя: было многое в них нецензурно): но если бы те слова увидали когда-нибудь свет, то к «Опавшим Листьям» прибавилось бы несколько гениальных страниц». 

Странно, что Белый при всей силе зарисовок нёс ложь в человеческие отношения. Как он запутал их с Блоком! Блок стал жертвой его энергии.

85 Апрель  Ночую у Неверова. Сплю под роскошной картиной Екатерины  Второй (это единственная женщина, пред которой не устоял бы даже он!), а он, скотина, храпит, как извозчик.

Рано утром поехали в Ораниенбаум. Всё, что он просит - полежать «главой усталой» у меня на коленях. Зашли в привокзальный ресторан. Я рассказал ему об образе «ебарёнка».  Ебарята - мужские сущности, эманации.

На самом деле, что же внушает мне кошмары? Скорее всего, общая грубость жизни и, как следствие её, скотство людей. Поразительно, что моя душа его не интересует. Ему приятно, когда моё физическое тело рядом с ним, - но мне-то этого мало!!   

25  Поразительное впечатление от «Человека без свойств» Музиля. Подарок Максима, московского друга.  Кажется, и не живу, а читаю эту книгу.

Первая часть. Первая глава. «Прекрасный августовский день 1913 года».  Когда-то достану оригинал!  Приходится доверять переводу Апта. Он мне нравится, так что доверять - легко.

Действие этого романа всего на год предваряет  действие «Улисса»  Джойса. Там Дублин, тут - Вена. Получается, мои самые любимые книги - из начала века. Воображаемое появление супругов Туцци.  Ткань романа с самого начала столь изощренная, что и не представить себе, как можно в нее вписать живых людей. Люди, мысли, предметы - все на равных правах.  Смерть - герой романа. Мы мало о ней знаем, но именно она организует действие. Сочувствие заменено статистикой.

Глава 2. Появление Ульриха. «Новый, коллективный,  муравьиный   героизм».   Таково восприятие Музилем социализма.

4. Реальность. А где же действие? Его нет. Есть слова. Здесь есть кощунство ужаса, что прячет свое лицо. Так человек заговаривает свой страх.

5 глава.  Содержательная болтовня. «Зачем вам литература? - говорит Музиль. - Давайте просто поговорим».  Эта схоластика увлекает. Просто разговор как бы ни о чем - уже ценен. С кем мне еще вот так полялякать? Только с Музилем.

6 глава. Роман делает мою жизнь красивой. Если б такое удалось женщине! Это не получается и у женщин, окружающих Ульриха.

«Обладать ею  показалось  Ульриху  столь  же  желанным,  как обладать большой, обработанной скорняком львиной шкурой».

Шуточки! Музиль до того рационализирует любовные отношения, что берет оторопь. Меж тем, женщины этого городка, что окружают меня, взывают именно к такому отношению.

Низость Леоны. Как Ульрих примиряется с этим? «Леона  немножко презирала

Ульриха, хотя, конечно, хранила верность ему, и Ульрих это  знал».  Будет ли далее Музиль говорить  о презрении? Разве не оно убивает отношения?

7  глава. «Это  основная  черта  культуры  -  что человек испытывает  глубочайшее  недоверие  к  человеку,  живущему  вне  его собственного круга». Чудесно. Кто бы еще мне так это объяснил? Музиль поведал ужасную правду.

Май    Мое основное место чтения романа  – бережок на Братском кладбище родного Васильевского острова.  

7 глава.  «В  сфере  морали  Ульриха  тянуло  больше  к  службе  в генеральном штабе, чем к повседневному героизму доброты».

Достижение Музиля: он постоянно указывает на пародоксальность мира. И не сказать, как  мне это близко. Но я, с трудом взрослея, постоянно путаю пародоксальность с ложью. Может, я просто ментально неспособен воспринять всю сложность мира?  

Впечатление от дамы вполне гоголевское: «нежное облако услужливого  идеализма».  Переходы между самыми разными сферами. «Бокс и подобные виды  спорта,  приводящие  все  это  в  рациональную  систему, представляют собой своего рода теологию...». 

Особенно много - о внедрении спорта в сознание. В 1915! Начало.

Глава 8. Пародия на жизнь будущего, то есть на мою. Что ж, многое угадано. Забавные противоречия Австрийско-Венгерской  монархии. Например, «она была по своей конституции либеральна, но  управлялась  клерикально».  И странен заключительный хвалебный аккорд: «Какания, может быть, все-таки была страной для гениев; и, наверно, потому она и погибла».

Глава  10 «Вторая попытка. Предпосылки морали человека без свойств».  На поводу у математики; ее превозненсение. И военное ремесло, и математика: Ульрих проходит мои круги ада. Мораль предстает как набор механизмов. Автор пробует рычаги морали - и тут черный юмор.

11 глава. Ценность этих рассуждений - что это первая реакция. Странно, что проклятие  «Волшебный корень прекраснее фототелеграммы». Глава о том, как мало может предложить современный мир  со всеми его техническими  ухищрениями.

12 глава. Забавное описание «Бонадеи», а проще говоря, замужней дамы с комплексом проститутки.

Таких людей – миллионы! И не только женщин.

Только у Музиля есть грани!  «У нее был лишь один недостаток:   от одного только вида мужчин она возбуждалась в совершенно необычайной мере. Она вовсе не была сладострастна. Она была чувственна, как другие люди страдают чем-нибудь  другим,  например,  потливостью рук».

Разница между сладострастием и чувственностью особенно остро чувствуется в творчестве.  Так мало среди нас сладострастных людей, так много чувственных: жизнь просто не позволяет нашей чувственности реализоваться.

И слава богу.

Насколько удовлетворена чувственность Бонадеи? Ясно, что очень скоро она должна смешить Ульриха. Интересно, что самого главного героя Ульриха Музиль ставит выше: он и  над сладострастем, и над чувственностью.

Июнь  13 глава. Именно случайное упоминание в прессе, что скаковая лошадь гениальна, и толкнуло Ульриха на все наплевать и просто жить. Это и значит быть «человеком без свойств». Конечно, и появление Бонадеи он счел отражением такого состояния души.  «И вот однажды Ульрих перестал хотеть быть надеждой».

Тут же и рецепт: «Жить по  временным  принципам,  но  в  сознании  цели,  которой  достигнут потомки».

Странно, что это отрезвление Ульриха бесконечно мучит меня, напоминая мою  собственную юность. Стоит помнить, что роман - о человеке на переломе: Ульрих от многого открещивается, что так любил прежде.

Сентябрь    «Молодые львы» Ирвинга Шоу. Посильный английский. Куда он пишет? Похоже, от одной сцены насилия - до другой. 

Кукольные страсти Пшибышевского. «В начале был пол».  

Музиль чарует мыслью. Такая культура и - фашизм! Конечно, не стоит путать немца и австрийца, но всё-таки немецкоязычная культура дала мне так много.     Пропала Ветловская Валентина Евгеньевна. Как говорят, «не выловить». До того понравилась её книга «Поэтика «Братьев Карамазовых»«, что хотелось видеть её чаще. Отходил на весь цикл её лекций в Пединституте.

Что только я ни делал, чтоб сохранить эту дружбу! Но она стала меня избегать, почувствовав, что я к ней неравнодушен. Сидел в 80ом у неё на кухне, смотрел ей в глаза, а она всё краснела да краснела. И до того настрадалась, бедняжка, что в один прекрасный момент меня вытурила. Да я сестры больше в ней искал!

Моя-то кузина Таня Лысанова - горькая пьяница и б-ядь.   

«БАШНЯ» - название главы из «Воспоминаний о Блоке» Белого. Тыщу раз ходил возле неё: всё-то притягивает мой взор.

«...внутри круглого выступа - находилась квартира, - на пятом. Как помнится, этаже; по мере увеличения количества обитателей, - стены проламывались, квартира соединялась со смежными; и под конец, как мне помнится, состояла она из трёх слитых квартир или путаницы комнатушек и комнат, соединённых между собой переходами, коридоришками и передними; были - квадратные комнаты, треугольные комнаты, овальные чуть ли не комнаты, уставленные креслами, стульями, и ковры заглушали шаги; выдавалися: полочки с книгами, с книжицами, даже с книжищами, вперемешку с предметами самого разного свойства; казалося, попади в эту «башню», - забудешь в какой стране и в какой ты эпохе; столетия, годы, недели, часы, -  всё сместится; и день будет ночью, и ночь будет днём; так и жили на «башне»: отчётливого представления о времени не было здесь; знаменитые «среды» Иванова, были, не «средами», а - «четвергами»; да, да: посетители собирались не ранее 12 часов ночи; и стало быть: собирались в «четверг»; гостеприимный хозяин «становища» (Мережковские называли квартиру Иванова - «становище Вячеславово») появлялся из спальной - к обеду часов эдак в 7; долежал он окутанный одеялами, пледами и забросанный корректурами на постели - диване, работая с 4 - 5 часов дня и отхлёбывая чернейший, его организм отравляющий чай, подаваемый прямо к постели - часов эдак в три; до - не мог он проснуться; Иванов ложился не ранее 6-го, 7-го часов (утором); и гости его ложились не ранее; часто с постели он выходил к обеду, в столовую, а подавали обед в семь часов; Э. К. Метнер, проведший со мною на «башне» лишь два только дня, - не мог выдержать этакой жизни; сбежал со «становища», совершенно измученный; жизнь такую выдерживал я - недель пять; возвращался в Москву - похудевший, зелёный, осунувшийся; но - возбуждённый «идеями», выношенными с Ивановым многочасовыми, ночными и, главным образом, утренними беседами. 

«Башня» казалась мне символом безвременности; а сама повисла над «временем», над «современностью»: над Государственной Думою... 

Чай вечерний в «становище» подавался не ранее полуночи; до - длилися сепаратные разговоры: в частях лабиринта квартир: у Иванова, помню, торжественно заседает совет петербургского религиозно - философского О - ва ((=общества))...  заседает щебечущий выводок филологичек...  начинается общая беседа за чаем; и ставится: огромных размеров бутыль лёгкого белого вина, распиваемая гостями; часам этак к двум часть сидящих - расходится; В. И. Иванов, напоминающий дома мурлыкающего кота, потирая уютно какие-то зябкие руки и встряхивая золотою копною мягчайших волос, упадающих на сутулую спину, - затягивается папироской...  и - обращается ко мне с заразительно шутливою просьбой:

    -Ну, ты, Гоголёк, - начинай-ка московскую хронику».

Много и других деталек, говорящих о наблюдательности Белого.

Октябрь.  Уничтожил конспекты лекций за 1972 - 1980 годы и дневники за 1979 - 1980. Чудится, очень  уж жалко  там  выгляжу. Эта кажимость угнетает потому, что навязывается окружением.

Выбросил рассказы: Люблю художницу, Баня, Поклонение волхвов, Дело к свадьбе.

Гниение вещей вокруг меня: покупаю хорошо упакованную колбасу, разворачиваю, - а она гнилая. И кефир наполовину водой разбавлен. 

За всё лето - две встречи с Неверовым. Загорали на лужайке, прочёл ему «Падаль» (конечно, в оригинале, ведь мы много и говорим по-французски) - и он нашёл в Бодлере что-то средневековое.

 Я согласен с ним и в том, что сомнения - почва веры. Иногда вера вторгается и в науку. Например, с точки зрения атеизма в Босхе многое непонятно, а с позиции веры понятно почти всё.

И как это сочетается с его фразой «я на 30% женщина»?  Он чудесен в своей интеллектуальной мощи. Ждет, что пойму это – и отдамся. А я, коварный, не люблю, когда в попу. Я хорошо себе представляю, как это бывает: в моем воображении жизнь часто похожа на оргию, где все имеют всех всеми возможными методами. Именно эта распущенность воображения и сдерживает меня: зачем верить своим виденьям? Прежде всего, они – не мои: они – от внешнего, «страшного» мира.

Ноябрь   Костя – это моя «литературная» среда. Попросил «Lotta in Weimar. Лота в Веймаре» Манна, да так и не вернул, гад. Он что, не хочет, чтоб я его уважал?! Фанатизм от интеллекта. Но голова.

И вдруг я оказался в центре его семейных проблем. Он и Аня проживают незаконно в нежилом фонде (его полно по Питеру; это квартиры, где официально жить нельзя, поскольку стандартных удобств нет).

Шалин, его сосед, начал борьбу с ним, чтоб одному расположиться в пяти комнатах. Я, конечно, в курсе всех этих перипетий. Меня поражает низость нравов, которой невозможно противостоять. Какой из аргументов Шалина? «Жить тесно. Я всё слышу, что Аня и Костя делают в постели». Самый неожиданный выход на сексуальность! Нельзя сказать «Я не выношу этого человека», но можно «мне неприятно слышать, как он е-ётся».

Я храню там книги, а иногда даже ночую. Надо ли говорить, что это не улучшает моих отношений с Комаром, но и выхода не вижу. Что ему, Костьке, мешает любить свою бабушку и отца, почему они не выносят его, а он их? В результате он ждёт их смерти.

И меня поразил один раз: дал мне есть какую-то мелкую рыбу, я ел её с внутренностями, потому что не знал, как надо есть. И что? Он смотрел и посмеивался.

Почему он не сказал по-дружески:

-Слушай, так эту рыбу не едят: с внутренностями!

Он мог бы даже быть красив, но его раздутое рацио его губит: он суёт его, где надо и где не надо. А как я живу, на что, он ни разу не спросил. Почему? Он потому так безжалостен к другим, что ему самому достаётся.

Осень 1906го. Идя по Петербургу, Белый видит Блока - и как! «Раз издали видел А. А. я с угла Караванной; он шёл - быстро - быстро, наперевес держа тросточку, высоко подняв голову с бледным лицом, очень злым, с пренадменно зажатым каменным ртом, обгоняя прохожих; мелькнул белый - белый кусок «панама», залихватски заломленной; и - прорыжело пальто: в отдалении...».  

Изыск Борхеса. Тонкая вязь. 

Перечёл «Иудушку» и «Город Глупов» Щедрина. «Головлёв» уж в 14 лет понравился.

Блохе нравится Кафка. Прочли на пару. Я всё понимаю вообще, а она очень точно. Мои знания, что делать, приблизительны. Нам хорошо вдвоём, потому что мы такие разные.

«Воспоминания Адриана» Юрсенар.  

Антироман. Москва. 1983. Роб Грийе «В лабиринте»: лучше всех. Красота возвращений. Написать бы так об ужасе: он делает круги и приближается к тебе.   «Чужой» Камю. Ясный язык, а ясность потому, что герой не впускает в себя ту реальность, что против него. Закрылся от абсурдности мира да и всё. Вот так «отмеришь» себе реальности на два аршина, а если её станёт чуть больше, так и хочется выстрелить.

                                                       

 

1986

 

 

Январь Открываю Бродского. Особенно «Стансы Марии Стюарт». «Eine kleine Nacht – мужик» «Одна ночка – мужик» - это из названия произведения Моцарта «Маленькая ночная серенада».

Что я пишу? Не знаю. Самое трудное - создать нерв, чтоб ритм пульсировал, а смысл с ним переплетался.  Как назвать этот роман? Homo scribens! Он пишет, и это всё, что он может. 

Пишу, заклиная свои кошмары, но, конечно, это ещё и приятно. Приятно писать на иностранных языках, приятно петь романсы Шуберта, а что стоит за этим «приятно» - это уже всё равно.  

Декарт. Рассуждение о методе. Пробую на французском! 

Бертран Рассел. История западной философии. Москва. 1959.

Март    Мне не с кем поговорить о моих рассказах, о моих планах. Что бы я дал, чтоб Блоха была рядом! Но на ней дети, так что на меня пару часов в неделю. Я её понимаю, но эти отношения ужасно коробят.

Может, потому, что у меня врождённый страх перед сексуальной жизнью. Эти короткие встречи только раздёргивают меня. Неужели я, как герой моей смешливой пьески, «не умею быть неженатым»?

Может, не живи я как загнанный зверь: в каком-то дворе-колодце, когда ты видишь в окнах напротив каких-то почти раздетых баб, - этой «врожденности» и не было б.

Познакомила с писателем Меттером, а он смешал мои рассказы с грязью. А что сказал о «Как я люблю»? «Можно описать, как срут, но это не будет литературой».   

Но известны и заслуги его писателя: нагремевший фильм «Ко мне, Мухтар» по его сценарию;  он был единственным, кто  не поддержал  исключение Зощенко из Союза Писателей всвязи со Ждановским постановлением.

Увы, мне не стать его заслугой.

О «Живаго»: «Пастернак не понял партизанского движения».

О «Лолите» Набокова: «Герой  этого автора совратил девочку».

Обосрал с головы до ног. Блоха рассказала, что он прославился победами над женщинами. Стал первым мужчиной внучки Эйхенбаума, которая потом вышла замуж за Олега Даля, моего любимого артиста!

Такие вот страсти - мордасти.

Она приходит на свидание - и мы слышим, как внизу, во дворе, откачивают говно. Надо закрыть форточку, а то пахнет ужасно.

Я сразу сочинил стих:

 

Кончаем!

Говно качали.

С утра начáли.

 

Познакомила и с издательницей первого тома Ахматовой. Мина Исаевна Дикман. Та сразу узрела во мне не автора, а её любовника. (Наверно, это мне показалось! Мина выше этих гадостей). Всё это унижает.  

Перечёл «Войну и мир» ещё раз, уже пятый (68, 70, 76, 79). Правота Толстого вовсе неприложима к современной жизни. Странно, что он имел столь магическое воздействие на своих современников. 

Идентичность треугольников Достоевского: Грушенька, Екатерина Ивановна, Митя; Настасья Филипповна, Аглая, Мышкин. Пратипы залиты лавой: бредом. 

Одолел роман Пикуля о Распутине: «У последней черты». «Бяда» или «Кака та сука ножом ударила». Борзописец по призванию. Свехпопулярен. Помню его роман о Бисмарке: будто канцлер идёт по улице - и вдруг на него покушение.

И - пули отскочили от бронежилета!!

Как та монета у Григоровича! То-то Достоевский  и исправил: «Звеня и подпрыгивая». В Луге и всюду читаю только его. 

И вдруг узнаю, что мой любимый рассказ Бунина «Митина любовь» написан всего за сутки: 14.9.1924.

«И Митя очнулся, весь в поту, с потрясающе ясным сознанием, что он погиб... Она, эта боль, была так ясна, так нестерпима ...» - концовка чудесна.

Всё чудится, мне доверили экранизировать этот рассказ. А что до «Горе от ума», то пьесу доверили ставить. 

На всех произвёл впечатление «Печальный детектив» Астафьева. Тоже сердечно, но тоже только на сей момент, - а кто вспомнит о рассказе завтра? «Деревенщики» более обозначили проблемы общества, чем подняли общий уровень литературы.

Еще одна обида: на Димитрина. Он прямо сказал:

-Я вас прошу больше мне не звонить.

Даже не прочел «Как я люблю».

Встретились еще в 1980-ом. Помню, прочёл мои рассказы 70-ых и брякнул:

-Хочется сказать «жопа»!

Поэтому я их и выбросил.

Но разве анемичность - не общая болезнь советской литературы?

«Свидание с Наполеоном» Окуджавы, «Пушкинский Дом» Битова для меня тоже анемичны. Я, что, другой крови, что ли? Мне не хочется насрать на пол, как Димитрину, когда он читает мои рассказы, но я просто не могу их читать. Расспрашивал меня о женщинах. Явно переоценивает и мой интерес к ним: уверен, что е-у всех направо и налево. Обычный скот, хоть и либреттист.

-Я-то для них человек разовый.

Эвон, как. Мол, нет надежды захороводить в любовники.

-Главное, не кончайте в них: этого они не любят.

Что ж, всё верно. Когда был у него дома, вспомнил фразу Маяковского:

 

Краснодеревщики не слали мебель на дом.

 

У него-то полно антиквариата.

Ведь опера «Орфей и Эвридика» на его либретто прошла сотни раз, и он сам признался, что «обогатился» на ней.

Он всё хотел меня вытащить и раскрутить, но желание было пассивно: вообще-то, я ему не нравился, он не хотел меня видеть чаще раза в полгода.

Люди часто нравятся так друг другу: вообще, а не в частности. Мне было всё равно, еврей он или нет, а когда он плюнул в меня на прощанье, я вдруг вспомнил моего первого в жизни еврея: сержанта Кацнельсона, что выдумывал для меня наряды, чтоб наказать только за то, что не пил с ним водку.  

Апрель  86   Здорово написал о нашем питерском дворе Ремизов в «Крестовых сёстрах»:

-Свадьбы, покойники, случаи, происшествия, скандалы, драки, мордобой, караул и участок, и не то человек кричит, не то кошка мяучит, не то душат кого-то, - и так весь день.

Май  Уверен, Чернобыль значит куда больше, чем просто катастрофа.

Набоков. «Приглашение к казни». Ух, как заматематизировал структуру! Пред этой замкнутостью - в - себе, герметичностью текста невольно преклоняешь колени. Обман и в жизни, и в смерти. Любовь жертвы и палача.

Вспоминаешь Блока:

 

Ты железною маской лицо закрывай

... рай,

Не доступный безумным рабам. 

 

«Золотая ветвь» Фрезера: проглотил.  

Фланнери О”Коннор. В «Соли земли» любимый убегает, прихватив её дорогой протез.

Хорошо о «всеочищающем страхе» в «Ознобе».  

«Преступление и наказание». Все заговариваются до бреда, все близки к безумию. Кто же нормальный? Старуха - процентщица.

В душе еще жива история с университетом. В 1983-м всё ж неплохо написал диплом - и идея остаться в университете висела в воздухе. Сама жизнь отговорила, а больше Лапченко, специалист по советской литературе и мой руководитель по диплому.

Впрочем, руководство сводилось к тому, что раз в пару недель я появлялся (весной 83го) и уверял, что диплом по Василю Быкову пишу.

Когда я дал ему отпечатанное, он мало того, что прочёл, но пригласил меня домой, где с женой объединил усилия, чтоб меня подкормить. Это был не первый случай, когда в университете меня по-человечески пожалели.

Как забуду преподавателя французского Максимову, что позволяла посещать её занятия по французскому языку? И когда учился на матмехе, мне говорила комплименты преподаватель, мол, на вашем уровне, и т. д.

А тот специалист по Некрасову из ИРЛИ, что предложил работать у него в отделе? Но и тогда в 83-м, как ни было страшно жить, я выбрал свободу - и если я что-то и мог в этой жизни выбирать, то только её.

Почему в основе общественной жизни насилие? Неужели так надо? Неужели, если не изнасиловать человека, он уж и не станет членом общества?! Скорее всего, он просто поймёт, куда он попал, и ожесточится.

При том огромном ощущении свободы, что несу в сердце, общественная жизнь для меня - сущий загон для скота.

На ЛИТО прочёл Слепухину из «Как я люблю»:

-Бешено скачущее стадо свиней сейчас растопчет меня, мне до тошноты одиноко. Он сразу спросил:

-Почему «Свиней»?

А я ответил:

-Я так чувствую.

Июнь   Почему нет записных книжек, как у Блока или Джойса?  

Жирмунский. Немецкий романтизм и современная мистика.  

Льюис. Гёте. С. Петербург. 1864

Сентябрь     На таком распутье, что и не пишу в этот дневник. А меж тем работа над «Писателишкой» идёт вовсю. И тут, в Истре.

От Блохи я просто удрал, считая, что наши чувства мирно умерли, а вот Костька  ужасно недоволен. Уже ясно, что остаток жизни он будет мне доказывать, как я глупо сделал, уехав из Петербурга. То всё доказывал, что глуп, что связался с еврейкой, а вот новые претензии ко мне.

Я-то сам не считаю, что от культуры можно бежать, что переезд не говорит ни о чём.

Дал прочесть на прощание:

Щербатов. О повреждении нравов.

П. Вяземский. Фон-Визин. СПб., 1848

Чечулин. Русское провинциальное общество. СПб., 1889 

Кропоткин. Воспоминания. Академия, 1933 

Капельку прояснился мой ужас. Этот зверь утихает, лишь попав в строчки: я сам сооружаю ему клетку. Потом клетку обхожу и придирчиво осматриваю: прутья поставлены не прямо, кривятся, все кое-как. И вдруг – вижу себя в этой клетке! И уже нужны новые строчки, чтоб заклинать ужас. Хорошо, что все больше возможности понимать себя.

Сюжет убийцы. Он орет:

-Не хочу задыхаться в ужасе! Хватит вас, звери!

Он – убийца, и так себя объясняет:

-Стреляю не столько в вас, сколько в ваше скотство. Вы слышите мой сдавленный крик? Мне, чтобы не сойти с ума, надо в вас стрелять.

Противно!

Не забыть бы  ещё одно важное прощание вреди всех питерских: с Ремизовым.

Из воспоминаний А. Белого: «...он (А. М. Ремизов) меня напугал; возвращаюсь от Блоков, вхожу в гостиную Мережковских, - и вижу: с дивана привстал очень маленький сутуловатый такой господин; и сверля из-под стёкол очков проницательным взглядом, с усмешечкой сказал он: -Я - знаю вас!»

«Крестовые сёстры»  довели Белого до дрожи.

Октябрь  Опять читаю тома Всемирки (=серия «Всемирная Библиотека»). Восточная проза и драматургия.  Ремарка: «Все бросаются с горы».

Homo scribens пишется, но и ещё больше: создаёт отношение ко мне людей.  Никто не хочет читать или знать о моей литературе, кроме Алексей Кадацкого, - но всем неприятно, что я такой замкнутый и холодный.

Подруга Люды так и сказала:

-Ничего мальчик, но он не общается!  

Т. е. я б должен приползти к ним на коленях, а они б, сии премудрые дамы, решили б, что со мной сделать.

Декабрь.   А вот Блок в Москве и в первый раз в своей среде (из «Воспоминаний о Блоке» А. Белого):

-А. А. (Александр Александрович) собирал свои жесты в себе; иногда лишь, взвоЛнованный разговором, вставал он, топтался на месте; и медленными шагами прохаживался по комнате, подходя к собеседнику, чуть не вплотную;  открывши глаза на него, голубые свои фонари, начинал он делиться признаньем, отщёлкивал своё портсигар и без слов предлагал папиросу; и все его жесты дрожали врождённой любезностью к собеседнику; если стояли перед ним, а А. А. сидел в кресле, он тотчас вставал и выслушивал стоя с чуть-чуть наклонённым лицом, улыбаясь в носки; лишь когда собеседник садился, садился он тоже.  Чудесно!

Стоит признаться хотя б себе, что Блоха устроила неприличный кошмар: сообщила маме, что я-де упёр её книги (Кафку и прочие). Опять же через мудрую маму Лидию Михайловну скандал замяли, но как это неприятно, и не сказать. Блоха, похоже, всегда любила меня, но и всегда избегала: просто по недостатку времени.

Она живёт «по душе», не сообразуясь с реальностью; вернее, считаясь только с её собственноё реальностью: её детьми - и я не могу этого ни принять, ни понять: для меня это только невнимание и холод.

Писательская конференция Северо-Запада. Ира Знаменская, знакомая Алексея Кадацкого, хочет меня пропечатать, но из этого ничего не выходит: меня не протиснуть в эту сплочённую толпу функционеров.

Кроме того, ей не нравится, что я с женой. 

Лидия Михайловна уже прочла моего «Хомо» и выдала тонкие замечания. Зачем привёл к ней Люду? Бывший любовник дочери вернулся к её маме с женой!!

Ира Знаменская живёт прямо напротив дома Набокова на Морской - и это ужасно меня интригует. 

Она живёт в коммуналке, и когда я выходил от Иры или входил к ней, соседка неизменно появлялась, как нечто реальное и непреложное, тогда как Ира и наши разговоры грешили ирреальностью и желанием скрыть всё на свете.

Разводы на потолке её комнаты, её внимательный взгляд, её ясно прочерчиваемые порывы и в стихах, и в жизни (появился, как сообщил Кадацкий, у нее появился некий новый друг, и Ира счастлива) - всё мне интересно: куда интересней, чем ей.

Ноябрь     Я, конечно, должен  признаться, что расставание с  Комаром было тяжелей, чем я мог подумать. Она любит, как умеет, и тот факт, что мало её видел, с её точки зрения нисколько не умаляет её любви ко мне, а наоборот, говорит о её любви к детям.

Т. е. предполагалось, что я более взрослый и люблю не только её, но и её детей.  Я говорю об этом, что и вообще в моей питерской жизни было много проклятий: я умудрился всех оскорбить, всех обмануть, - и, наконец, мои отношения в Питере стали до того невразумительными, что искренне рад от них удрать.

Растёт список мной обманутых женщин.

Ни дать, ни взять, Дон Жуан.   

                             

 

1987

 

 

Январь. Самое ужасное - это мои детские надежды тут, в Москве, враз найти свою среду. Потащил Люду на Новый Год в Москву, а ведь её поспать бы лучше. Опять читал «Как я люблю» и «Бисмарка», и «Голубя и кота», даже похвалили («У вас в рассказе про любовь есть тайминг!»), а утром при двадцатиградусном морозе ждали электричку.

Февраль   Быков прислал равнодушное письмо, расстроившее меня, если не убившее. Он написал, прочтя «Маму»: 

-Я не любитель такого стиля. Думаю, ваш рассказ мог бы быть напечатан в одном из столичных журналов.

Так не пишут друзья и просто люди. Отмахнулся, как от мухи.

Тогда, в Минске, я принес ему на диво красивый портрет котёнка и, прощаясь, сказал:

-Какой красивый! 

А он мрачно ответил:

-Всё маленькое красиво.

Я подивился его мрачности, но она всё ж подействовала на меня - и портрет оставил в ближайшем дворе.

Хоть котёнок очень красивый: так и стоит в башке! 

Тону в своих материалах. Неужели возможно хотя бы понять то, что написал и что прячется в набросках? Они - это руины моей души. Я так мало сделал из того, что хотел, а сделаю еще меньше.

Март    Пишу «Хронику», и не получается. Я чувствую, что весь этот огромный материал, что я привёз из Питера, - одна большая  заготовка.  Она складывается в одно - и как кончил «Писаку», сразу засел за работу, - но вижу, что технически не справиться.

 Так и рассказы 70-ых - почему их выбросил? Потому что они, хоть и написаны мной, но моими не стали. Что не моё, надо выбрасывать.

А «Хроника»?

Дедушка пишет бабке:

-По-лядушка, змея - вот ты кто! Была и осталась. Почему не приехала? Нашла себе другого дедушку? Он, что, кудрявее меня? 

Я б хотел написать романище, где б мои близкие, так рано умершие, снова б ожили.

Вот папа в штрафбате. Стоит в строю. Выходит офицер:

-Здравствуйте, товарищи!

В ответ одно молчание. Наконец, кто-то внятно изрекает:

-Гусь свинье не товарищ. 

А вот их  через лес везут на передовую.

-Папа, куда ты? - кричу я, а он не слышит.

Он оглушён болью и яростью. Лес сливается в тяжёлую, давящую массу. 

Папина ярость!

Сегодня весь день задыхаюсь в собственной ярости. Иду наугад, а на самом деле – в небо моего Бога. Ярость огромна, глубока, а вижу ее ясно. Это орущие пьяные мужики.

Апрель    Два замысла: «Дон Жуан» и «Убили утку».

Вожусь с «Миллионом признаний», а он всё распадается на отдельные рассказы. «Хроника» распадается, и это тоже.

Оказывается, знакомая Кадацкого Ольга знает Людмилу Петрушевскую, признанного лидера чернухи. Конечно, меня сосватали. Прилетел, как на крыльях.  Оля уверена, что «Людочка прочтёт». У Петрушевской трое детей и тяжёлая жизнь.  

«Москва и Петербург» Белинского.

 «Ученик Европы, Пётр   Первый остался русским в душе, вопреки мнению слабоумных, которых много и теперь, будто бы европеизм должен сделать из русского человека нерусского».

Если эта брошюрка выйдет в печати - это опять не совсем образованные выходки против будто бы гниющего Запада».

Белинский - связующее звено, так что его всегда приятно перечитать. Где-то в 74-ом взял его огромный том и был поражён его умом. Гегельянец! А уж что до «Евгения Онегина», то без него роман не поймёшь. «Энциклопедия русской жизни».

23.3.1890. Берлин. Бисмарк едет в ландо рядом с Мальвиной. Он помнил её девочкой с полными щёчками, в белом платьице с короткими рукавами и всегда сжатыми губами.  

Велим Сесиль, честнейшего чину рычард подвязочной. 

А. Бретон. Манифесты сюрреализма.   

Новалис: Существуют цепочки идеальных событий, развивающихся параллельно с событиями реальными. 

Камю (по поводу чтения его «Постороннего): «Только одно уравновешенное сочетание логической доказательности и лиризма позволяет писать эмоционально и в то же время ясно. В мире, внезапно лишившемся иллюзий и путеводных огней,  человек чувствует себя посторонним».

«Именно мой, пусть и ничтожный, разум противопоставляет меня всему сущему

От людей тоже может исходить нечеловеческое. В иные моменты прозрения механический характер их жестов, их лишённая смысла пантомима делают нелепым всё, что их окружает».

Май   Месяц разборок: я послал Быкову «Писаку», а он отмахнулся открыткой «Начинающих авторов не рецензирую», а Петрушевская мрачно изрекла:

-Искренность - ещё не литература. 

Я взмолился:

-Верните экземпляр!

Она:

-Не верну. 

Я ей сказал, что послал текст Быкову, а она:

-Широко гребёте! // = претендуете на внимание слишком известного человека // Вот вы будете писать ещё десять лет - и вас ни разу не напечатают!   

Она ещё говорила какие-то гадости, пока я, наконец, не догадался, что она меня не переносит.

Может, она и хорошо пишет, но я её литературы не понимаю: её книги говорят, что она измученная, глупая баба; что это «разгребание грязи» (американский термин) не имеет отношения к литературе.

Ух, злая баба! Что в Питере, что здесь, литературные нравы граничат с насилием. Принято, а может, и приятно  видеть друг в друге врагов.

Июнь    Сейчас  кажется неестественным сохранять строгую хронологию записей.  Нет уж!  Если уж последовательность, то мыслей. Важно «выстроить» жизнь от события к событию, но ещё важнее понять их.

Так в «Театральный дневник» занёс самые сильные впечатления:

74 год - Малая Бронная,

79 - Тбилисский театр им. Шота Руставели. 

Жена поверила словам врача, что сын может умереть - и теперь её страх, испытанный ею в первый раз, так огромен, что, чудится, искажает пространство наших комнат. Искривлённое пространство. 

Читаю Рильке - и уже Бригге объясняет мне мои страхи. Конечно,  «Записки Бригге» - это  джойсовский «Портрет художника в юности», но написанный уже Рильке.

«Чувствую, страх во мне начинается». Страх других, страх оттого, что живёшь. Надо любить родителей, как Бодлер любимую: даже источенную червями. Но поэт как раз говорит, что мы любим образ, что он остаётся в чистоте, хоть тело уже сгнило.

Подробно расписываю и «Тошноту», и «Бригге». Литературная техника!

Мальте идёт к Богу, а я как же?

Июль   Клер сказала, ей не нравится «Чужой». Странно, что такая частность стала поворотной точкой в наших отношениях: я вдруг заметил, что ей просто жалко меня - и мне уже неприятно, когда она говорит своим гостям: «Poverо Гена!  Бедный Гена». Уже не выдержать этой снисходительности.

Сентябрь  «Бовари» Флобера.

«Эмма чувствовала себя мягкой и совершенно покинутой, как перо птицы, затерявшееся в буре».   

«Послезавтра был для Эммы ужасный день. Все-то ей казалось подернутым крепом, что смущенно парил над внешностью вещей. Tout lui parait enveloppé par une atmosphère noirе qui flottait confusement sur l’exterieur des choses». 

И «Жуан» идёт. «Я понял, что её люблю, но было уже поздно». 

Михаил Эпштейн пригласил в чеховскую библиотеку на «Академической» прочесть мой рассказ «Как я люблю». Он задумал издавать сборник «Любовь и Эрос» - и мой рассказ хорошо ложится на этот проект.

И вот вечер. Читал чуть не час свои опусы. Что это? Такое впечатление, что они куда больше нравятся другим, чем мне.

«Монахиня» Дидро. Впечатляет больше, чем фильм. Как ни хорош фильм, он всё же ограничивает книгу. Даже такой режиссёр, как Ромер - и тот меня не удовлетворил.

И «Племянника Рамо» читаю в моей  питерской каморке. Очень хороший Дидро. Сегюр, известный мемуарист, сказал о нем: «Этот философ – может быть, недостойный этого названия, потому что был нетерпим в своем безверии и до забавного фанатик в идее небытия».

Значит, в рассказе Дидро перешагивает свой жалкий материализм.

«Адольф» Констана. «Иногда один из нас готов был уступить, но для сближения так и не нашлось подходящего момента». 

Надо больше писать на французском в «Общий дневник»!

«Котлован» Платонова. «Новый мир» за 1987, номер 6.

Октябрь  «Исповедь сына века» Мюссе. «Любовь - это вера, это религия земного счастья». Не верю. Не трогает. Меня любовью, как дубиной, били по башке.

Вова как-то обмолвился:

-Вот ты вырастешь и запьёшь, как я.

И мнение Петрушевской было таким же! Это литературное светило унизило меня, выбросило мои рукописи только для того, чтоб унизить меня и сказало: «Вас двадцать лет не будут печатать!»

Почему вызываю такое ожесточение? Или оно в природе людей, и странно было б ждать чего-то иного? 

Моя литература: «Любовник» Дюрас. Текст передаёт само дыхание любви, эту трепетность, когда ты открываешь чувство.

«Boule de suif. Пышка» Мопассана. «Ses yeux louchaient pour ne point perdre de vue sa chope. Ее глаза косили, чтоб не потерять из вида свою кружку».

Понимаю, что бездарен, что никого не трогает то, что пишу, а всё едино «энергия заблуждения» кипит - и творю. 

Пишу «Близость весны». Эта переделка «Хроники» делается, чтобы ещё раз осмыслить наработанный материал. Раздирают образы, но технически слишком слаб, чтоб их связать.

Malte Diesselhorst. Zur Zwei-Reiche-Lehre Martin Luthers. Диссельхорст. Учение Лютера о двух царствах. Интересно, даже если переводишь для другого.  Сергей Лезов кажется очень серьезным, с международными связями. Но  в меня он не верит.  

Гессе, «Степной волк» и «Чуждость» Халлерса. Много выписок на немецком.

Ноябрь  Попробовал перечитать «Пошехонскую старину» Салтыкова-Щедрина и «Войну и мир». Трудно. Иностранная литература даёт больше. Может, это моя болезни и она пройдёт, но пока что вот так.

Новеллы Гессе. Hesse: «Fatale Verhältnisse zur Musik ist das Schicksal der ganzen deutschen Geistigkeit. Фаталистичное отношение к музыке – судьба всей немецкой духовности».

Или: 

«Marias Gesicht lag auf meinem Kissen fremd und wunderbar wie eine große Blume. Лицо Марии лежавло на моей подушке, чужое и чудесное, как большой цветок».

Латинская литература. Цицерон: «Quosque tantem, Catilina, abutere patientia nostra! Доколе, Катилина, будешь испытывать наше терпение?». 

Сумароков: Наш низкий народ благородных чувствий не имеет.  

Пародия Тимура Кибирова на «Тройку» Некрасова:

 

Для чего ты сосёшь бормотуху

У ларька и наколотых дров?

Знать, хватило присутствия духа

Наблюдать столкновенье миров.

 

Декабрь    В Питере походил по Невскому - и смотрю свой «Невский проспект». У нас мистические отношения. Меня в пять лет привозили в Ленинград, и всё, что я запомнил - эту улицу.

Огромная, снежная, красивая, она несла какую-то горькую ясность. Позже в поисках ясности мои мысли часто возвращались к ней.

Где-то в 12 я был разодран меж четырьмя языковыми стихиями, связь которых не понимал: один язык был по радио и телевизору, второй в школе, третий в книгах, а четвёртым говорили на улицах.

Материал к «Невскому» столь ужасен, что боюсь считать его своим.

Rilke. Рильке. Wachsende Seele. Растущий дух.

О Родене Rodin’e: «Ganz-mit-sich-Beschäftigtsein. Состояние полной занятости собой».

Хорошо путешествовать именно с ним: тоненькая книжечка в Reclam даёт на диво много.  

Из современной прозы: «На хоздвор завернул Борька-йог на разбитом грузовом мотороллере». Этот стиль везде! Что удивительного, что предпочитаю Рильке?   «Портрет» Джойса в оригинале. Стивен в толпе, ему страшно.

«Лужин» и «Король» Набокова. 

Эпштейн объективен:

-У меня конфликтные отношения с вашими героями. У вас гипертрофированная сосредоточенность на самом себе при довольно-таки рациональном отношении к окружающему.  

Здорово!  Такое стоит написать на моей могилке.

 Я думаю, что это верно, но здорово видеть, что столь разные люди, как Петрушевская и Эпштейн отмечают одни и те же качества.

К ним присоединяются  и голоса всех моих родственников.

Я уверен, что это ещё и невнимание. Все видят только себя - и это порождает неисчислимые беды.

Итак, Э. хочет включить меня в сборник не потому, что любит, а за характерность. Сволочь, конечно, но тенденцию выражает ясно. Спасибо и на этом!

                                                       

 

1988

 

 

Январь  Новогодняя оперная ночь: Мирелла Френи, Монсеррат Кабалле и другие звёзды. Кто мог подумать, что ТВ так отличится? 

Пишу «Искушение»; герой кончает самоубийством, потому что ни в чём себя не узнаёт. Не способен хоть что-то в этом мире почувствовать своим.

Virginia Woolf Вирджиния Вульф «Waves».   «Волны» покушаются на величие, но все же больше – только зарисовка. Не мой автор.

Ходасевич. «Лежу, ленивая амёба». Что-то чеканное. 

Э. Берн. Введение в психиатрию.  

Современная история: некая  дама прославилась своим литературным даром. Ей предложили вступить в Союз Писателей, а она:

-Вы хотите, чтоб я пошла на панель с двумя детьми?

Процветает вот такая чернуха на всех уровнях. 

Про образ, что всегда со мной: Блок. В 25 лет он резко меняется, и это хорошо заметил А. Белый:

-Но под формой держать себя уже чувствовалось изменение: чувствовались - неуверенность, боль и порою капризность (как в Шахматове в 1905 году); «атмосфера небесности» от случайного жеста могла занавеситься серо-лиловым туманом, восставшим от «Блока»; в застенчивом движеньи большой головы, растерявшейся голубыми глазами, - отчётливо значилось: глаза - помутнели; курчавая шапка густых, очень мягких волос не казалась курчавой, как прежде; рыжевший отлив - пропадал; и казался - не пепельно-рыжеватым, а - пепельным; появились морщинки у глаз, уходящих в мешки под глазами; прорезалась явственнеё поперечная складка на лбу; и отчётливей, чувственнеё губы пылали; и сила стихийности, - не таясь, разливалась мощней - переменною атмосферою: не розово - золотою, а серо - лилово - зелёною; где - была лучезарность? Перегорали остатки духовных загаров; и - побледнело лицо; и движенье одно подчеркнулось, усилилось: сидеть молча с зажжённою папиросою; и - вдруг: не без вызова, не без удали нарисовать лицом линию вверх, выпуская из губ над собою струю дымовую; в одном этом жесте мне видилось: удаль таимых капризов. 

 

Поразительно, что Белый пишет, как о любимом! Сейчас такая близость подразумевала бы гомосексуальную связь, а не двух представителей одного литературного движения.

Такой Петербург я помню навсегда. Всё ходил мимо «башни» на Невском с мыслями о Вячеславе.

В 1895 году В. Иванов закончил Берлинский университет, причём защищался по ... откупу у древних римлян! И вот его приносит в Петербург. Так это описывает Белый:

-Появлялася всюду золоторунная его голова  с очень малыми, едкими, зеленоватыми глазками, с белольняной бородкой и красным безбровым лоснящимся лбом (Белый не ставит запятых!); очень вежливо обволакивал он собеседника удивительным пониманием всякого, необыкновенной начитанностью, которую он умел мягко стлать собеседнику под ноги; часто казалось, что он заплетает идейную паутину, соединяя несоединимых людей и очаровывая из всех; я бывал у Иванова... обстановка квартиры располагала к фантастике.

Реальной жизнью не живу, а всё кормлюсь такими вот мифами.

Февраль  Ирония в «Москва - Петушки» Вени Ерофеева. Юмор поэтизирует пьянство.  

Знакомства в Москве. Хошь, так общайся. Хвали других - и похвалят тебя.

Был в гостях у поэта, которого проталкивает жена. Обычное дело! Надо сделать литературную жизнь частью обычной, а я этого и не хочу и не умею.

В Москве читаю «Искушение» в «Клубе экспериментальной литературы». 

Март, 88   Читаю в ванной Лили по ночам даденную Костей «Переписку Пастернака и Фрейденберга».

В метро: «Хофмайстер» Ленца.  Но почему самокастрация, если «Буря и натиск»? Как это совместить?

«Миросозерцание Достоевского» Бердяева. 

Почему-то стыдно видеть Лидию Михайловну! Хочется позвонить ей, а стыдно! Может, я на самом деле обидел Лару? Что с ней сейчас? Не знаю.

Апрель «Опасные связи» Лакло. Люблю писать письма, а эти образы рассмотреть не могу. Почему литература не создаёт ясных образов?     

Май, 88 Фаррар. Первые шаги христианства. СПб. 1887.

Ядрёный французский: Селин. Путешествие на край ночи. «Истина - агония, которая никогда не кончается».

И ещё: «Ma furtive destinеe» («И судьба-то у меня - украдкой, а не как у других»). Письма Плиния Младшего. «Curator viarum. Curator alvei Tiberis et riparum et cloacarum urbis. Куратор дорог. Куратор Тибра и городских клоак».

Столь удивительное перечисление должностей! Курировались и клоаки, и берега - причём государственными чиновниками). «Acta diurna. Ежедневные дела» - это газета.

Июль   Какое-то время я ничего не записывал в этот дневник, словно сомневаясь, нужен ли он мне. 

Вендерс заставил читать Хандке, и я одолел в оригинале «Страх вратаря перед одиннадцатиметровым». Фильм видел десять лет назад, и повесть так хорошо на него наложилась, будто я родился с образами этого фильма в душе.

Блуждания героя. Вот он смотрит в воду.

«Всё его сознание, казалось, стало слепым пятном. Под собой в воде он увидел труп ребёнка».

«Другие берега» Набокова. Один образ так и живёт в душе: пёс так стар, что устлан изнутри сновидениями.

Ещё не пришло время читать и понимать такие книги: ощущение, будто у меня нет ни воспоминаний, ни самой жизни.

«Падение» Камю.   

Перевожу «Утку» на немецкий, французский и английский.

Август  «Осень Средневековья» Хейзинги.  Странно, что без этой книги я не мог дописать «Деву Марию». Почему?

В детстве меня поразил жест: «Sancta Дева» начертал он на щите.  Как часто с Пушкиным, я забыл прочий текст и весь  текст этого произведения ушёл из памяти,  но жест жёг моё воображение всю жизнь: я уже в детстве решил, что отвечу на него.

Мои мысли о Европе и её вере вылились в этот рассказ. Писал его с невиданным воодушевлением, но процесс остановился до появления книги Хейзинги. Эта книга оказалась у Клер. Рассказ писался в моей голове с 65 года: года 23! Вот преимущество искусства: вся твоя жизнь предстаёт чем-то цельным, имеющим смысл.

Ух, как Бюторчик вдохновил! «Расписание уроков» или «Распределение времени».  «Роман - исключительное средство остаться на плаву, остаться интеллигентным в мире, что  осаждает вас со всех сторон». 

1347, Шарль де Блуа в английском плену на кладбище читает «De Profundis. Из бедны взываю к Тебе, Боже». Идёт по снегу в часовню.

Извращения того времени: у святой отрезаны соски, поскольку эти святые аттрибуты помогают молитвам.

Я все еще один: мои в Сибири у тещи.  

Муж куёт, жена дует; что-то будет.

Кадацкий о себе: В траве сидел кузнечик, коленками назад.

Влюбился - как мышь, в короб ввалился. 

Томные взоры - тяжкие думы. 

Плакать не смею, тужить не велят. 

Много взяхарей, да мало дахарей.

Август Читаю свои «произведения». Что за горькое сочетание просвещённости, скотства, ужаса и романтизма, и чего угодно?

Как говорит Лида Куликова:

-Я не понимаю мужчин, этого сложного сочетания романтизма и жестокости. Зачем мне так много чувств? Почему создавать можно только из такой гремучей смести? Почему она, взорвавшись, не разнесёт в щепки само моё существование? А если такой смеси нет, то и взрываться нечему - и творчества тоже нет.

Лида прославилась и другими, более хлёсткими высказываниями. Например, «всем давать - сломается кровать». У каждой музейной дамы в активе такое выраженьице.

Лариса Черненилова говорит про себя: «Лучшие ножки ночного Парижа».

Не совсем скромно. Но Лидия Владимировна Куликова! Это ж она познакомила меня и Люду.

Летом 85-го заявилась ко мне в коммуналку, села посреди комнаты на стул и смущала своим тугим телом.

-Смущай, если больше делать нечего, - думал я.

Писатель Меттер, соблазнивший внучку Эйхенбаума, будущую жену Олега Даля, верно, тоже был славен в каких-то кругах именно этим «подвигом».

Ларису ценили за образ! «Генка-то, знаете что? Е-ёт учёную даму. Да не какую-нибудь!», и т.д. Так что Лида приехала ко мне, как к ё-арю вышеозначенной дамы.

Когда я появился в Новом Иерусалиме, Лида жила с цыганом, который пил горькую на её деньги.

Но как же Люда великодушна! Это поразительно в женщине.

Сентябрь    Что же объединяет, что связывает мою жизнь в единое целое, почему я ещё не рассыпался? Образы.

В сотом ящике, привезённом из Дрездена, нашли «Сикстинскую Мадонну» Рафаэля. С этим образом прожито уже 20 лет моей жизни. Этот образ, а значит, и эта картина, вступают в связи с другими, мной воспринятыми образами, а в результате образуется ткань, что не даёт мне умереть.

Почему никто не думает об этом? Ведь ясно, что будь я только в социальной жизни, давно б умер. Эти связи образов нуждаются в осмыслении, и жаль, что нет людей, кто бы задумался об этом.

Маркус прислал «Улисса», а Дарио и Лилиана - Новый Завет. Две бесценные книги на английском и итальянском.    

Царь гладит, а бояре скребут.

Едет дядя: бороду гладит, а денег нет.  

Завей горе верёвочкой. 

Горшок на живот - всё заживёт. 

Грехов много, да и денег вволю.

Почему Кокто нравится больше Валери? Поэзия последнего кажется слишком чистой.

Октябрь  Андрей Белый приходит в гости к сыну Льва Толстого и однажды встречает самого писателя.

-В разгар игры в гостиную вошёл Лев Николаевич, - тихо, задумчиво, строго, как бы не замечая нас: поразила медленность, с которой он подходил к нам лёгкими, невесомыми шагами, не двигая корпусом, с руками, схватившимися за пояс толстовки; поразили:  худоба, небольшой сравнительно рост и редеющая борода; впечатления детства высекли его образ гораздо монументальней: небольшой старичок - вот первое впечатление; и - второе: старичок строгий, негостеприимный; увидав нас, он даже поморщился, не выразив на лице ни радости, ни того, что он нас заметил; между тем он подошёл к каждому; и каждому легко протянул руку, не меняя позы, не сжимая протянутой руки и лишь равнодушно её подерживая....  

И ещё одна запись Белого - уже из октября 1907го.

Белому в Киеве вдруг стало плохо, он прибежал в номер к Блоку и тот его выхаживал.

«...от А. А. на меня исходило тепло; и - припадок стихал; в изнеможении опустился на стул;  и - смотрел на него, как он ровно и ясно сидел надо мною, как нянька: всю ночь напролёт. Мне запомнилось это сиденье Блока, запомнилась ровная поза; уже изменился, разительно изменился он весь ((в сравнении с 1903 годом, когда они познакомились)), - не лицом, а - пожалуй, манерой держаться; стал проще, задумчивей; подчеркнулось мужество; появилась суровая закалённость; исчезла былая душевность...что прежде сияло вокруг, как невидимая аура, как атмосфера, то, прогорев, стало пеплом, тенившим лицо; вся душевность лежала, как пепел, на нём; он сожжённым казался за пеплом душевности, как пролёты синейшего неба ночного за отгоревшими тучками; ясно мерцали мне звёздные светочи; прежде душевность - сияла; и так сияют вишнёвые облака на заре; они - ярче зари; золотисто - зелёное бледное небо - за ними; но вот - отгорают, темнеют; а небо за ними - глубинится синевой, открывается звёздочками; звёзды - из ночи, из ночи трагедии; я из ночи трагедии чувствовал Блока в эту ночь; я почувствовал, что какая-то внешняя огрубелость иль меньшая красочность есть бескрасочность контуров ночи; и понял, что кончился в А. А. Блоке период теней, или нечисти из «Нечаянной Радости»; ночью тёмной ведь нет и теней; есть спокойная, ровная тьма, осиянная звёздами; предо мной сидел Блок, перешедший черту «Снежной Маски», услышавший голос:

                               

К созидающей работе воротись.

 

   И воистину: созидающее молчание это лилось на меня.

   Наблюдал я его: он - сидел - неподвижно (сидел он всегда неподвижно); но - неподвижность, и та, иная в нём какая-то стала; он прежде казался оцепенелым и деревянным; затянутый в тёмно - зелёный сюртук сидел прямо; изогнувшись, не прямо, порою откинувшись корпусом, а порою перегнувшись к столу, положивши руку локтем на стол, подпирая другою рукою большую, курчавую голову; я сказал бы: теперь лишь вполне появился в нём профиль; я чаще всего помню Блока теперь, повернувшего мне профиль свой; появился отчётливо предо мной его нос (почти выгнутый); и появилась чёткая линия губ и ушей...».

Здорово, хоть и трудно поверить. Чудится, Белый больше описывает свой стиль и себя, чем друга; что Блок - и не «друг» вовсе. Но - не мне судить, потому что оба слишком дороги: правда, Белый ничего не угадал во мне, его стихи не читаю взахлёб, и всё-таки, он - ярчайший свидетель эпохи. Вот для чего дневники! Всегда есть жажда понять ушедшее. «Ночь трагедии» - конечно, отсылка к Ницше.

Кто-то так и звал Белого: «Гамкающий ницшеанский пёс».

Как смущает, что всей жизни Белому так и не хватило, чтоб догадаться, что «Нечаянная Радость» - название Богоматери.

Вот это самое тяжёлое в Белом: он может и понять тебя глубоко, но может и не заметить в тебе важного. Потому что не соотносит свои мысли с мыслями других. 

Ноябрь   Гельдероде «Дон Жуан и призрачные любовники».

Всё мучаю «De Profundis. Из бездны». Не могу выбросить этот материал: когда работаешь над чем-то много лет, уже не можешь от него отказаться, хоть и чувствуешь его слабость.

Ещё десять лет назад я просто выбрасывал материал, в котором сомневался, а теперь довожу его до ума.      

Сопоставляю «Свана» у Пруста и Шлёндорфа. Совсем разный подход, два разных мира. У обоих есть ощущение полноты и адекватности восприятия мира. Шлёндорф настаивает на ущербности, а у Пруста такой концепции, конечно, быть не может.  

Мой рассказ «Чужой» понравился Юле, жене художника Юрия Ларина (внук революционера), - и вдруг я с ужасом узнаю, что она умерла!

Это удар не только для Юрия, который, будучи инвалидом, не может жить один, но и для всех нас.

Кто она? Мне даже не достать её фото.  

Люде нравится то же, что и мне: одолела «Человека без свойств», а вот рада, что достал ей «Иосифа и его братьев».

Музиль и Томас Манн из тех, кто надо не просто почитывать, но хорошо знать, и мне приятно, что мои высокие устремления разделены. И «Школа для дураков» Саши Соколова пленила нас на пару! Редкое совершенство интонации.

Как ни ужасна жизнь для Люды, она отпускает меня в Питер, понимая, что без таких «творческих командировок» моя жизнь превратится в ад.

Если уж визионерство, то Гауди, а не Шагал.

                                                  

 

1989

 

 

Январь Разбираю партии Капабланки, а сына рвёт. Всё ж не стоит выбрасывать шахматы. 

Охотник Костя Кохашинский из Луги разгромил мою «Утку»: не «самец», а «селезень», и т. д.

Высокий, худенький, он всё мне вспоминается своей полной неприкаянностью. Мы будто соревновались в чуждости этому миру, только в том и виноватому, что мы в него родились. Волосы всегда взъерошены, глаза смеются, и - та же черта, что у всего моего окружения: незнание искусства. Это какое-то проклятие! Люди поселяются в искусстве, как у себя дома, но они и знать не хотят, в каком доме они живут.    

Дедалус прозревает свои будущие пути (конец «Портрета»). По пути в университет он слышит истошный крик сумасшедшей монашки. И я слышу крики пьяных баб под окном.

А как кричит Лив Ульман в фильме «Страсть»? В каком контексте мы связаны? Назвать бы то общее, что связывает нас, сделать из этого литературу!

Так в иные дни вижу в себе, как ветер из «Ста лет одиночества» сметает Москву - и не могу назвать это видение, не могу подыскать   ему контекст, связать его с другими явлениями вокруг меня.

А вот вижу, как папа ползёт по снегу, чтоб проверить аванпосты: группы солдат, выдвинувшихся к фронту.

Я говорю себе: когда же ты заговоришь? Когда ты преодолеешь тот ужас, что внушает тебе мир? Если нечего сказать, скажи, что тебе ужасно - и это уже будет больше, чем то, что ты пишешь!

 

Есть немота: то гул набата

Заставить заградить уста.

В глазах, восторженных когда-то,

Есть роковая пустота.

 

Сказанное Блоком живо: уста «заграждены».

Февраль    Есть и ещё впечатление от Французского Посольства (кроме Анни Жирардо). Дал прочесть свои рассказы работнице посольства - и что?! Гневно осудила. Пихнула мне назад мои рассказы, молвив:

-Вот вам ваши опусы. Я бы тоже так писала, но я работаю.

Она ответила точно, как мои родственники - и меня оскорбило именно это обстоятельство. Это знакомство сделал я сам, а то ещё «проконтактировал» со знакомой Клер: с ужасом узнал, что её знакомые - троцкистки радикального толка.

Так и хочется сказать: «Самого что ни на есть радикального».

Бывает, персонаж во мне затмевает живого человека - и мне чудится, что люблю страстно. «Где эта баба?», -  взываю, уж не знаю, и кому. Её уже нет! Нетути. По крайней мере, стоит описать эти неприличные порывы.

То-то и пишу «Дон Жуана», что какие-то бабьи видения измучали.

Этим романом и скажу им: «Оставьте меня, окаянные! Не ваш я, а из искусства! Зачем вы смущаете меня, заразы?».

Пишу много, до изнеможения. А зачем? Ведь из моего романа будет ясно следовать, что я - сволочь!

Зачем же мне доказывать другим, что я - сволочь, если они и так уверены в этом? Или потомок прочтёт и погрозит мне кулаком в моё небытие.

Но роман - из того воздуха, которым мы дышим. Обидно, конечно, что мы дышит ужасом, скотством, го-ном, насилием, - но если это так, то почему не сказать об этом?  

В иных кусках Кафка неприлично слаб, и уже думаешь, что это и есть нашенская черта. Толстой тачал романы, как сапоги: тут если сделать брак, так с ноги свалятся, - а мы-то пишем - только говняем! Уж заранее понимаешь, что никому и в голову не придёт воспринять тебя всерьёз.

Розанов о любви Гоголя к мёртвым женщинам. Да, этот образ завораживал Николая Алексеича, но он же понимал, что речь идёт только об образе.

Так и Гумбольд Гумбольд - только образ. Понятно, что можно хотеть девочку 12 лет, ведь в 12 лет в деревнях русских уже замуж выдавали!

Но я не верю, что сам Набоков хотел такой близости.  

Берберова пишет, что племянник Горького сложил такой стих:

 

Подойду сейчас к окну

И вниз на публику какну.

 

В самые ужасные моменты надо вот так какнуть. Не обязательно на кого-то. Гофман в оригинале не интересней, чем на русском. У него все рассказы с заданным механизмом. Где-то лет десять назад «Золотой горшок» меня потряс. Ходил по Павловскому парку и думал, что надо писать хорошо, а иначе лучше в это и не соваться. Теперь вижу, что Новалис куда глубже, хоть внешне всё сказочки.

 

Наган, забытый на рояле,

о многом сердцу говорит.

 

И мне в башку лезут такие строчки! А эпоха такая, что только и смотри, как бы они не превратились в творчество.

Март   Стихи Максима Горького, моего кумира в воркутинской тундре в мои 19 лет:

 

В воде без видимого повода

Плескался язь,

А на плече моём два овода

Вступили в связь.

 

Одна из героинь моего романа 1982 года «Любовь на свежем воздухе» была Наталья Гончарова - и вдруг узнаю, что её письма куплены за миллион долларов и теперь опять принадлежат России.

Как  пишет Берберова: зло и точно, и с изыском. Будто и не женщина! «Стальной бабец». Да она сама такая!

Маркес. «Любовь во время холеры» на французском. И ещё одна книга, данная Клер: «Невыносимая лёгкость бытия» Кундеры.       

Фуко. История безумия. Вот именно в таком стиле я и написал в ЛГУ мою работу по «Чёрной крови» Блока. Аверин прав, что просто пнул меня ногой, чтоб привести в чувство: мол, не забывай, куда ты попал.

Аверин - ученик Максимова, и мне даже не приходит в голову сомневаться в его компетентности. Но вот ответ, почему я побоялся принять приглашение работать в ИРЛИ в некрасовском отделе: я боялся именно этой определённости.

И... нищеты. Если я нищ сейчас, то, по крайней мере, я свободен, а так у меня не будет ни денег, ни свободы, а лишь академическое учреждение, которое предоставляет тебе умереть с голоду.

Вот это-то меня злит больше всего в этой власти: она берёт тебя целиком, но выживать тебе приходится самому.

Из «Воспоминаний» Белого:

-А. А. в «Мусагете»... широкоплечий, сидит развалясь, положив нога на ногу и уронив руку в ручку дивана, поглядывая на меня очень близкими и большими глазами, поблескивающими из-под вспухших мешков; я рассказываю ему о наших редакционных работах, о маленьких суетах, переполняющих нас в эти дни; сам его наблюдаю; да, да, - изменился: окреп и подсох; стал коряжистый; таким прежде он не был; исчезла в нём скованность, прямость движений, которая характеризовала его; да, в движениях появилась широкая зигзагообразная линия; прежде сидел прямо он; теперь он разваливается, сидит выгнувшись, положивши руки свои на колено; и вижу я жесты рук, обнимающих это колено; и опять (субъективное восприятие) вижу лицо я не в профиль, как в 1907 году, а  en face; да исчез и налёт красоты, преображавший лицо его в наших последних свиданиях; исчезло то именно, что отдалённо сближало с портретом Уайльда лицо его; губы - подсохли, поблекли; и складывались в дугу горечи; а глаза были прежние; добрые, грустные; и начерталась более в них любовь к человеку; и жесты терпения появились во всём; нетерпеливости прежнего времени не было и помину; выглядел в эти дни А. А. скромным провинциалом; старался войти во все мелочи «сегодняшнего «Мусагета» и вкладывал в ряд вопросов ко мне столько внимания, внутренней ласки, что мне казалось: простые вопросы, их тон, заменяли то длинное объяснение между нами, которое казалось необходимым; необходимости не было: объяснили года нас друг другу; мы встретились с чувством доверия, тотчас принявшися обсуждать мусагетские злобы дня, будто мелочи эти были нам подлинным воплощением духовности; соединились как деятели, много пожившие; братство теперь вытекало не из обмена душевностью, - из общего устремления к практической деятельности.

Осень 1910 года. А вот друзья в ресторане:

-Вот и- тестовская «селянка», а вот «растягай» (мы решили обедать по-тестовски); в серебряном очень холодном ведре - вот бутылка рейнвейна; отхлёбываем в разговоре вино; и разговор наш какой-то простой и уютный, но - прочный, значительный по подстилающему молчанию.

Из рассказа 1978 года «Разведённый человек».  Сюжет в том, что Саша, едва разведясь, влюбился в некую Катю, которая людям и мужчинам предпочитает крокодилов.  Он пытается её перевоспитать.

 

-Что за чудесные у неё губы! – думал разведенный человек. - Теперь буду любить Катю: просто за всё хорошее. В этом мире, где одни разведённые, лучше её не найдёшь. Я к ней привык, в ней много от Снегирька, я улыбаюсь ей, как когда-то жене, живу в её надеждах, земном неуютном рае.

-Саша!

-Что?

-У тебя на бороде капуста, - и она осторожно ткнула коготком в сашин подбородок.

-Ерунда! - Саша отмахнулся. - Катя, давай говорить о людях, ладно? Ты не думай: и среди людей много хороших крокодилов. То есть, кроме крокодилов, сколько хочешь хороших людей! Вот и я - неплохой. А что мечты мои странные, так я мечтаю, чтоб скучно не было.

 

В мои двенадцать лет я прочёл у Пантелеева:

 

Но зато тонки, как спички!

Все женитесь на медичках!

 

Мама была медиком, и этим куплетом вгонял её в краску. На почве сексуальности папа и мама готовы были убить друг друга; и они, и я жили на этом вулкане, что постоянно извергал лаву.

От отношений взрослых повеяло болью, и Пантелеев смягчал ее своими рассказами. Один из моих первых, серьёзных и любимых авторов, с чьими книгами убегал из дома когда выяснение отношений родителей доходило чуть не до рукопашной.

Бедная медичка! И у неё были проблемы с пропиской. На мою беду она мне понравилась. Мы бродили по царскосельскому парку, болтали, а на третий день она отдалась.

И вот через десять лет она мне звонит и объявляет на манер Гали, что я погубил её молодость. Да, я ей звонил, но не придавал значения моим звонкам, а потом просто сбежал.

Боже мой! Да было это или не было? Я не знаю.

Стоит признаться, что таких искусительниц хватало, и теперь все они - жёны Дон Жуанов.

Вот это замысел: как фабрика, перерабатывает все мои кошмары. Мне звонил мой персонаж! Эта позвонила, но спасибо тем, что молчат. Они меня искушали, не любя - и этот груз чувств несу в роман.

Роман о соблазнениях. Они остались в моём воображении, они жаждут брака - и гоню всю эту агрессивную толпу в мои роман.

Страсти были в Союзе, а тащу их в Россию.

Навинчивают мне персонажностъ, демоницы этакие.

Как сказал Брюсов:

 

О, женщина! Ты - дьявольский напиток.

 

Вспомнил несколько питерских историй.

Одна вот пришла с мужиком, пьяная, к блокаднице, у которой я снимал комнату и коя меня ограбила (1979).

Позвала на лестницу покурить, да тут же и прижала большой грудью. Потом её друг пришёл к блокаднице, когда меня не было, и украл сразу много моих книг: сразу из двух библиотек: лужской и университетской.

Итак, на лестнице: прижала и - поцеловала.

Я подумал - и не обнял.

Ещё не понял, но уже почувствовал, что она курва, и - не обнял. 

А она меня ограбила.

Как бы мог ответить на это? 

А тот бабец на пляже? Я напросился на свидание (надо ж, каким я был!), а когда пришёл к ней домой, встретил её сына и - весь вечер играл с ним в шахматы. Поразительно! Когда кажется, вот-вот согрешишь, подворачивается что-нибудь спокойное и надёжное, и уже странно думать, что ещё немножко и - сглупил бы. А эта?

Аспирант по французскому языку. Очень колоритная: ладони потрескались от огородных работ, огромные чувственные губы (кого хочешь напугают!), сидит камнем. Надо признать, в силу плохого воспитания и просто его отсутствия, я не знал любви.

Понимание женщин придет ко мне слишком поздно, не уверен, что доживу до него.

Что же тогда занимало мою душу?

Может, то, что часто болел?

Простужался. Лежал в жару, растерзанный видениями – и те, кто и мучил, и радовал, и наполнял жизнь, были женщины.

Не мог потом на улице спокойно смотреть на них: мешала мысль:

-А за что они мучают именно меня? Не может же быть, чтоб всех.

Зачем с улицы они заходили в мои сны? Поэтому особенно любил в детстве тренировки: с физическим напряжением видения покидали меня.

В воображении  я уже был не с женщиной, а побеждал в беге на каких-то ответственных соревнованиях.

Спорт нес радость упорства, которое спасало на самом деле; радость преодоления слишком рано предстала единственной, настоящей радостью. И вот преодоление стало судьбой! Только теперь понимаю это, когда судьба лежит как на ладони. В это насилие над собой входил и отказ от любви. Ареной это борьбы стала литература.

А что же спорт? Он так и пронизывает мою жизнь. Мне надо уставать!

Еще кусок из выброшенного «Разведенного человека»:

 

-Сашка, не спи!

Кто это? Катька, конечно. Вечно подумать не даст.

Каким ветром приносит этих возлюбленных?! Пристанет, как банный лист, - люби ее!... И все крокодилы на уме! Раз на то пошло, пернатые мне больше нравятся.

Май. «Поэмы в прозе» Бодлера.

«В политике истинный святой тот, кто в видах народного блага бичует и убивает этот народ

Почему демократы не любят котов, легко понять: кот, он красив

Поэзия и прогресс – это два амбициозные существа, которые ненавидят друг друга инстинктивно».

Заход солнца у моих кумиров: Блока, Достоевского, Бодлера.

«Исповедь» Августина на французском.  «Я воровал из удовольствия воровать». Так? А я – из протеста. Мама и папа ненавидят друг друга?! А я им отомщу.  

Почитываю «Liberation». В Югославии 15% безработных, 60% - на грани нищеты. «Новая Элоиза» Руссо: рацио немножко давит. Руссо природен, но природа – совсем не то, что можно вывести на концепцию. У Пушкина она больше на своем месте.

«Книга смеха и забвения» Кундеры. Музыкальность формы; приоритет фантазии подан тонко. Юрсенар о себе. Ее лесбиянство. Язык ее утешает, а ведь любила мужиков-гомиков.

Июнь.    Москва.  Под окнами ходят люди и просят закурить. Странники.

Или то, что работаю на Патриархих прудах, так меняет меня? Воланд насылает приключения, воплощает фобии?  

Спасаюсь чтением: «Ласарьльо с Тормеса», «Двойник» Достоевского, «Дон Кихот» и Рабле.

Обилие маньяков. Днем – отец и примерный работник, а ночью – режет только так. 20 ударов ножом женщине, капитану милиции.

Плотин: Высочайший открывает своё приближение тем,  что Ему предшествует  высшая неизречённая красота.

«Феномен человека» Тейяра де Шардена. «Коллектив поглощает личность и потому убивает любовь». Коллектив вне любви. Невозможно отдаться анонимному множеству».     

Похоже, только Он может примирить коллектив и одного человека. И кто, кроме Него? Он создал традиции, следуя которым только и можно войти в общественную жизнь.

«Существует ли бог?» Г. Кюнга. 1982  «Бог существует, потому что математика непротиворечива, а чёрт - потому что противоречивость нельзя доказать». Пойми, кто может.  «Идея высшего существа неразделима с идеей бытия + Напряжённость в единстве этого христианского, насквозь средневекового синтеза (речь идёт об Аквинате) была так велика, что вызвала неслыханное движение за секуляризацию».

 Лютер: разум – умная шлюха. Luther: Fraw Kluglin - die kluge Hur.

Фрейд: «Те сообщения нашей культуры, что могли бы иметь для нас наибольшее значение, которым дано задание кбъяснить нам загадку мира и примирить нас со страданиями жизни, - они-то как раз и обладают наислабейшей достоверностью». Да как же я этому поверю?

Для Неверова геммы - эта главная реальность, а не те трамваи, что он видит на улице. Начальник отдела гемм Эрмитажа дал мне слишком много, и упомянуть его просто надо. Его лозунг: Сомнения - почва веры.

«Сущность христианства» Фейербаха.  Сын бога представляет женственное чувство зависимости в боге, сын невольно пробуждает в нас потребность в действительном женском существе.

Вера в любовь божию есть вера в женственное начало как божественную сущность.

Лютер: Бог бросил нас в мир, где царит Дьявол.

Purus canonista est magnus asinista. Чистый каноник – это большой осел.

Для Лютера важнее практика веры: когда ты сам веришь, но строго следуя Евангелию. 

Из  Владимира Соловьёва, т. 26. Дофин о просвещении:

«Новая философия, оправдывая своеволие народов, даёт в то же время государям торжествовать, если они захотят ею руководствоваться.

Что страсти только внушают, тому наши учёные учат.  Если закон интереса будет принят и заставит забыть закон божий, тогда все идеи справедливого или несправедливого, добродетели и порока, добра и зла уничтожатся, троны поколеблются.

Народы всегда будут или в возмущении, или под гнётом».

Святой Августин: Когда человек живёт по человеку, а не по Богу, он подобен Дьяволу.

Грех - первая причина рабства (рабство начинается с греха)

Все мы восстанем после второго пришествия, но не все изменимся.

Массу к мудрости приобщает только авторитет.

«История русской церкви» Голубинского. Зубоежа. «Аще в которой в сваре кто кого зубом яст». 

До 4 века пастырь благословлял паству воздеванием рук. 

Как у Блока:

 

Я встал и трижды поднял руки.

Ко мне по воздуху неслись

Зари торжественные звуки

И мерно поднимались ввысь.

 

Спиноза: Законы Бога не таковы, чтобы их можно было нарушить.   Ens rationis = мысленная сущность.

П. Алеппский. Путешествие патриарха Макария. СПб. 1901

Мельгунов. Масонство. 

Личность Трубецкого - князя. Из воспоминаний А. Белого:

-Бывал (в гостях) и профессор Сергей Николаевич Трубецкой, - неуклюжий, высокий и тощий, с ходулями, а не ногами, с коротеньким туловищем и верблюжьею головкою, обрамлённою жёлто - рыжей бородкою, с маленькими, беспокойными, сидящими глубоко подо лбом глазками, но с улыбкой очаровательной, почти детской, сбегающей и переходящей в весьма неприязненное равнодушие, - человек порывистый, нервный, больной, вероятно, пороком сердца; в нём поражало меня сочетание порыва, бросающего корпус на собеседника, размаха длинной руки с проявляемой внезапно чванностью и сухой задержью всех движений....

Ремизов:

-...древние напевы дымящейся синим росным ладаном до самой прозрачной августовской зари бесконечной всенощной под Успеньев день.

Июль, 89    Пробовал почитать среднего француза Cohen’а «Belle de jour». «Дневная красавица» Коэна. Скучно. Это же название использовал и Бунюэль в своем роскошном фильме.

Гадамер. Истина и метод.

Кант: «Чувственное определение совершенства называется вкусом». Кант о существовании эстетических идей, которым примысливается много неизреченного.

Барро. Мизансцены Федры. Симметрия в поведении Федры и Ипполита. Д’Оревийи. «Les Diaboliques. Дьявольское». «Одни других нежно бичуют. Delicatement fouettées les uns par les autres». Немножко по жопе – можно?! Красивый ужас.

Маркес в кино: Хроника объявленной смерти.

Телефонная дуэль: весь год звонил Лёзушке, редактору «Экспресс-Хроники», чтоб он заплатил за рефераты. Обидно, что судьба противопоставляет меня интересным талантливым людям. Сергей не может заплатить (как когда-то Полунин). Я понимаю, что у него нет денег, понимаю, что работаю плохо, но все равно обидно.

World Press Photo. Первая интересная выставка фотографии.

Бретон. Les Pas Perdus. Потерянные шаги. 1924. «Мы выбираем искусство лишь как манеру отчаиваться».

Жарри. Король Убю. Чудовищное чувство театра. Вот мой кумир! Легкость в диалогах, сцены легко летят, нанизываясь друг на друга, высвечивая идею.

Поль Валери. Господин Тест. Тонкий, восприимчивый ум. Классика с поправкой на 20 век. «Время – деликатное искусство длительности?».

Непереводимо.

«Мне б достаточно тонкие чувства, чтоб размотать прошлое, это произведение, столь же изысканное, сколь и глубокое».

«Антигона» Кокто.

«Полдень Андема» Дюрас.

Письма в Европу: Маркусу в Мюнхен, двум немецким учительницам и семье Феррандо в Италию. Клер сказала, Лилиана тяжело больна. Эта пара была столь сердечной, что я решился попросить приглашение. На это ответа не было. Она очень похожа на утонченную женщину, замученную браком, отдавшую ему все силы. Это поразило.

Л. Шёнберг. Европейская струя Bewegung в изобразительном искусстве после 1958.

 

Дневник Камю. Он оценил «артистизм» эмоций Джойса. 

Я – охранник. Читаю дневники в огромном, оставленном доме в центре Москвы, мучают клопы. Это ли мое призвание – охранять такие вот пустые пространства?! Этот дом достроят, но пока он похож на пространство для романтических мечтаний.

«Сексуальная жизнь – опиум мужчины. В ней все засыпает. Вне ее вещи вновь начинают жить. Но в то же время чистота «гасит» пространство, то самое, которое, возможно, и является истиной».

Видно, как трудно Камю давалось равновесие в отношениях с женщинами. 

«Только чистота связана с твоим индивидуальным творческим прогрессом». И я одержим чистотой, и она – мой кумир! Или это недостаток?!

«Если есть скачок у Киркегора, то он в самой глубине понимания этого мира. Это скачок в состояние чистоты и происходит он на уровне этики. На религиозном уровне все качественно меняется.

Смерть дает свою форму любви.

Жизнь переполнена событиями, которые заставляют нас думать, что наша жизнь не так плоха.

После Сада эротизм стал одним из направлений абсурдизма (=абсурдной мысли) Классицизм – это преобладание страстей. Страсти были индивидуальными в великие века, но сегодня они коллективные. Поэтому большинство произведений нашей эпохи – репортажи, а не произведения искусства… Коллективные страсти вторглись в индивидуальные, поэтому люди больше не умеют любить. Главное сегодня – la condition humaine, а не индивидуальные свободы. Свобода – это последняя из индивидуальных страстей. Поэтому свобода сегодня – вне морали».

Флобер: «Автор в своем произведении должен быть, как Бог в мироздании: везде присутствовать, но ни в коем случае не быть видимым.

Искусство – это представление  representation, все, что мы должны, - это представить».

Август, 89 Метафизика шляпы в «Годо» Беккета. Люр играет себя, а не персонажа: внешне ничуть не меняясь, лишь на внутренних открытиях. Пьеса предстала духовным упражнением. 

Аскетизм. От экспрессионизма клоуна – к концентрированной чистоте.  Визионерская реальность Беккета хороша для радио. 

Юрсенар: Зенон и Адриан – бисексуальны. Гомосексуалисты в чистом виде редко встречались в античности.

Вот к чему призывал Неверов! Не умею.

Мне дорога чистота, хоть она и не отражает всего меня. Распутство мне просто страшно: страх безграничный. Я не могу до такой степени довериться ни обществу, ни отдельным людям, мне нужна дистанция.

«Имморалист» Жида.

Вячеслав:

 

О, как к лицу тебе, земля моя, убранства

Свободы хоровой.

 

Не верю! Навыдумал теорий, да сам же от их воплощения сбежал. Зачем поэзии такой холодный ум?!  

Аполлинер:  «Звезды умерли в красивом небе осени, как гаснет память в мозгу». Тут явно прозаизм! Слишком просто для знаменитости.

Одолел трилогию Сартра. Жалкий соцреализм.

Посещаю больного писателя Наля. Некая настойчивая девушка затягивает в  ЛИТО, как на свидания. При этом проталкивает своего бездарного хахаля.

Мальро. «Дубы, кои рубят». 1971. Конечно, речь о французском дубе: о де Голле. Де Голля все хвалят, хоть он симпатизировал коммунизму и национализировал некоторые отрасли промышленности.

«С 1750 года Европа была покорена Францией, но не французами, а француженками».

Мысли писателя, но не министра культуры. Или достаточно того, что он образован?! Когда сгорел театр у Барро и Рено, он что-то ей не помог, хоть она и есть та самая француженка.

«У нас нельзя основать ничего длительного на лжи; это факт. Факт столь же достоверный, сколько и тревожный. Вопреки видимости русский коммунизм – менее всего лжец, а потому воскресение России – это не ложь».

Так сказать, «передовой» француз.

«Романтическое в истории стало одним из слагаемых нашей цивилизации.

Метаморфозы мифов столь же мало предвидимы, как и метаморфозы произведений искусства».

Хочешь – верь, хочешь – нет. Лучше верить не надо.

Недаром сам Мальро признается:

-Интеллектуалы больше не верят во Францию.

«Je cueillie. Я собираю» Аполлинера. Если кто и не лжет, то только те, кого люблю (как этот поэт). Внебрачный сын авантюристки. Колеблюсь меж Ним и повседневным ужасом существования. Хотелось бы большей естественности в социальной жизни.

Руссо на неаполитанке. Она ему прямо сказала:

-Оставьте женщин, учите математику! 

Бютор. Использование времени. «Роман эволюционирует в новый род поэзии – и эпический, и дидактический сразу. Убеждает.

«Огромные кладбища под луной» Бернаноса. Какая хорошая публицистика! А я-то думал, выше «Архипелага» никому не прыгнуть.

«Это верно, что ярость дураков переполняет мир».

Неужели он обо мне? Похоже, что так.

Почему не несу в мир другие чувства?! Или дам их мир в своих опусах?!

«Моя жизнь уже полна мертвых. Ни самый мертвый их мертвых – тот мальчишка, каким я был».

Бернанос полон святой, высокой ярости – и это вдохновляет его читать. «Болезненное наваждение, порожденное страхом, совершенно меняет социальные отношения. Например, вежливость больше не отражает состояния души». Я весь в этих точных, прекрасных мыслях.

Дойчер. Троцкий.

Юкио Мисима. Золотой храм. Обе книги – в «Иностранной литературе» (ИЛ). И там же – настоящий подвиг! – целиком «Улисс».

 

Читаю с тайною тоскою и начитаться не могу.

 

Как иным – письмо Татьяны, так мне – «Улисс». А комментарии – чудо!

Rilke. «Du bewegst mich langsam aus der Zeit, in die ich schwankend steigt. Ты медленно выталкиваешь (вытесняешь) меня из Времени, в котором я, колеблясь, воздымаюсь (поднимаюсь)». +  «Der Städte bange Bacchanale. Боязливая вакханалия городов».

Сентябрь 89  Пишу «В начале была Ложь». Молодой человек «вживается» в общество, это ему удается ценой превращения в паука.

«Странствия» Рильке.

 

Und manchmal lenkt das Schiff zu stellen,

die einsam, sonder Dorf und Stadt,

auf etwas warten an die Wellen, -

auf den? Der keine Heimat hat...

 

«Иногда причаливает корабль. Но кого ждут? Того, у кого нет родины». Задумано:

киносценарий «Под мифом» (о Мишке),

«Орфей и Эвридика» (режиссер путает реальную Эвридику и вымышленную), «Травиата» (молодой режиссер ставит эту оперук в провинциальном театре), пьеса «Осуждение Дон Жуана».

Все пишу, а ведь кроме  Лотман Лидии Михайловны не хвалил никто. На моем курсе в ЛГУ из 80  абитуриентов было только десять мужчин – и все они писали. Экое писучее племя!

Меня никто не принимал за писателя.

МК (Музей Кино): «Великий диктатор» Чаплина. Самый слабый его фильм. «Мой американский друг» Вендерса. Каков Бруно Ганц! Вот это открытие.

Блок:

 

Я встал и трижды поднял руки.

 

Rilke:

 

Hörst du, Geliebte? Ich hebe die Hände.

 

«Ты слышишь, любимая? Я поднимаю руки».

«Лолита» Набокова нравится, а еще в 1985 читал ее с недоумением. Далеко не все книги мне раскрываются сразу! Каждая требует своего пути.

 

«Психология сна» Фройда.

«Психическая импотенция является общим страданием культурного человека, а не болезнью отдельных лиц.

Фунции психики сна – сгущение, вытеснение и картинная переработка психического материала. Психика сна действует на сон уже после его образования: сновидение приобретает нечто вроде фасада, психика сна делает сон более понятным.

Воспоминания раннего детства уже не существуют, а заменяются метафорами и снами». 

 

«Психологические типы» Юнга.

Октябрь Как все-таки восхитительно, что Кафка переведен и его можно легко почитать!

Кафка: «Как сверкает перед моими глазами эта возможная жизнь – в стальных красках, в натянутых стальных прутьях и прозрачной темноте между ними!». Всегда в мое чтение Кафки врывается моя фантазия и не дает почувствовать трепетность его мыслей.

Тут-то и спасает перевод!

Русский язык врывается в мои бредни и сомнения и благотворно их разрушает. Поэтому так важно прочитать это издание в «Известиях» (видимо, этот холдинг: и газета, и само издательство, а, может, и еще что-то). Издано в Москве в прошлом году. Какое событие!

Почему Кафка увидел в себе Крымский мост Москвы? Загадка.

-Мне все кажется сконструированным, - заявляет Кафка позже. - Я охочусь за конструкциями. Я вхожу в комнату и вижу в углу их белесое переплетение.

Если в Питере снабжал книгами Костя, то тут – Алеша Кадацкий.

«Роза Мира» Андреева. Это национальное или националистическое? Или просто милый бред? Видения с научной подоплекой. Сам метод видений меня и захватывает. Как это любить? Как это понимать?

Лели. Жизнь маркиза де Сада.

И Неверов, как Лели, говорил об eprouveuse (женщина, что испытывали физические способности претендента в любовники Екатерины Второй)!   

Лели приводит схемы оргий Сада.

Кто-то в «Невыносимой легкости бытия» Кундеры так же организует чьи-то сны. И в моем «Дон Жуане» будет схематизм б-ядства, ведь оно примитивно, прямолинейно, навязчиво, грубо. 

Süddeutsche Zeitung.  Немецкая газета.

Марк Ферро «Великая война 1914-1918». Революции:

1837 – Англия,

1871 – Франция,

1910 – Германия.

Ферро доказывает, что русскую революцию готовил весь 19 век и первая мировая война. А балканские войны?! С 1880 по 1913 вышло 50 книг о будущей войне.

Данилевский (родня Кости?) сказал в 1869 году:

-Славянская культура завоюет Европу. 

Ида знает Кокена: историка Сорбонны.

Библиотека Иды. Мой мир разом раздвинулся, потеплел. То брал книги в библиотеке Клер, но вот ее монополия ушла.

Ида  – внимательный собеседник; говорим часами. Неужели друг, как и Лиля? Не верится.

Друг – в Москве! Да возможно ли такое?!

Инна, жена Ларина, умерла, но Эпштейн уехал – и мой путь в литературу так и не начинается.

Ида, она обычно сидит съежившись, словно боится, что то, что в ней есть: все недовольство, вся горечь – выплеснутся в этот мир. В том, что нет желания работать, - болезнь.

Она еще преподает латынь, но уже мало: так физически ее ослабил недавний переезд. Она очень энергична, но ее энергия сидит в ней и потому ее разрушает. Созидать – вот мой бог.

На одном дыхании прочел четыре тома Плутарха.

Писать роман о Христе!

Этот бестселлер отхватил на одном дыхании и понял, что смогу написать роман!!! Умру, но напишу. Хотел еще в Питере, но Неверов поставил условием близость, мол, сначала стань греком, а потом пиши о них роман.

Гете, спец по межчелюстным костям, находит череп Шиллера (любимый сюжет Блохи!) в общей могиле.

Кремер. Вселенная и человечество. Петроград. 1920. Книгоиздательское товарищество «Просвещение». Седьмая рота.

В башке – «Зона» Аполлинера.

«Мерсье и Камье» Беккета. Слабость человеческой природы возведена в философию.

Б-ядь – главная героиня нового русского искусства. Попробуй, не пиши «Дон Жуана»! 

Труайя: Екатерина. Очень известный: написал о многих.

Ноябрь    Дневник Анны Франк. Почему эта боль трогает меньше, чем откровения ГУЛАГа?

«Письма из России» Кюстина.  Этолт француз уловил огромность, но в нюансах хромает. Скорее, это яркая художественность, чем правда.

Но как нам нужна такая правда! Как много она рассказывает нам о нас самих!

Умберто Эко. Имя Розы. Полицейская метафизика. В этом триумфе стилизации есть и интересные мысли.

Декабрь  Накинулся на Камю. «Восставший человек».

Де Сад: аристократизм порока.

В 20 веке пришел бунт и отовсюду изгнал аристократизм.

Теперь громыхают справедливостью, но никак не моралью. Мораль, как и справедливость – только общественные добродетели. Только на показ.

По Марксу, человек – автор и актер своей собственной истории.

Историческое сознание иррационально и романтично.

Ленин показал, что такое «романтизм» в действии. Наше время – для репортажа, а не для произведения искусства.

 

Три романа Гюисманса: «Там», «Наперекор» и «Соборы». Высокое разнуздание. Больше стихийного протеста.

Кундера, «Искусство романа», на французском, 1986. Для его светило - Сервантес, а мне этот автор не кажется глубоким.

«Знание - единственная мораль романа». 

Не смешно. Кундера предстает релятивистом, для него все решает Случай - и это скучно и куцо.

Хорошо о китче! «Китч - это перевод глупости полученных идей betise des idees recues в язык красоты и эмоции. Китч становится нашей эстетикой и нашей ежедневной моралью. Современность носит одеяния китча». 

Мне казалось, это более оригинальный, чем глубокий автор, но у него много просто важных идей. 

Чаушеску, коммунистический лидер Румынии, расстрелян. Вот это - Литература!

«Мертвый Брюгге» Роденбаха. Поздно восхищаться, но просто прочесть – можно. Идея вечна, а текст прямолинеен. 

«Стена» Сартра.     Рассказы, 1939. Написано через год после «Тошноты».

А. Белый. Мастерство Гоголя. М.-Л., 1934. 

Кундера. Искусство романа.

 

 

1990

 

 

Февраль.    Записные книжки Джойса. Презерватив в бумажнике Блума. Писатель из «Часов», которого видел в Питере, прославился тем, что получил по морде в борьбе за чистоту Невы. И так можно «взлететь»! Это он говорил о своем друге-писателе, что тот пишет «не хуже Толстого».

«Мой Фауст» Валери.

«De pallio» Тертуллиана. Pallium – это вообще внешняя одежда, а может быть и таковой священника. «О стихаре»? не «О саккосе» же?

Кнабе. История Рима. М., 1986. Жили в толпе! Сенека жил над общественной баней. Первый этаж – публичный дом, второй – квартиры; это нормально. Особенная толкучка в центре Рима.

Ювенал:

 

Мнет тебе бока народ.

Иной по башке тебе даст бревном иль бочонком.

 

Мнение сатирика: в Риме часто умирают от невозможности выспаться.

Однажды бык взобрался на третий этаж и бросился вниз с балкона.

Март    Пишу «Виолетту Валери». Оперные чувства.

«Эпилог» Каверина.

Еще один человек дает на прочитку книги из его библиотеки: Чистяков Георгий Петрович. Знакомый Соколовой Елены Васильевны. Совсем непонятный для меня человек.

Он знает православную культуру не просто глубоко, но со страстью. Дал почитать «Глиняные медали» Ренье и «Эмали» Готье.

Мой дон Жуан сочиняет пошлые стихи.

Глянул в Лескова – и установка на экзотику разозлила.

Проза А. Белого. Больше ритма, чем идей. Его идеи часто мне не кажутся большими, достойными внимания. У Бунина много запахов, но я их не понимаю: они не мои. А есть мои запахи? Конечно, есть. Запах ужаса.

«Моя жизнь» Лу Андреас Саломе. Надо писать не столько умно, сколько для всех. Это как раз тот случай.

М. Цветаева. Проза. М., 1989. Опыт ужаса – еще не весь опыт.

Политизация Союза Писателей. СП стал оплотом большевизма.

«L’intelligence des fleurs. Понятие «ума» у цветов» и «Le double jardin. Двойной сад» Метерлинка. Книги, изданные в Париже в начале века.   «Ибсен добавил очень мало спасительного d’elements salutairs современной морали».

 

«Философия свободы» Бердяева. Москва, 1989. Вот это да!

«Чудо разумнее необходимости.

Соборность, апология разума – чисто русское безумие.

Чтобы вступить на путь богочеловеческих, человечество должно пройти до конца соблазн отвлеченного гуманизма.

Вечная Женственность есть девственность Марии.

Православная мистика более мужественная и волевая, католическая мистика более женственная и чувственная.

Великая германская культура – детище протестантской мистики.

В католичестве было томление по чаше Святого Грааля с каплей крови Христовой; мир католический был лишен приобщения крови Христовой. Отсюда романтическое томление…   

В католичестве сильнее творчество: в этом великая правда Запада.

Марксизм – одно из предельных порождений антропологического сознания гуманизма, истребляющее гуманизм, окончательно убивающее человека.

Заратустра проповедует творчество, а не счастье.

Христианство – аристократично, иерархично, оно обращено к ценности, к качеству, к индивидуальности».       

 

Алеша, молодой драматург из Литинститута (ученик Розова), сражает своим милым идиотизмом. Никогда б не поверил, что такие люди бывают. Наши разговоры на Патриарших (там сторожу институт) пахнут чертовщиной («Мастер» Булгакова!).

Прибегает:

-Я только что из Министерства Культуры. Можно писать пьесу о Ленине. С полной раскруткой его романа с Инессой. Чтоб в пьесе она отдалась вождю!

Я спрашиваю:

-Зачем писать?

Он:

-Такая пьеса пройдет. Это будет новое слово в драматургии.

Прибегает еще раз:

-Пиши пьесу о гомиках.

Я:

-Зачем?

Он:

-Она пройдет!! И что ты все время только читаешь и пишешь?! А кто проталкивать будет? Ты думаешь, я б не хотел читать?! Но я не читаю: я пробиваю.

Его работа – общаться с нужными людьми, он искренне не понимает, как можно жить иначе.

Апрель Сент-Бёв в «Плейадах». 

При переносе в компьютер все высказывания Мальро показались более интересными, чем правильными, - так что все их сократил. 

Зато уж порадовал Сен-Бев. Роль моральных максим у персонажей Корнеля.

«Les personnages de Corneille sont ... tout  en dehors... Ils ont a la bouche des maximes auxquelles ils rangent leur vie. Персонажи Корнеля все вывернуты наружу. У них на устах истины, под которые подгоняется их жизнь».

О Фонтене. «La Fontaine manque un peu de souffle et de suite dans ses compositions. Фонтену немного не хватает дыхания и последовательности в развитии действия».

А Расин, мой кумир?  «La grande innovation de Racine et sa plus incontestable originalite dramatique consiste dans cette reduction des personnages heroiques a des proportions plus humaines, plus naturelles, et dans cette analyse delicate... La poesie de Racine etait comme un parfum secret qui se melait aux moindres actions, aux moindres paroles. Les gestes, les inflexions de voix et les sinuosites de discour sont en parfaite harmonie. Великое нововведение Расина и его еще более неоспоримая оригинальность в драматическом искусстве состоит в придании героическим персонажам более человеческих черт, более человеческих  пропорций - но  при этом его анализ остается тонким. Поэзия Расина была чем-то вроде таинственного запаха, что проникал в оттенки слов и действий. Жесты, переливы голоса, развитие диалога - все это проникнуто совершенной гармонией».

Много пришлось бы выписывать, чтоб передать все, что меня поразило.

Une facheuse decadence = Сердитый декаданс искусства 18 века.

 

Стихи Георгия Иванова в «Имка-пресс».

С благоговением перечитываю «Позднюю греческую прозу». М., 1960. В третий раз. В первый читал в Лужской библиотеке.

Проблемы литературной формы. Академия. Ленинград. 1928.

Очередной плевок – рецензия из «Юности» на мои рассказы: «Это только ваши чувства», и т.д.

Спиноза. «Лишь Бог полностью реален.

Аффект, составляющий пассивное состояние, перестает быть им, как скоро мы образуем ясную и отчетливую идею Бога».

Лейбниц - метафизическое совершенство, величина положительной реальности. Локк – нравственность подлежит демонстрации.

Шопенгауер:  «Тело есть видимость, реальностью которого является воля». 

«Весна в Москве». Моему герою семьдесят, он одинок. Идет сквозь яркий солнечный свет и преображается в нем.  Может, меня поразил сам образ вознесеня Христа? И мой герой тает в смерти, исходит в ней.

Нет, не описать: кишка тонка.

 

Анри Бергсон.  «Кинематографический характер нашего познания мира основан на калейдоскопической форме нашего приспособления к нему.

Инстинкт есть знание на расстоянии. Он относится к разуму, как зрение как осязанию.

Направление, по которому движется действительность, вызывает в нас представление о растворяющейся вещи.

Становящееся многообразие нашего «я» есть та реальность, с которой нас прежде всего знакомит интуиция.

Двигательные привычки нашего тела похожи на кружева, постоянно вбирающие наше прошлое в сплетение действительности».

 

Живу Генрихом; он молится Деве. Мой рассказ – об его молитве.

Брожу с Олегом в полях – и образ этого средневекового художника яснеет. Генриху открылась реальность веры.

Открылась ли она мне, именно мне?

Я не уверен. Но приближаюсь к этой реальности, когда пишу о вере.

Реформация – бунт северных наций против Юга. Мое счастье – пережить бунт против социализма.

Вот он какой:  суть социализма настолько выхолащивается, что его сбрасывают сверху.

Я русский по вере, по желанию веры.

Закончил рассказ к пасхе.

Разве это случайно?

Понравился  Бунтману, но Сергей словно б испугался собственной похвалы. И в самом рассказе действие заканчивается в это же время.

С такой силой еще никогда не переживал этот праздник. 33 главы и 33 страницы. Куда, как не в строчки, нести это столь естественное желание веры?

Май   Продажность красоты – одна из тем «Дон Жуана».

Клаузевиц. О войне. Госвоениздат. 1932. Куда меньше, чем ждал. История чаще всего скучна.

«Слова в живописи» Бютора.

Круговорот Дней рождений: Люде 40, Олегу 3. 

Крейн Бринтон «Создание современной мысли». 

Вагинов: хорошее  чувство Питера. «Поцеловались. Ругнули современность. Духовно плюнули на проходивших пионеров». Нет широты обобщений, надо добиваться концепции, мощи ужаса.

«Вагинов» в переводе с латинского – «Распи-дяев».

«Смерть» Метерлинка.

Зачитываюсь Верленом и Бодлером. Никогда не было ванны – и подолгу читаю их стихи, лежа в воде.

Verlain: «Le clignotement spirituеl de ses yeux obliques. Духовное мигание ее косых глаз». То есть она делала это с большим смыслом.

Baudelaire: «Sacrée charogne de proprietaire. Священная падаль собственника». Тоже загадочное выражение вне контекста.

Иде слишком не понравилась «Дева» - и это пошатнуло наши отношения.

Мне это трудно простить: это уже не просто безбожие, но вызов.

Ей трудно ходить – и я хожу по магазинам.

 Я и другое делаю для нее, но мне уже страшно. Что же она хочет?! Она может накричать и унизить, но не со зла, а уж такая натура скотская.

Это же мой дорогой папа! Тоже легко впадал в скотство.

Потом эти черты унаследовал брат – и уже казалось нормальным, что он, чуть рассердившись, расшвыривал все предметы по комнате.

Она накричит и унизит, а потом пьем кофе.

Уезжаю с желанием не видеть ее никогда, но всё возвращается.

Люди – скоты! Они не способны на простые, добрые отношения.

Катулл, Тибул, Проперций с переводом на немецкий. Выросла кипа зарисовок характеров – и пристраиваю в «Роман в письмах».

Читаю «Воспоминания» Казановы. Он не груб. То, что он видит в женщинах, им чаще всего нравится. А сама живость повествования?! Ночь Казановы среди каталонских солдат. То же, что и я в таллиннской каталажке.

Сент-Бев поставил Шенье чрезвычайно высоко («Открыватель revelateur поэзии будущего»). Пушкин обратил внимание на этого поэта.

Прощальное письмо Генриетты Казанове:

-Je ne sais pas qui tu es; mais je sais que personne au monde ne te connait mieux que moi. Je n'aurait plus d'amants de ma vie; mais je souhaite que tu ne penses pas m'imiter. Я не знаю, кто ты, но зато я уверена, что никто лучше, чем я, тебя не знает. У меня больше не будет любовников, но я не хочу, чтоб их не было и у тебя. 

«Больше не будет любовников»? Но почему? Тут и романтический оттенок, и сверхреальный: Казанова сам пишет, что лечил сифилис.

Как же он « общался» с женщинами?

И у Блока - сифилис! Наследственный. И он - ужасный сердцеед. Да! Это нехорошо характеризует женщин.

Казанова: «Бог - высший художник artiste». Надо же! По-моему, ничто в Казанове не говорит о большой любви к искусству.

Ну да, он знал его на салонном уровне, но не более того. Казанова - сам художник своей жизни. Ее создатель.

Куда интересней Блок! Все страстно, живо, подлинно, - а у Казановы - салонные страсти в банальной обертке. Он куда ближе к порнолитературе его времени, чем к высокому искусству.

Не буду в дневник выписывать все выписки: слишком житейское. Разве что одну.

Конец второго тома:

-Le jour de la Toussaint de 1753, au moment ou, apres d'avoir entendu la messe, j'allais monter dans une gondole pour retourner a Venise, je vis une femme dans le gout de Laure, qui, en passant pres de moi, me regarda et laissa tomber une lettre.

В праздник Всех Святых, в 1753 году, я, прослушав мессу, уже поднимался в гондолу, как увидел женщину, похожую на Лору, которая, пройдя передо мной, посмотрела на меня и уронила письмо.

Что ж тут такого, чтоб это записывать? Такая же прохвостка, как и он.

Феллини в своем фильме смело заменяет эту церковь карнавалом.

Казанова восхищается монахиней: «Одна из самых красивых женщин» и прочее, - а у Феллини это просто бабенка, что только и делает, что таращится.

Не надо меня учить страстишкам! Я так вокруг себя вижу только дерьмо и похоть.

Сережа Бунтман о моей прозе: «Понурые скитания».

Вот! Моя асоциальность ему неприятна. Но что он хотел? Чтоб я вот так, запросто, выскочил из своей шкуры?! Помогите мне социализироваться, если вы друзья! Нет. Только проклятия. Природа для того, чтоб пропотеть, проплакаться, прийти в себя. 

«Фильмы моей жизни» Трюффо.

Лидия Михайловна о «Деве»:

- Своя вера, а не как принято.

Хорошо, что меняю стиль.

Я  не прогрессирую, а пишу по-разному.

Ее мнения бесценны.

Июнь    Плутарх.

Сулла на похоронах.

Сулла и сатир.

Призрак в парилке.

Люблю чечевицу, а она – знак траура у римлян.

«Лидиад бросил своих всадников вперед и попал на виноградник, весь изрезанный канавами и загородками».

Эта фраза из Плутарха поразила еще в 1978 году, когда только коснулся этого бестселлера античности.

Антоний дарит Клеопатре пергамскую библиотеку (200 тыс. единиц хранения!). Я напишу обо всем этом.

Хочу подсмотреть, как само Время рождает образ Христа. Как Он растет в душах?

 

«Летний дождь» Дюрас. И прозрачность языка, и сила, и легкость повествования - объединены. Завораживающее обаяние простых, сильных чувств. Вот она - Франция: «Et la ville neuve ce n'etait que buildings. Новый город - сплошные бильдинги».

Постоянное противопоставление индивида и общества: Эрнесто и Жанна - против «братьев и сестер». Едва уловимые коррективы вносит сам язык. Дюрас хорошо анализирует механизм воспоминаний. «Запах, остановленный зимой». «Этот любовник, затерявшийся в зиме».

 

«Эфиопика» Гелиодора.

Пятый том Казановы: примерка презервативов. Вот оргия. Кастрат и девушка под простыней, и каждый  претендует на его любовь. И прочие низости.

Заинька! Какая тебе оргия, если сам пишешь про опухоли в паху «чудовищной толщины»? Озорник ты наш. «J'avais deux tumeurs inguinales d'une grosseur monstrueuse».

Описание полового акта. «Dans un moment ou Hedvige collait ses levres... В этот момент Эдвига коснулась губами...  - и тут сперма пролилась на ее лицо и грудь». И что тут такого? «Сила чувства»?

Какая тут «доблесть vertu»? Видение Казановы в тюрьме: он убивает всех - именно всех! - аристократов. Его мучают кошмары, и мне-то как раз было бы интересней посмотреть на их работу, а не на якобы веселое житье.

Почему Казанова скрывает свою боль? Какая «доблесть» в том, чтобы кого-то  соблазнилть и обречь на бесконечное лечение? Сам говорит, что по полдня его мучали приступы черной меланхолии (печали! chagrin). Их и опиши! 

«Путевой журнал» Монтеня Montaigne. Сентябрь 1580 - ноябрь 1581.

«Au rebour. Наперекор» Гюисманса. Пьяные бабы расстегиваются за десертом и бьют башмаками об пол. Яростный спор с натурализмом Золя.  «Разгульные» сцены надо видеть и под углом полемики. Есть и еще печальный повод почитать этого автора.

Ида ошарашила признанием:

-Вот уж не думала, что влюблюсь, как девчонка.

И я не думал. Не чаешь, кто по башке шарахнет – и часто из лучших чувств. Huismans: «La vulgaire realité des faits. Вульгарная реальность фактов». Быть любимым в данном случае – вульгарно. На мне испытывают свои чувства! Спасибо большое.

Искусство: монстры:  gentils et sacres, вежливые и священные. Так Кокто – такой «священный монстр» французского искусства.

Кокто: «Ce sentimentalisme imbecile combiné avec une ferocité pratique representait la pensée dominante du siècle. Этот глупый сентиментализм, перемешанный на деле с яростью, представлял доминирующую идею века».

Вот так! Нечего сопли наматывать, нечего следовать сантиментам.

Разве не безумие – навязывать себя в  какой-то там воображаемой московской «художественной» среде, где не прощают ничего?! Этот ужас слишком велик, чтоб я мог его скрыть.

Фраза для моего «Дон Жуана» из любой советской книги о буржуазной философии: «Имярек отрывает познание от его гносеологических корней».

Текст примерно такой: «Чем вы занимались в постели?! Вы отрывали познание от его гносеологических корней, вы занимали общественную позицию!».   

Казанова просвещает или пародирует просветительство?

Византийская литература 4-9 веков.

 ТВ рассказало о СМОГе!! «Самое молодое общество гениев». Саша Соколов, Веня Ерофеев, Кублановский (Вера Вега, сестра Ани, так его любит, что несколько раз вылавливала его на лекциях в Европе) и – Миша Каплан, муж Ани. Конечно, он только в качестве наблюдателя – и все же.

Июль Надежда Мандельштам в «Воспоминаниях» хорошо об эпохе и муже. Но какая злая! Побратимка в этом Лилечки Брик.

Меня поражает сочетание тонкости и злости.

Может ли еврей быть безобидным? Не верю. Изгнанник всегда трепещет. 

Да, она права: Питер – город смерти. Она не эстетизирует ни город, ни саму смерть, как Роденбах в «Bruge-la-morte. Мертвый Брюгге».

Покорило визионерство Блейка. Blake: 

 

The harlots from street to street

Shall weave Old England’s winding sheet.

 

«Проститутки на улицах сошьют саван для Старой Англии».

Или так:

«Caiaphas, the dark   preacher of Death. Каиаф, темный священник смерти».

Любимая поговорка Казановы: «Volentem ducit, nolentem trahit. Желающего Судьба ведет, нежелающего – тащит». Меня, конечно, ведет, а не тащит.    Yourcenar  о кризисах коллективного насилия в «En pelerin et en etranger. В скитаниях зарубежом».

Август Лидия Лотман сообщила, что Лидии Гинзбург (люблю эту литературоведицу) понравилась мои «Утка» и «Искушение».

Она сообщила, что и Гинзбург умерла!! И Инна, жена Юрия Бухарина, и Минна Исаевна (ленинградское отделение «Совписа») – все умирают. Вот и Мих. Эпштейн уехал работать в Штаты, а хотел издать сборник «Любовь и Эрос» с моим рассказом «Как я люблю».

У Адриана на даче в Тибуре был и «Тартар», и «Елизиум». Гракх ввел в Риме боны на хлеб (наши карточки).

Хороший Золя: «La bete humaine. Человек-зверь». Написано с нервом.

Начало передела на ТВ.  Будущие русские боссы пока что в подмастерьях. Шум передела слышен, но понять ничего нельзя. Пирог делится, пока масса нищает. Знаменитая фраза! Macbeth Макбет: «Life’s but a walking shadow. It is a tale told by an idiot, full sound and fury. Жизнь – только ходячая тень. Это сказка, рассказанная идиотом, полная шума и ярости».

Роман Фолкнера Faulkner’а всегда настольный.  Так ли ужасна идея о кошмаре жизни?!

Французская газета «L’Evenement. Событие» за 1-7 марта: Сталинизм нуждается в диком капитализме, как и дикий капитализм нуждается в сталинской дикости.

Сентябрь. Джон Донн Donne:

 

Is not the sacred hunger of science

Yet satisfied?

 

 «Не насыщен ли святой голод знания?». Но есть ли образное знание? Или вырабатывается только навык общения с образами?

Sidney Сидни: «A dull desire to kiss the image of our Death. Глупое желание поцеловать образ нашей смерти».

Из «Английского сонета».

Китс:

 

Pillow'd upon my fair love's ripening breast

To feel for ever its soft fall and swell.

 

Ляп переводчицы: «Прекрасной груди видеть колыханье». «Я прилег на прекрасную пухлую грудь моей любимой, Чтоб почувствовать навеки ее мягкое опадание и набухание».

Примерно так. Прекрасная чувственность: никого не унижаюшая, естественная, как красота цветка.

Броунинг Browning, «Be still and strong. Будь спокоен и тверд»  и Мередит, «If I the death. Если смерть».

Издан Борис Зайцев. Москва, 1989. Тираж 250 тыс. Цена 3.20.

«Белый же свет смутно, бережно нас осыпает крылом хладным».

Хорошо, но не убеждает так ясно, как «Alexis» Yourcenar. Это спор о развращенности. В России ты и в постели должен повторять других, иначе ты развратен.

Тримальхион. Акт о расторжении брака ночного сторожа и вольноотпущенницы. Прямо-таки обо мне! Гаврилов разбирал текст любовно, я воспринял именно эту любовь – и к Петронию, и ко всей римской культуре.

Комплекс  немецкого писателя Кляйна: любит ее и умоляет ее покончить вместе самоубийством.

Еще Бернанос: «Журнал деревенского священника». Но и фильм Брессона неотразим по своей ясности и простоте. Но ясность – ужаса! Решетки, лестница, двери, природа – в одном порыве.

Пишу пьесу о дон Жуане. Никто не знает любви, но все понимают, что изображать надо именно ее. Мои герои пытаются заработать на сомнениях.

 

Юрсенар в «Адриане» пишет о Христе. Мимоходом, небрежно, как истинная язычка. Похожа тут на Неверова. Встреть она его, могла б влюбиться.

По этому ужасному сюжету, он бы ее не захотел.

«Воспоминания Адриана» Юрсенар. Слова Адриана о Христе. «Наша эпоха жадна до создания богов avide de dieux». Император мучительно переживает невозможность прогулок на коне. Как потом и Толстой.

Поразила смерть Антиноя. «Je descendis les marches glissantes: il était couché au fond, déjà enlisé par la boue du fleuve. Я сошел по скользким ступенькам: труп Антиноя лежал на глубине, уже затянутый грязью реки».

«Золотой осел» Апулея. Пора читать в оригинале. 

Как строжится Киреевский! «Онегин есть существо совершенно обыкновенное и ничтожное». Вот так строго. 

А про Карамзина? «Направление, данное Карамзиным, еще более открыло нашу словеность влиянию словесности французской».

Это мнение современника Пушкина!

«Алексис» Юсенар. Отход от «обыденной» морали. «N'ayant pas su vivre selon morale ordinaire. Не умела жить по обыденной морали». Увы, об этом не поговоришь с Франсуазой, хоть она и француженка.

«Выстрел из милосердия. Coup de grace». Странные выражения - порой. «L'eau saumatre des estuaires. Солоноватая вода из устьев».

 

Это общение с француженкой, дочерью матеаматика Том, толкает бесконечно читать по-французски, но - не только: купил приличные брюки.

Это странное состояние: живые женщины заставляют общаться с ними, как  с моей собственной мечтой.

И Франсуаза не хочет стать моей реальностью. Принципиально. Я вот и брюки обновил! А арбуз? Ели все трое. Надо ли говорить, что Ида страстно желает нашего романа?  Какой тут роман!  Мадам принципиально неромантична. Казалось бы,  не так давно прочел всего Казанову! И что? С Франсуазой на ум не приходят сцены оргий. Ну да! Оргия человек в 25, и некий лорд «атакует» поэта. Вместо оргии пьем собачью рoзу rosa canina. Хороший чай.

Наивность и вера заблуждений Лихтенберга («Афоризмы», Москва, 1965). «Pedestris oratio - furor wertherinus. Пешая речь - слава Вертера».

Октябрь   Будущим летом увижу Европу.   

По ТВ серия «Русское видео». Фильм о Пастернаке. Без особых открытий. «Сделано в Европе» не говорит ни о чем.  

Не смог читать на русском «Человека-зверя»: так тяжеловесен Золя на русском. Во всех библиотеках России сладострастные страницы его книг выдраны. «Окаянные дни» Бунина.

Михневич. История военного искусства. 1895.

Организации по интересам: трезвенники, гомики, и пр. Так будет и в моем «Дон Жуане». Бывшие жены сплотятся, чтоб бороться с мужьями.

L. Tieck. «Durchschiffen und Durchirren. Блуждания». 

Аккозе. «Больные, которые нами правят».   Cкрытая гомосексуальность Гитлера.

Замечательный образ Кафки: «Поджидающий lauernde взгляд стареющего alternden мужчины».

Или: «Ihr huschendes Trippel. Ee снующая семенящая походка».

Так в бунинском «Господине из Сан Францико» дама семенит «как курица».

Ноябрь Обаяние личности Абеляра.  «Смерть поэта» Тика.

Пишу «Te Deum Sepelimus. Тебя, Боже, хороним»; не поймать форму. Бунт рабов и скотство власти.

Франсуаза Том взялась было печатать мои рассказы в Париже, но передумала. Она права. С какой стати мне помогать?

Рассказы Кафки. Надо по этому автору завести специальный дневник. «Ein Bericht fuer eine Akademie. Доклад для Академии».

Обезьяна говорит: «Dem Kerl (так написавшему обо мне) sollte jedes Fingerchen seiner schreibenden Hand einzeln weggeknallt wеrden. Я бы этому писаке отломал все пальчики: фалангу за фалангой».

И еще: «Meine vorwärts gepeitschen Entwicklung. Мое далеко настеганное развитие».

Так обезьяна рассказывает о себе: со всеми подробностями! Наверно, и мои Жуаны способны на такой чернушечный самоанализ.

Коты в современных пьесах. Возьму и в свою! Урчат или еще как участвуют в действии.

Женщины у Гоголя и Кафки. Явно что-то общее.

Джойс о матери: «Beastly dead. И моя мать умерла ужасно».

У  него же  и culo rotto = жопа драная. Так грубо говорили и в моем детстве.

Musil: «Tonka war ja doch an einem Zaun gestanden. Все же Тонка стояла у забора». И я в 1966 сидел на заборе.

Прочел Гийома Д’Оранжского. Он пил сидр – и я в гостях  у французов попросил его.

«(Для Ульриха) die Welt war nicht fest; sie war ein unsicherer Hauch...  Мир не был прочным. Нет! Он был лишь ненадежным дуновением».

Проза Мандельштама.  Ардис, 1983.   

«Бессознательно средневековый человек считал службой, своего рода подвигом, неприкрашенный факт своего существования.  Устойчивое, нравственное в готике было Вийону вполне чуждо». 

Константин Аксаков:  «Русским надо быть русскими».

Декабрь Большая выставка Имка-Пресс в Иностранке.

Рассказы Берберовой. Без тонкости Юрсенар.

«Бодался бычок с дубом» Солженицына. Памятник той эпохи, нюансы уже невнятны.

Гиппиус и Мережковский. Притягательная пара. Как ее не любить? Блок и они. Притяжения и отталкивания.

Проза Дмитрия умна и холодна, его стихи тоже слишком продуманы. Его дача в Заклинье.

«Бунин весь в одних ощущениях, но очень глубоких».

«Незнакомый Христос» Мережковского. Умница, но анализ до того холоден и разлагающ, что читать трудно: засушивает. Как Серебряков боялся, что дядя Ваня его заговорит, так и у меня страх пред этой сверхумной прозой. Конечно, с такой головой можно писать о чем угодно, но лучше б вовсе не писать.

Балтрушайтис. 

«Князь мира» Клычкова. Есенин и Клюев рядом. Чувства то пародированы, то загнаны в лубок («пылает призрачная Русь»). Стихия сказки и сказа не подходит комарам. Тут же «страданье», непременно «увядшее». Не просто «немец», но «сахарный».  

«Гоголь» Зеньковского.

«Русская литература в изгнании» Глеба Струве.

Пластика моих рассказов.

Фет и Анненский – любимые поэты России.

Ключевский:   с  начала 17 века казачество постепенно втягивается в православно-церковную оппозицию.

Съезд Писателей России выбрал главой самого правого: Юрия Бондарева. Кудесник ангажированности.

Будущий рассказ: Философия убийства. Человек убивает, но что он при этом думает?

Мирча Элиад. «Histoire des croyances. История верований». Конечно, прочесть для романа о Христе. Лучшая книга по религии.

Гете комментировал свои орфические стихи.

Лафайет. О героях ничего неизвестно, кроме их страстей. Сама дама, как ни талантлива, не понимает и не хочет понять своих созданий. Груды страстей. Zaide.

История магии. Париж, 1891.

Милое, бунинское в рассказе Камю «La femme adultère. Изменившая жена». «Elle le sentait bien sous le regard des hommes. Она хорошо себя чувствовала под взглядами мужчин». Она изменила с природой, с универсумом – и получила пощечину.

Бунин невыносимо пошл в рассказе «Господин из Сан Франциско». Почему иногда вкус покидает самых любимых мастеров? «Старушка спешила как курица» и прочие идиотизмы.

 

 

1991

 

 

Январь   Или назвать моего «Дон Жуана» «Ars amandi. Искусство любить»?

Или как «Перевод анонимной книги «Lehrbuch fuer Liebhaber. Учебник для любовников»?   

Почитал Bossuet Боссюе «Oraisons funebres. Похоронные проповеди». Милая заданность! Жанр чтений усопшим. Во французской литературе всё разработано, преподнесено, апробировано.

Пишу повествование об оперной диве.

Savigneau. Биография Юрсенар. Ида потрясена этой книгой. Моя любимая писательница жила с мазохисткой Grace – тридцать лет! Это кое-что.

«Grace ne supporte pas l’idee que Marguerite puisse lui survivre. Грасе не выносит самой идеи, что Маргарита Юрсенар, ее любовница, ее переживет».

Осип Эмильевич в 1928 году: «Дальнейшая судьба романа будет ничем иным, как историей распыления биографии… даже катастрофической гибели биографии». Биографичность в «Улиссе» и «Тропике Рака» Миллера.

Spencer Tracy в «Джекиле и Хайде».

1774-1786 – эпоха «законобесия». Создается контекст пушкинского времени.

Христианство способствовало развитию германской мифологии. Она сохранялась аж до Лютера.

Орфей выпадает из гомеровской традиции; он узаконил святое безумие.

Кьеркегор:  «Без вечности, которая заложена в нас самих, мы не смогли бы отчаиваться». 1849

Февраль Религия греков первой провозгласила индивидуальное спасение, а Лютер лишь подтвердил его.

 «Imitatio Dei. Имитация Христа». Они тащили древние обряды и в свою жизнь, и в общение. Астрологический характер аморализма древних. Блядство по звездам? Такой уровень природности. Сексуальная близость естественна – лишь бы укладывалась в законы общества. Мы любим среди людей, а они умели любить в природе. Потому наша любовь и отравлена!

Символисты и Блок, к примеру.

Они любили не для радости, а для мутных страстей. 

Симон-волшебник. Главный еретик. В Риме звали «Фаустом». Жена взята из борделя и …  лично им обожествлена. 

Мнения Белого.  Якобы Джойс – ученик Бугаева. Бугаев – математик, а Белый – писатель. Заявил, что Достоевский писал в бреду. Великий сеятель «якобы». 

«Чаадаев» Гершензона.

Кьеркегор. Трактат отчаяния. «La maladie a la mort. Болезнь и смерть». 

Шеллинг. Философские письма о догматизме и критицизме.

Чтение Жан Поля.  Кого еще любить, как не Сартра?! Хочется писать умно и о вере – и он, чудится, поддерживает это стремление.

Кьеркегор. Эстетическая стадия.

Март   Мариенгоф. Роман без вранья. Разве так пишут о друзьях? Показана сложность Есенина, но ничего не объяснено. Впечатление, что в Сереже ничего не понято.

«Классическая японская проза». М., 1988. Тираж 200 тыс. 500 стр. Цена 2. 10. «В поисках». Взялся одолеть всю эпопею Пруста! Читаю – как бальзам на душу.

«Школа женщин» Жида.

Все больше говорят о наркотиках, все больше вокруг этого литературы.

Идея моей «Виолетты»: в 21 веке миру ничего не остается обожествлять, кроме полового акта. Не удивительно, что богиней провозглашается оперный персонаж. Повествование от лица безумца, любящего Виолетту.

20.4.26. Пастернак – Цветаевой:

-Есть тысячи женских лиц, которых мне бы пришлось любить, если бы я давал себе волю. Я готов нестись на всякое проявление женственности, и видимостью ее кишит мой обиход. Может быть, в восполнение этой черты я рожден и сложился на сильном, почти абсолютном тормозе.

Я готов подписаться под этими словами! Цветаева сразу после смерти Рильке пишет Пастернаку:

-Как я знаю тот свет! По снам, по воздуху снов, по разгроможденности, по насущности снов. Как я не знаю этого //света//, как не люблю этого, как обижена в этом!  (1 января 1927).

Позже 25 января 1930 года она пишет:

-Бога познаю’ только через несвершившееся.

Апрель   Атакуют собаки. Ритуал: она прыгает на меня, я ору, - а хозяин орет на меня «Я набью тебе морду, если тронешь мою собаку». Так.

Зато легче писать памфлет «Ваш путь в искусство», посвященный общепринятому скотству.  

Литинститут объявил литературный конкурс – и гениальными оказались свои студенты. По крайней мере, логично.

Huxley: Свобода – круглая пробка в квадратной дыре.

Еще раз – «Тропик Рака» Миллера. Скабрезно в переводе.

«A l’ombre des jeunes filles en fleur. Под сенью девущек в цвету» Пруста.

Хандке. «Короткое письмо к долгому прощанию». Как трогает эта ранимая душа подростка! 

Читаю «Ложное движение».

Действие моей «Вьолетты» разворачивается в нью-йоркском аэропорту имени Кеннеди.

Обещал Иде, что напишу рассказ – и пишу. Конечно, он мне не нравится, как и все, что делаю, но ведь все решает работа. А я люблю вкалывать.

Перечел Унамуно: «руман» «Туман».

1895, Унамуно: «В Испании существует ассоциация писателей и художников, которая б могла сойти за союз цирюльников. Это похоронный кооператив и в то же время общество поклонников Терпсихоры. В его обязанности входит платить за погребение усопших и заставлять плясать живых».

Пародия на советский СП.

Наметился «Роман в письмах». Гора подготовительного материала растет.

«Германты» Пруста.

Не понимаю феномена Вени Ерофеева. Его «Москва - Петушки» - ужасное саморазоблачение, триумф ужаса и низости. И - тем не менее! Мне приятно, что его талант поставлен столь высоко, и все равно, его книга - набор низостей.

«Анна, сестра» Юрсенар. «Пополудни дон Мигель». Приступы мистического страха. Не мой ли страх?

Юмор Апулея в «Золотом осле». «Я приблизился к границам смерти (мистерия Изиды)...   Пройдя все стихии, я вернулся назад».

Тот же юмор в «Волшебной флейте» Моцарта (Бергман заострил его в экранизации).

Мне нравится, как Апулей показывает, что юмор идет от эпохи, а не от людей.

От богов! Богам смешно; вот кому.

Бергман показал путь художника, поставил его в центр повествования, но у Апулея этого нет.

Май 91  Rouau. «Champ d’honneur. Поле чести». Руо. Поле славы. Дала прочесть Бусе.

Irwin Show. The young lions. Ирвин Шоу. Молодые львы. Не глубоко. Огромной фреске не хватает целостности.

«Портрет леди» Генри Джеймса. Не мой английский. Какое-то скольжение.

Это как Лев Толстой в молодости говорил о Пушкине:  «Его повести гладки как-то». 

И пришел пророк, и примирил Диониса и Аполлона, - но новой вере пришлось отказаться от безумия.

Проглотил Светония «Жизнь 12 цезарей». Издан миллионным тиражом.  

Что ж!  Обречен стать бестселлером.

Стихи Кузмина скучны (тираж 300 тыс.). И что его так любил Блок? Так много поэтов не пережили свою популярность. Он хорош как поэт для поэтов.

По-моему, Анненский – чудо, но Блок его просто не заметил.

Стихи Галича.   Все же это больше большие идеи, чем быт.  Нет какого-то пронзительного нерва, хоть и есть боль.   Ужасно думать, что эта боль монотонна и быстро надоедает.

Но не проходит уважение к самому Галичу.

«Аксиома самопоиска» Андрея Вознесенского. Теперь эти гражданские порывы не кажутся искренними.

Вирши Симеона Полоцкого.

Мой зеленый, маленький, советский Верлен зачитан.

Июнь   Третья обработка Te Deum Sepelimus.

Эдуард Лимонов выступил по ЦТВ с призывом к единению. Перековался в политика. 

Бердяев: «Виновата интеллигенция: оптимистичность ее сознания есть вина ее воли, она сама избрала путь человекопоклонства».

«Золотая ветвь» Фрезера. Есть материал для «Иисуса»?

«Эта сторона рая» Фитцжеральда.

«Te Deum Sepelimus» или «Молитвослов уходящей веры»?

Имение Фета вновь отдано его родственникам.

Мальро. «Покорители. Les Conquerants».

Вот лучшее, что дает телик: моды! Cristian Lacroix. Кристиан Лакруа. Чудесно! Истинная красота.

Буссуар интересней Зелинского в трактовках античности. Среди античников хорош и Лурье.

Каган Ю. М. (Юдифь Матвеевна – ни мало, ни много!) ласково плюнула в морду. Может, так принято?! Петрушевская, та просто смешала с грязью, а здесь мне вежливо объяснили, что и пишу плоховато, и что нехорошо использовать других. Уже не первый намек на то, что Иду «использую».

Конечно, кое-кто уже уверен, что я с ней сплю. Эта высокообразованная переводчица так и сказала.

И  Валерий Волков сделал такое предположение. Желая мне добра, Ида восстановила всех против меня, наполнила мою жизнь ужасом и ненавистью. Ведь эта среда не прощает ничего!

Каган очень похожа на мою учительницу художественного чтения.   Тогда, года 22 назад, я быстро почувствовал, что дело идет плохо – и оставил мечты об актерстве. После театральной студии ЛГУ остатки иллюзий еще мучали меня.

Немецкий юрист Отто прислал «Замок» Кафки и огромное письмо.

 «Я, Клавдий» Грейвза. Вот так надо писать об античности! Занимательность, но не любой ценой.

Radyard Kipling.  Киплинг. Неровно. Неровно, но нравится. Читаю в «Пингвине. Penguin Books». Вроде бы, пишет об инстинктах: скотство!  Не чувства, а их стилизация. «Призыв. The Appeal».

Отто прислал из Дортмунда: «Heidegger. Unterwegs zur Sprache. Хайдеггер. На пути к Языку». Это прямо счастье!

Ленинград стал  Санкт Петербургом.   Слишком важно.

«Приключения свободы» Леви.

Костя Данилевский по телику. Что-то о Серебряном Веке. 

«Ночь нежна» Фицжеральда. Милая бессвязность образов. Рассыпать слова и краски.  Что-то общее с произведением Хандке «Короткое письмо к долгой разлуке».

Июль. Перечел «Вертера». Последняя строчка: «Handwerker trugen ihn. Его несли мужики».

Мюнцер, изданный в Лейпциге. 1950.  

В Мюнхене читаю «Спасенный язык» Kanetti. Иногда мне чудится, я смог бы тут  остаться: найти, к примеру, стипендию в университете или...

Четверг – литературный день: Мэки идет к своим бабам, и Блум пересекает Дублин.

Печатание моего рассказа «Утка» на немецком.

Это все Зигрид прилаживает к ее подругам. Говорили о ее картинах, посетили Ленбаха. Она очень мила, рассеянна, что-то милое и детское в ее картинах. У Зигрид еще одна дочь! Обыграл ее вслепую в шахматы.

Август.   Цюрих. Русское издательство (при швейцарском Diogenes)! На верхнем этаже.

Мои рассказы берут, но шансов заведомо мало: уже мне объявлено:  «Печатаем Токареву».

С утра уже один болтаюсь по Цюриху. Могила Джойса. Вот он, мой кумир. Как не вспомнить Волково кладбище и огромную плиту, придавившую Тургенева?

А Джойс  свободен и в смерти: на лужайке его странная, но умная, приятная статуя. И ее рука, как живая, протянута, и в нее вкладываю записочку с признанием в любви. Как ласково дождь смывает мои чернила!

Два литературных музея: Томаса Манна и Джойса – очень маленькие, недостойные их памяти. Strauhof  после Friedhof кладбища Fluntern.

Витражи Шагала.

Лозанна. Сонеты Микельанджело и  «Valcik na rosloucenou. Прощальный вальс»  Кундеры.

Я крещусь в Веве. Веве – город Достоевского (он писал здесь «Бесов»), Гоголя («Мертвые души»!), Набокова, Чаплина.

Еще до крещения приезжаю сюда автостопом и попадаю на службу: Преображение Господне. Свечки за Анну, Якова, Люду и Олега. Что бы я лично попросил у Бога? Ничего. Читал молитвослов, в нем правило к Святому Причащению (издано в Нью-Йорке в 1990 году) и «Пространный христианский катехизис» (репринт с издания Синодальной типографии, 1909 год).

Начинается служба отца Петра. Первый московский митрополит, Высоко-Петровский монастырь, Петр Первый – и мой святитель Петр.

 19 В России путч, а я крещусь. Креститься – войти в собственную судьбу. После крещения идем в кафе «Чарли». Итальянское мороженое в кокосовом орехе. Завтра едем на пикник в Montreux.

У Жана Мант-ла-Жуа. Утром слушаю Баккара. Наоко хочет поставить японскую музыку, но я тороплюсь признаться, что хотел бы погулять.

Париж – не город, но сон от искусства, причем сон начала 20 века, а не его конца. Может, я старомоден, ведь мир больше бредит Нью-Йорком. Увижу город Ренуара, Годара, Трюффо. Кстати, я что-то не уверен, что Годару Париж нравится.

Сентябрь.  Мадам  Lequiller. Лувьсьен, что  под Парижем. Городок Биби (Бриджит Бордо) и Моне.

«Плоть» Феррери на Елисейских Полях.

Страсбург. Долго сижу в соборе. Его любил Гете.

Reichshoffen. Райхсхоффен. Взаправдашний Эльзас. Любимое занятие – разъезжать по окрестностям на велосипеде.

Смотрю фильмы, один другого чудесней:

«Влюбленная» Дуайона,

«Убийство» Кабрика,

несколько серий Twin Peaeks’а Линча,

«I want to go home. Я хочу домой» Рене,

«Сад наслаждений» Сауры.

Лив Ульман в каком-то посредственном фильме.

Октябрь.   Мюнхен. Комикс «Разрез. Schnitte» Бринмана. 1988.  Вот оно, «будущее» литературы!  Признаться, говенное будущее.

«До края земли» Вендерса. Болтаюсь по Мюнхену. Опять поднялся в горы; уже с Антонием и его другом. Озера в горах. Чудится, встретишь юного Гете.

Сон: бреду до холма с крестом. Чья это могила? – думаю. И вот понимаю, что моя.

Чехия! Люблю ее вслед за Цветаевой и Кафкой. Злата Прага!

Дома. Посылаю 20 писем во все концы света: новым знакомым.

Ноябрь   Перечитал «Man of the crowd. Человек толпы» Edgar’а Poe.

В Иностранке  читаю «Тропик Рака» Миллера и «Фердидурке» Гомбровича.

Ясперс, Фрейд, Ницше у меня теперь в оригинале!

Декабрь Бахмутская снабжает итальянскими книгами – и читаю в оригинале.

И. Кальвино. Italo Calvino.  «Si una notte d’inverno un viaggiatore. Если одной зимней ночью странник…».  

Мои заготовки:

«Lehrbuch für Liebhaber. Учебник, пособие для любовников».

Литература. Мое понимание врастания в нее. Реалии литературы и искусства.

Иисус из Клазомен. Поиск веры в природе и язычестве.

Философия скитаний

Быть русским. О мистической сути национального. 

Тебе. Яростная любовь к призраку. Грета Гарбо?!

Человек толпы. Не без По, но с большим ужасом.

Ваш путь в искусство. О скотстве литературной среды.

Страх. О себе.

Философия убийства или Пророчества ангела Азраила.

Эрмитаж. Признание в любви Питеру.

Весна в Москве. Яростное желание смерти старика, вышедшего погулять в первый день весны.

Орфей и Эвридика. Запутанные отношения хореографа и артистки балета.

Еще с десяток сюжетов, менее разработанных. Много материалов сливается в один роман о дон Жуане. Не утону в туче своих же идей?! «Юность дон Жуана», «Старость дон Жуана», «Тебе» - кусищи одного романа.

Самые сильные впечатления года: Дирк Богарт в «Смерти в Венеции».  Это же и Томас Манн!  Это и Литература.  Нол и - тщательная работа.

Чтение Ницше в оригинале.

 

 

 

1992

 

 

Январь    Пишут мне мало. А вернее, мне кажется, что пишут мало. Разве не глупо что-то ждать от писем?

Как ужасно язычество Юрсенар! Именно из-за язычества в ней - клубком пороки, как в Неверове.

Пушкин:

 

Клубятся клубом в нас пороки.

 

Как естественно, что эта порочность понравилась Иде! У меня мало вкуса к порочности – и это затрудняет общение с людьми.

6 Готова структура «Жуана». Пишу «Дон Жуана», страсти на бумаге кипят, - а в жизни предпочитаю покой.

Похоже, тяжесть жизни в России убивает саму почву моей возможной порочности. Окружение жены и Иды, как оно ни различно, внушает им мысли, что я их использую. То, что именно женщины видят во мне подонка, - призыв олитературить мои возможные сексуальные порывы. Что ж за любовь, если заранее известно, что позже будет предъявлен счет?!  

«Прогулки с Пушкиным» Синявского. Оригинально.

Пишу начало «Жуана»: «Желание любви». «Дневник только что женившегося поэта» Хименеса. 1917. Что-то похожее по теме на мой рассказ «Дневник разведенного человека». Уничтожил в 1978, а он все равно в памяти всплывает. Но столь разрозненными образами, что не восстановить.

Костяк прежнего Союза Писателей ворвался в Дом Писателей, в свою обитель, и т.д.   Чучело Евтушенко сожгли во дворе!!

Пруст ненавязчиво, не педалируя, рассказывает в «Содоме» о своем гомичестве.

Февраль   Главка «Желание любви» написана.

«24 часа из жизни женщины» Цвейга. Бубнеж какой-то. 

Два великих русских язычника: Пушкин и Набоков.

Процветает новый жанр литературы: чтиво для электричек.

Лучший роман Пруста   «Albertine disparue. Альбертина исчезает».

Как странно, как мучительно он любит женщину! Может, именно эти муки и толкнули его к мужчинам?! Так было и с Неверовым: его слишком разочаровала жена. Или Пруст все-таки любил женщин? Любил за то, что они его мучали.

Проза Моравия: установка на события, а не на их осмысление.

Март   «Школа для дураков» Саши Соколова.

Страшные лица в метро. Fratzenhaftige.  Кажется, это Гете в метро подошел ко мне и попросил потерпеть эти кошмары.

-Они столь естественны, - сказал он.

Книга из Мюнхена стала любимой: Karl Jaspers. Ясперс. Der philosophische Glaube. Философская вера.

Везде ее читаю.

«Die Welt hat ein verschwindenes Dasein zwischen Gott und Existenz. У мира исчезающее бытие, и оно между Богом и существованием».

Письма Достоевского. Он был персонажем для самого себя! Как человек с такими слабостями просто выжил? Дворяне могли себе позволить иные слабости. И мои слабости огромны, но я скрываю их.

«Любовь» Буццати.

Pablo Neruda. 20 poemas de amor y una cancion despereda. Пабло Неруда. 20 стихотворений о любви и песня отчаяния. Хороший испанский с параллельным немецким переводом.

Салман Рушди призвал Иран не травить его! Художник и государство. Его роман призван еретическим. В России он, наоборот, прославился б!

Лимонов возглавил правых радикалов. «Я, Эдичка» - исповедь подонка, но тем и знаменито. И на самом деле, мне неприятно столь прямолинейное перенесение на нашу почву европейской свободы повествования. 

«Дом свиданий» Роба-Грийе.

Воспоминания маркизы де Мантенон.

Большие чтения Ницше, как и в феврале. «Сервильность прикидывается христианской добродетелью». Я не могу принять этого мнения на веру. Почему мне должно верить, что Ницше непременно прав? Я совсем в этом не уверен. Меня более увлекает язык: столь странный, - но, несомненно, глубокий.

Апрель  «Палисандрия» Соколова.

Дочитываю эпопею Пруста. Полно красивых пассажей.

Что делать с тонной бумаги, исписанной моей рукой и переполняющей нашу квартиренку? Кажется, эти летучие листки меня похоронят.

Помню, в школе было 20 таких тетрадей с числом страниц 96. Сколько всего страниц? Легко подсчитать: 96 (обычное число страниц в советской тетради): 2 (писал и с обратной стороны): 20 (число тетрадей) – аж под четыре тыщи. И что? Разве это кипение души, невероятная, каждодневная работа будут оценены?!

Нет!

Я думаю не так: они написаны, чтоб спасти мою душу.

Может, уже спасли.

Мой Жуан говорит первую речь бывшим женам. Ночной страх. Не ворочаюсь, а просто иду с книгой на кухню. Единственное, что спасает, как всегда, - усталость. Так естественно – уставать.

Рассказ «Желание смерти»: герой исступленно ищет своего убийцу.

М. Бенедетт. Перемирие. Москва, 1986.

«Семья Тибо» Мартена дю Гара в оригинале. Три раза на русском перечитывал этот роман. Казалось, он более человечен и менее «эпохален», чем «Война и мир».

Книга о святой Терезе. Видел и фильм  о ней. Мережковский описывает семь ступеней экстаза. Прямо, хоть пиши рассказ! Хуан де ла Круз. 

 

 «Это я, Эдичка» Лимонова. Издано два года назад.

«Наконец, она  совсем перестала делать со мной любовь». Прямая калька с «make love». Видно, что автор не без труда вписывался в англоязычную атмосферу. Написано коряво, но с ужасом и болью. Яркий автобиографизм в духе «проклятых» поэтов.

«Я бродил в сумерах своего подсознания». Сказано плохо. Сказано юношей, начитавшемся хороших книг. Тогда почему сей юноша развращен, как взрослый? Мы ведь знаем, что юноши боятся реализовать свои чудовищные фантазии. Почему на это пошел герой Лимонова?

Тут (в поэтике этого писателя) все же мало Лотреамона: герой не культивирует свои кошмары, не видит в них смысла жизни. Этой герой прямо ждет, чтоб его растерзали. При этом он довольствуется самым малым пониманием того, кто он такой, что он делает. Ему лишь бы делать.

Мир без Бога, без настоящих истин. Почему герой выбирает именно его? Почему ни намека  на божественность мира? Затравленный юноша преображается, социализируется, вот он переплюнул всех в пороке, и - доволен этим! Так герой культивирует в себе зверя, и это помогает ему выжить. Это не то что не христианская, а просто не человеческая мораль! Это первый плевок в  советских писателей. Лимонов представляет себе Союз Писателей как сборище полуистлевших и все ж благоуханных старцев.

-В это болото только и можно, что плюнуть! - говорит он.

Столь детский жалкий взгляд.

Все его идеи не имеют отношения к искусству, хоть он и талантливый писатель. Где же его идеи? Зачем же он работает в искусстве, не любя его? Зачем этот каторжный труд творчства, если он не освящен истинным вдохновением? И писатели - не лживые старцы, а люди, прошедшие войну. И не тираны они, но жертвы тиранов.

Конечно, литература, писанная ужасом, имеет право на существование, - но зачем автору так носиться с собственным люмпенством, зачем так его культивировать? Люмпены-гунны разнесли Рим. Вот если б протест Лимонова был цивилизованным!

Но нет. Это более пролетарий, что с удовольствием разнесет в щепки весь существующий мир.

Революционер! И его герой возьмет, да и негру отдастся из чувства протеста.

Май     Мои Жуаны (в моем романе) заявляют о себе как о партии. Ужасная пародия. Так, гады, и заявляют: «Мы маленькие, но ебкие». Плохая шуточка Неверова.

Мой Жуан просит бывших жен подписаться на его журнал.

Письма Рильке.

Телесность прозы Набокова в рассказе «Волшебник». «Живая тяжесть ее расползшихся ног». В этом рассказе «Лолита» уже заложена. «Лолита» - это кошмары и фобии русского язычника.

«Пригожая повариха» Чулкова.

Июнь  92    Олег разбирается в цветах, что меня очень удивляет.

Каково мне услышать из уст сына: «Шиповник цветет».

Конечно, Анна Андреевна, я сразу вас вспомнил.

 

Как ты молила, как ты жить хотела.

 

О сожженной тетради.

Любимый московский маршрут: от МК до Таганки, а там по Яузе – и пешком до Иды. Как хорошо выплывает Спасо-Андрониковский монастырь.

Пробовал читать подряд Бунина и не смог: до «Деревни» чушь собачья.

Роман Музиля «Человек без свойств» - на австрийском - приехал. Я очень боялся ее потерять. Сажусь читать. Изыканный, своеобразный австрийский язык. Уже читаю о гениальности лошади.

«Часы» Ремизова. Ужас ясный, не дотягивает до концепции.

Гессе, изданный год назад. Тираж - сто тысяч! Молодцы. Напитали Расею его литературой. В столь страшное, изменчивое время - эти тиражищи!

Как приятно, что Ингеборг Бахман в 1976 году издана тиражом 150 000! Зачитался «Осенью патриарха» Маркеса.   Опять в его фантазиях процвело жалкое барокко: накруты кошмаров.

«Экзамен» Кортасара.

Раюэла Rayuela. «Слюни дьявола», «Ночью на спине», «Менады».

Алехо Карпентьер. «Королева этого мира»,  «Печать Луцес», Барочный концерт».  Это событие!

Михаил Кузмин. Редкая образованность, но в его изысках - что-то бабье, расслабленное. Конечно, все прощаешь за любовь к искусству, - и все равно не близко.

Ростопчина. Эти порывы, безудержные нагромождения - что это? И что? Все равно интересно. Но и злит тоже.

 

И дама

Написала драму.

 

Нет, я не прав! Она старается быть искренней, она учится искренности в стихах.

 

Круглы сутки все одна я.

Расстегну тугой свой мир.

 

Она не замечает естественной ассоциации с лифчиком. Зато нравится любимый Чайковским:

 

И душно, и сладко,

Когда при начале любви...

 

Прозаичность стихов Полонского.

«Отражения» Анненского. Обожаю его стихи, а вот его ум оценить сложнее. Следование Гоголю.

Июль   В моем «Человеке толпы» надо продолжить По. Ох, уж эти блуждания, когда сознание едва теплится! Есть такое в «Невском проспекте». 

2 Воспоминания бабушки о внуке: Бекетова о Блоке. Слащавые копания в себе и других. Но и такие хорошие бабушки – нужны! Завидую Блоку.

Перед отъездом в Японию Жан дарит книги. Что ж! Теперь у меня своя библиотека. Он едет в теплое, насиженное место. Наверно, и справедливо, что он идеализирует родину своей жены: японские дети на самом деле кажутся идеалом рядом с французскими.  Но что же будет со мной? Ничего хорошего.

7  Просыпаюсь ночью и бросаюсь читать «Портрет» Джойса.

В поле трава до плеч, дурманит голову. В «Искушении» такое благоухающее море.

«Самопознание» Бердяева. По классификации Киркегора у меня не Angst, а  Furcht. 8 James Джеймс: «Quiet darkness of his soul. Спокойная темнота его духа». По-русски болтовня, а по-английски поэтично.  У них более метафизичное мышление. Поэтому там Кафка забавен, не более, а для нас он страшен: он слишком многое знает о нас.

Куда больше, чем Кюстин. Для Кюстина характерно раздражение, часто пустое. Он просто не знает обычной жизни русских. А Кафка – советский именно  в быте.

9 Пересмотр черновиков. Полно материала на:

Философия скитаний.

Философия убийства.

Иисус из Клазомен.

Молитва (прозрения на природе).

Бердяев: Течение «мистического анархизма» (Чулков, Вячеслав Иванов) носило исключительно литературный характер.

Федор Глинка писал в 1840-ые:

 

Два я во мне, как тигр со львом,

Проснулися и бьются друг со другом.

 

Или:

 

Нетленья сын, я обрастаю тленьем.

 

Русская поэзия! Тут полно открытий.

Бердяев:  «Я вижу в учении об аде догматизирование древних садистических инстинктов человека». 

Борхес. Невероятно! Как не оценить всепоглощающую страсть к самому веществу Литературы? Огромно.

Томас Уайлер. «Мост короля Сан Луиса».

Хемингуэй. Повествование срывается в репортаж.

Анат. Франс. Мнения Жерома Куанара. 1893. Сто лет назад. Описания со слов друга - частый прием Достоевского. 

Двухтомник «Жизнь Пушкина». Издано в Москве, 1988. Тираж - полмиллиона! Издано столь роскошно, что тянет на пародию.

А. П. Керн. Воспоминания. Помню, как меня потрясло, что Пушкин ее не уважал, хоть и был с ней близок. Вот что сделала советская власть: мое знание женщин было ничтожным, я витал в своих жалких фантазиях. Наверно, я заплатил (уже заплачено!) за это всей жизнью, не меньше.

Плохо: «А. Блок» Туркова.

Московская романтическая повесть. Марина роща.

Белый. «Москва». Андрей Бугаев всегда казался мне человеком, не знающим своих сил, а потому безнадежно блуждающим. Всю свою несобранность Белый несет в свою прозу - и, странно, эта расхристанность чарует.

Вихрь! Человек с математическим образованием, Белый так «организует» свои тексты, что они кажутся необработанными. Только дилетантам. Или он - провозвестник новой литературы, когда автор вовсе не будет готовить свои тексты?

Почему считается, что Белый «опередил» Джойса? Белый не может не нравиться, но он слишком прихотлив.

Проза Цветаевой. Прекрасно. Тут уж расхристанность до визга. Порывы женской души.  Уж не последний ли раз тебя, голубка, издали тиражом в двести тыщ? Кишинев, 1986.  А стоит? 2 рубля 10 коп.  Для того времени дорого. О Белом: «Лично меня никогда не разглядел…  Эгоцентрик боли!».

Булгаков. Рассказы. Минск, 1985. Тираж 300 тысяч. Цена 3.10.  Дорого.

22.7 – 14.8 – путешествие в Крым.

Волошинские места. Как чудесно купаться в набегающих волнах!  Приблудная собака бегает за волнами и кусает их. И для нее волны живые.

Пес и Стивен в начале «Улисса».  Попытка проанализировать «Улисса». Чтоб не получилось, что «анализирую» свои мысли о нем, а не его текст!

Мечта об эмиграции еще не оставила меня. Может, и остался б в Париже, кабы не его трущобы, его развал.

 

«Улисс» Джойса

Крым.

14 эпизод. Что же получается из болтовни пьяной компании? Джойс превращает эту сцену в пир самой Литературу: перед нами проходят стили.

Меня эта сцена учит, что ответ на все вопросы жизни, сколь ужасны они не были б, - в самой литературе. Можно жить достойно, не выходя из искусства.

Так приятно, что строчки Джойса перемешались с  Черным морем. Божественность моря и - этот странный текст.

15 эпизод. Драматизированный кошмар. Собственно, слишком понятно, ведь куски такого кошмара вкраплены в повседневную общественную жизнь. Мне удалось добавить в «Улисса» мои вечерние (днем слишком жарко), запрещенные скитания по горам и заплывы  в море.

В этом искореженном мире романа женщины настолько агрессивны, а мир до того ужасен, что захватывает дух. Джойс беседует со мной о моих кошмарах - и я понимаю, что мы братья, и это внезапно вспыхнувшее родство лечит меня. То, что видит Стивен, не может быть искушением: настолько оно кошмарно.

Язык: нравится безумно: барочные нависания фраз. Я пишу и читаю под шум волн где-то до десяти. Тут поднимается столь ужасная жара, что быть на улицке невыносимо. Одна из волн умудрилась запрыгнуть на текст  «Улисса», хоть, видит бог, я лежал в десяти метрах от берега.

Я уверен, эта глава невыносима для дилетанта, сраженного как объемом, так и темой.

В русскую художественную традицию такие видения влючены Тарковским - да так, что вспоминаются имено эти немые эпизоды. Почему у Андрея «простой» пробег собаки получается столь значимым? Для Джойса важно поднять весь «сор» души Блума: похотливые сценки из плохих романов, странные стишата.

Помню, как в «Бесах» Достоевского «либерал» Степан Трофимович почитывал игривого Поль де Кока. Вот у Тарковского этого нет. Из его убеждений, или потому, что запрещали? Я сам себя поразил, когда многие сцены «Жуана» поворачивал в политику. И еще одна отсылка к «Бесам»: к поэме либерала. Там - «минерал пропел». Так Достоевский пошучивает, а ведь Джойс предельно серьезен:  Стивен видит всех своих близких.

Джойс говорит, что каждое событие нашей жизни многогранно: оно окружено плотной стеной фобий. Подумать только: каково величие самого романа: Джойс растворяет реальность в литературе.

Память: мои скитания по горам. После четырех часов, когда жара уже спадает. Я поднимаюсь в неслыханные краски, в свои мечты, прямо в древнее небо. Ничего удивительного, что Волошин любил этот край не просто, а исступленно. Черное море – это первая сцена «Улисса». Второй раз читаю его в оригинале. То «Улисс», то «Ад» с комментариями. Стивен и Блум в борделе. «По’лно козлогласовать». Как и Пруста, впечатляют стайки девушек на берегу. Тут же и Мунх: «Влюбленные в волнах». Все мои любимые авторы отдыхают вместе со мной. Франческа и Паола умирают за чтением книги. Вернее, их любовь и их смерть начинаются с книги. Я перемыслил это в «Чужом».

 

 «Пикаро» Алемана. 16 век. Кино! Все показывается и ни о чем не думается. Типичный ходовой «фильм» 16 века.

«Бобок» Достоевского.

Август Итальянцы ругаются у Джойса: «По пятерке с носа!».  Cinque per testa. И в немецком:  «Fuenf fuer Nase». А эта фраза? «O, it’s only Dedalus, whose mother is beastly dead.  Это Дедал, чья мать умерла так ужасно».  И ты, мама, умирала ужасно, и лето было тоже в разгаре. Английская фраза стоит колом в голове, могу помнить только ее. Порой вся жизнь сводится к ней.

Да! Кто-то же должен сказать ясно о смерти моей матери. Получилось у Джойса. 14 Дома. Из Германии кто-то прислал Библию на современном немецком.

В «Жуане» готов «Поиск партнера».

19  Написал Поэт:

 

Прощай, лазурь Преображенская

И золото родного Спаса.

Смягчи последней лаской женскою

Мне горечь рокового часа.

 

Ух! Сочинено как бы за мгновение до смерти. Пастернак, как все, как я, шел к вере. Вера художника – что-то совсем особенное.

Читаю в электричке Гельдерлина Hölderlin’а.  «Komm und besänftige mich, Diotima. Приди и успокой».  Но Диотима еще и кузина Ульриха в «Человеке без свойств».

21 «Замок» Кафки.

Передачи по ТВ о Бродском отменяются. Уже ясно, что Барышников и Бродский никогда не приедут в Россию.

«Загадка смерти Сталина» Авторханова. Убеждает.

«Пустыня любви» Мориака.

Сентябрь    Пишу в «Жуане» главку «Половой акт» - и замучило отвращение. Похоже, и Кафка испытывал такое отвращение и к жизни, и к своей вынужденной работе. В его рассказах можно почувствовать, как он преодолевает и отвращение, и ужас.

«Мистеры Джекил и Хайд» Стивенсона. Романтизм, уходя, прогнозирует кошмары 20 века. Все равно, искусственность построений бросается в глаза.

Попытка просмотра многих номеров журнала «Иностранная литература». Странно, что часто эта избранная проза не производит на меня никакого  впечатления. Или потому, что мне не может нравится многое?

«Преступления любви» Сада. Совсем невнятно в переводе. Схематизм и ложная выспренность - сочетание из худших. Словно б человек неумело скрывает свои мысли.

Сад - более символ, чем писатель и человек. Символы часто довольно плохо прикладываются к литературе.

Томас Манн. Дневники 1933-36 годов.

«Как я обслуживал английского короля» Грабала. Что это? Фольклорность обыденной жизни. Поэзия и глубина потребления пива.

«Хазарский словарь» Павича. Таланты, но все мне не близки.

«Это было, когда...» Онетти.

Тяжеловатый реализм Дёрдя в «Посетителе». «Лица клиентов проступают одно сквозь другое».

Олдос Хаксли, «Гений и божество». В оригинале эта холодная, но безудержная игра выпуклее. 

Понравился Табукки.  «Piccoli  еquivochi senza importanza.  Не очень важные двусмысленности».  Нервно и точно; глубина «я-переживания». 

Том Вольф.   «The bonfire of vanities. Огонь тщеславий».   Протокольное знание жизни, нет сочности Достоевского.  Это уже детектив и – детективное сознание.   Стихи Чеслава Милоша. Прекрасно! 

Мирча Элиад. 

Нет, в «Иностранной литературе» много хорошей литературы, но смущает ее обрывочность. Я вдруг представил себе эти толпы людей, что знают  иностранную литературу только их этого журнала – и мне стало их жалко.  Страшно жить среди таких людей! 

А вот и откровенная дрянь: «Мастер Леонгар» Майринка. Цитата: «Вдруг тигр пробудился в нем». Прямолинейный мистицизм. 

 Хоть бы попробовать понять современников!

«Улетающий Монахов» Битова. Его «Дверь». Битов только видит мальчика, не зная его мыслей.

Мне не хватает широты конфликта. Если мальчику больно, то что такое его боль в других, в мире вокруг него? Его герои безнадежно погрязли в материи мира, в материальном мире. Еще бы им не было тяжело!

А где конфликт? Нет, пусть они узнают иной мир: иначе читать скучно. По сути, этот текст с таким кодом, с таким отталкиванием, что мне при всем желании никогда  в него не войти.

Тут мне все неблизко! Вижу работу автора, уважаю его, но сам текст непоправимо скучен. По-моему, это литература без почвы, от головы, а потому Юрий Трифонов куда предпочтительней. Казалось бы, чего там: живописал советские кошмары, - но только в нем узнаваемо то время.

Высокий романтик: Высоцкий. Его двухтомник.

Еще один Битов: Горенштейн. Если у Битова есть и изыски, то талант Горенштейна неуловим. Впечатление, что он запросто накатает роман на тыщу страниц - о жизни.

Хорош «Чок-чок»: упоение речью, - но само движение текста непонятно и неприемлемо. До скуки. И что все они хотят быть умными! Литературе это не так важно.

«Последнее лето на Волге» Горенштейна. Хорошо, но без «я-переживания». Мало сверкнуть талантом, но нужна еще и концепция: чтоб в нужном направлении. «Тайны нашего опасения будут нам возвещены». Крен в публицистику. После Солженицина туда и двигаться не стоит: все сказано.

Унаследовал от нашей общей классической литературы пристрастие к проклятым вопросам. И зачем так возвышать ужас, так ставить Запад против России? Сам же рафинирован под Запад, а не под Россию. Трепыхается, как птица в клетке. Большой писатель, хоть и скучен. 

 

«Идиот» Достоевского.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

1 глава.  Я написал «глава», хоть у Достоевского – только римские цифры. Написал, чтоб получилось увесистей.

В 1867 году Достоевский обдумывает планы  к «Идиоту». 4-18 декабря.  «Средним числом, я думаю, выходило планов по шесть (не менее) ежедневно. Голова моя обратилась в мельницу. Как  не помешался, не понимаю». И далее работа над романом кажется чудовищной, нечеловеческой по напряжению.

 Рогожин. «Один  из  них  был небольшого роста, лет  двадцати  семи,  курчавый  и  почти  черноволосый,  с серыми, маленькими, но огненными глазами».

Огненные глаза - у дьявола. Примечательно и «почти» в «почти  черноволосый».

«Мертвая  бледность». Бледность убийцы! Сразу заглянуть в конец романа.

Описание Мышкина поражает обилием деталей. «Лицо молодого человека  было,  впрочем,  приятное, тонкое и сухое, но бесцветное, а теперь даже досиня иззябшее». 

Улыбка Рогожина: «наглая, насмешливая, злая».

Писатель смотрит вместе с читателем.   Читатель не должен чувствовать, что его «ведут» слишком жестко.   Скорее, писатель – друг, что пытается объяснить, что же такое происходит.   Такого нет у современных писателей: всегда написано, хоть немножко, да для себя.

Оба описания молодых людей почему-то трогательны. Это трудно понять.

Мышкин во всем признается  «с необыкновенною поспешностью». Он не замечает, что над ним потешаются. Уж в описании этого образа чувствуется перегруженность.  Мечта Достоевского написать роман о Христе обернулась романом о человеке, очень ему близком.

Столько раз перечитывал этот роман, но написать о нем хочется только сейчас. Или потому, что позже уже не будет сил?

Меня потрясает, как много в этом романе говорится о болезни.

Да, Мышкин болен, но тут важно помнить, что и Достоевский болен, что более здоровому автору не пришло бы в голову взять в герои  князя Мышкина. Современный человек не может себя чувствовать здоровым. В этом смысле, все мы - Мышкины: потому-то он так нам и интересен.  Поэтому так и притягателен роман для  моего современника.

Бурсов в «Личности Достоевского», 1979, приводит мнение врача Яновского: первые приступы эпилепсии - в 25-27 лет.

Видимо,  самого Достоевского смущала «новизна» и «благоприобретенность» болезни. Так Ницше и Бодлер «попробовали» сифилис.

Откуда эпилепсия, как не из одиночества? А если бы и я заболел ею?

Да, болезнь  делала Достоевского сложным для общения, но именно эта эксцентричность писателя делала его же общительным с теми, кого он знал! Чтоб он ни говорил о Тургеневе, а при встрече они здоровались и разговаривали.

А Рогожин? «Что-то очень рассеян, чуть ли не встревожен, даже становился как-то странен». Вот  и пойми, кто может! Писатель может вот так безнаказанно «накручивать».

Этот разговор втроем очень содержательный. И написан-то на подъеме, хорошо. Все выпуклые, понятные. Из всего фильма Куросавы по этому роману поражают именно эти первые сцены: в них что-то первобытное, неизбывное, древний ужас. Как мало удается экранизациям писателя!

Поразило, что у Куросавы весь вокзал загроможден какими-то телами. У Достоевского этого нет и близко.

«Князя удивило и заинтересовало (в Рогожине) и еще что-то другое». Что? Не сказано. Достаточно намека. В этом неприметном - особенность Мышкина. Может, и впрямь в обычной жизни божественность выражается в таких внешне неприметных качествах?

Отношения в семье Рогожина. Надо прочесть внимательно, потому что потом - как это ни странно - его образ станет абстрактным. Нагромождения низостей.

«Лебедев знает...  Настасья Филипповна есть Барашкова,  так  сказать,  даже  знатная барыня, и тоже в своем роде княжна, а знается с некоим Тоцким».

Так мы все узнаем о Настасье Филипповне.

Бурсов в «Личности Достоевского», 1979, говорит о Лебедеве как об артисте!! Потрясающе. Выдающаяся книга, она столько мне объясняет. Но в моем анализе мне важен я сам: то, что думает мое маленькое «я»: то самое, что так жаждет света.

В рассказе Рогожина - вся история его знакомства с Настасьей Филипповной. «Прямо к ней в залу вошли, сама вышла к нам. Я, то-есть, тогда не сказался, что это я самый и есть; а «от Парфена, дескать, Рогожина», говорит

Залежев, «вамв память встречи вчерашнего  дня;  соблаговолите  принять \\ бриллианты \\». В этом есть и нестерпимая пошлость, и подлинная страсть. «Ну,  вот  зачем я тут не помер тогда же!».

Свои пьяные похождения Рогожин тоже описывает.  «За ночь еще собаки обгрызли».

Невероятное сближение героев романа. Мышкин: «Потому, я вам скажу откровенно, вы мне  сами  очень  понравились  и  особенно,  когда  про

подвески бриллиантовые рассказывали».

2 глава.  «Генерал Епанчин жил в собственном своем доме, несколько  в  стороне  от Литейной, к Спасу  Преображения».

Огромное, подробное описание Епанчина. Довольно приподнятое. Позже генерал почему-то опускается и вызывает чуть ли не презрение.

«Генерал обладал цветущим семейством».

«Супругу свою до того уважал и до того иногда  боялся ее, что даже любил».

Почему не найду такой полноты описаний у современных романистов? Люблю Сашу Соколова, да ведь он кроит какие-то мозаики - в них странно и верить-то.

Три А: Александра, Аделаида и Аглая.

Устройство Мышкина: очень забавно.

 «Князь  ему  (камердинеру) почему-то

нравился».  В сущности, князь у всех вызывает расположение. Я-то вот часто вызывал «нерасположение». Наверно, это было в Христе. Что же, Христос: врожденная гармоничность?

«- А там (за границей) казнят? - Да».  Это во всех романах. Но стоит отметить, что в «Идиоте» это очень весомо. Был ли в моей жизни такой момент, чтоб потом я вспоминал его всю жизнь? Нет. Осознание дара жизни привело к тому, что острота  ощущения размазалась: мне ценен каждый момент.

«Убийство по приговору несоразмерно ужаснее, чем убийство  разбойничье».  

«Кто  сказал,  что  человеческая  природа  в  состоянии вынести  это  без  сумасшествия?».

Появление Гаврилы Ардалионовича.

В фильме Пырьева это получился жгучий брюнет. Я напираю на эту самую «жгучесть», потому что этот же артист был на гастролях в Питере и никакой особой жгучести я тогда не заметил.

 «Только улыбка его, при всей ее любезности,  была  что-то  уж

слишком тонка».

3   глава.  Генерал Иван Федорович Епанчин.

Ему-то Мышкин и объясняет, что «почти не в своем уме» и « нуждается в хороших  людях».

Что это? Чуть не разрыв сходу, но ситуацию меняет жена. Генерал предстает довольно грубым человеком. Первое «заземление» образа. Еще не такое отмочит!

«А сколько вам лет, князь?

     - Двадцать шесть.

     - Ух! А я думал гораздо меньше.

     - Да, говорят, у меня лицо моложавое».

Мышкин - юноша! Уж юноше никак не сыграть столь сложную роль в кино или на театре.

Но что же действие? Оно вспыхивает, когда появляется фотографический портрет большого формата: Настасья Филипповна! Мышкину - 26, а ей - 25.

Выплываает отец Гани, в дальнейшем играющий большую роль. Его образ будет развиваться бесконечно, но образ генерала просто застынет.

«Это совершенный безобразник сделался».
Октябрь    Игорь Северянин. Мало открытий рядом с Блоком, и все равно было б странно обойти стороной.

 

Открытки вашей тон элежный.

 

Прекрасно! В одной строчке - и ирония, и нежность, и беззаботность. Все то, чего нет у Блока. Какие слова:

 

поэза

в моей душе властнеет Тютчев

все слаже быть вдвоем

накорзинить.

 

Все равно, Северянин - мимоходом, а возвращаюсь к моим праистокам: Достоевскому. Что дало его почвенничество русской культуре? 

Ни Достоевский, ни Горенштейн, никто не адекватен в своих мнениях об евреях. Почему нам навязана эта дискуссия? Я и не хочу ее и боюсь.

Может, жаль, что физическое существование Горенштейна мне важнее, чем его опусы. Почему из всего русского современного меня тронул только Эфрос?

Костя дал почитать книгу Альтмана «Разговоры с Вячеславом Ивановым». И книга-то еще в наборе.

 

«Идиот» Достоевского.

«Точно  новая  и  особенная  какая-то  идея  загорелась  у  него (у Гани)  в  мозгу  и  нетерпеливо  засверкала  в  глазах  его».  Необычайно бурно вспыхивает действие. Какой замечательный разгон!  «Идея засверкала  в  глазах»? Редкая краска. Между тем, Ганя добровольно продается. Конечно, он влюблен в Настасью Филипповну -  его низость в том, что он разом хочет поймать и любовь, и деньги.

Достоевский приписал князю большое увлечение шрифтами. Приятное озорство. Сцена затягивается до неприличия, зато очень интересно.

«Она (Настасья Филипповна) ведь ужасно страдала, а? Об  этом  глаза говорят, вот эти две косточки, две точки  под  глазами  в  начале  щек». Итак, князь сразу улавливает чужое страдание и движения души. В сущности, он на голову выше всех, но сам этого не осознает.

«Вот не знаю, добра ли она? Ах, кабы добра! Все было бы спасено!». Вот в чем дело! Страданию этой женщины не хватает прощения: главной христианской добродетели.

«Женился бы,  а  чрез неделю, пожалуй, и зарезал бы ее». Главная фраза романа. Князю дано видеть ход событий.

4 глава.  «Все три девицы Епанчины».

Казалось бы, типичный роман 19 века. Что же делает его интересным сейчас? «Тоцкий, человек высшего света, с высшими связями и  необыкновенного богатства, опять обнаружил свое старинное желание жениться» - на одной из дочерей. Меж тем, писатель осторожно огибает его развращенность: Тоцкий - «изящного  характера». В сущности,  Достоевский мягко рассказывает о кошмарах.

Тоцкий ищет!  «Это  была  девушка (Александра),  хотя  и  с  твердым характером, но добрая, разумная и  чрезвычайно  уживчивая;  могла  выйти  за Тоцкого даже охотно, и если бы дала  слово,  то  исполнила  бы  его  честно». В сущности, речь идет об общепринятом рабстве.

История Настасьи Филипповны.

После слуха о женитьбе Тоцкого «она  вдруг  выказала  необыкновенную решимость и обнаружила самый  неожиданный характер». 

Такое вот как бы «случайное» совпадение: Мышкин и Настасья Филипповна чуть ли не одновременно оказываются в Петербурге?

Что за тип отношений ее с Тоцким? «Презрение до тошноты».

Кажется, все эти откровения еще в 70-ые, когда первый раз читал роман, открыли мне глаза на отношения мужчин и женщин. Увы! Они свершаются - по Достоевскому. Жаль, конечно, что не по Тургеневу и Толстому, да ничего не поделаешь.

Надо ли говорить, что и я в юности (а, может, и сейчас) чувствую себя такой развращенной и униженной Настасьей Филипповной? Что и мне хочется мстить?!

Если я и въезжаю в реальность, то именно в романах Достоевского. Потому так много и читаю их. Это Достоевский высушил мои слезы по поводу того, что реальность так «жестока». Уж какая есть. Другой не будет.

Странно понимать, что роман о том, что Тоцкие непобедимы, а Мышкины и Настасьи Филипповны оправляются на тот свет, в небытие. Жизнь  именно для Тоцких.

«И... в сверкавших глазах ее». Ну, опять глаза засверкали! Штамп всех романов.

 «Он припоминал, впрочем, и прежде мгновения, когда иногда странные мысли приходили ему при взгляде, например, на  эти глаза:  как  бы предчувствовался в них какой-то глубокий и таинственный  мрак».  Этот развратник впервые столкнулся с сопротивлением.

Как?! Она живет в Петербурге уже пять лет? Это все меняет. Значит, Тоцкий уже измучен.

Разве не прав  Достоевский, что трагедия  Настасьи Филипповны - трагедия гордости? Сама жизнь нас насилует, наша гордость раздавлена - и потому мы восстаем. «Восставший человек» Камю.

С такой униженной гордостью она уже не могла любить. Только Мышкин тронул ее. Но почему безобразный Рогожин? Потому что она не знала страсти, а с ним - узнала. Тоцкий пользовался ею и давал это понять.

Долинина в книге «Предисловие к Достоевскому» (издательство «Детская литература», 1980) о Марии Дмитриевне Исаевой.  Мол, писатель уже пережил, как это невеста может сбежать из-под венца. Мне этот вывод не кажется убедительным, так что я сослался на Долинину.

В книгах о Достоевском меня мало что убеждает, но обязательно их читаю.

Меня поражает, насколько деловито распоряжаются судьбой женщины. Писатель - нет, рассказчик -  выбирает верный тон: он, все понимая, ничего не оценивает.

Казалось бы, Настасья Филипповна готова  к компромиссу, - но это только слова! Она еще не знает саму себя, она еще такое отмочит, эта тихоня! Да и господа не все рассчитали! Роман о том, как эта продуманная схема рухнет.

«Ганя возненавидел ее (будущую жену!) как свой кошмар». Получается необычайно гремучая смесь. Жизнь предстает ужасным кошмаром,  а меж тем Достоевский описывает самые обычные вещи.

Но этого мало! О жемчуге, подарке генерала  Настасье Филипповне «прослышала» генеральша. Куда ж дальше закручивать? Получается перекрут. Уймитесь, Федор Михайлович!

5 глава.  Генеральша.

Главы получаются очень большие: по 11-14 страниц. Вся эта завязка написана неотразимо. Ну! Скоро грохнет?

«Серые,  довольно  большие  глаза  имели  самое неожиданное иногда выражение». Это что такое? Это про что? Куда-то закорявил.

А вот и «объяснение»: «Когда-то у ней  была  слабость  поверить,  что взгляд ее необыкновенно эффектен; это убеждение осталось в ней неизгладимо».

«Между ним (Мышкиным) и  генеральшей

не оказалось почти никакого родства».

Рассказ князя. Здорово! Затянутость только сначала возмущает, но позже втягиваешься в этот патриархальный стиль. Обаяние бесконечности жизни.

Между прочим, воспоминания князя - единственные в своем роде: они еще  не сдвинуты потрясениями.

Наверно, современникам Достоевского ого романы должны казаться нарочито затянутыми, ведь в 19 веке роман понимали более узко.

Сложность образа князя в том, что он не сознает своей сложности и - мощи своей простоты.

Мышкин: «Я слышал один рассказ человека, который просидел в тюрьме лет двенадцать». Вставная новелла.

Сразу еще одна новелла: «Этот  человек  был  раз взведен, вместе с другими, на эшафот». Сколько можно мусолить одно и то же? Но этот факт в разных романах поворачивается по разному - и уже получается диалог романов.

Совсем фантастично, что такое рассказывается барышням и они внимательно слушают. Что ж! Это мой любимый русский писатель.

Почему никто не тронул больше его?

Как Достоевский стал моим кумиром?  Он кажется таким неуверенным в себе, творящем разве что из ужаса, из преодоления.  Нет, он не может стать никому примером. Те муки, что он испытывает  от существования,  прочитываются в его романах.

И, конечно, в «Идиоте».

«Напротив, (перед казнью) голова  ужасно  живет  и работает, должно быть,,  сильно,  сильно,  сильно,  как  машина  в  ходу;  я  воображаю, так и стучат разные мысли». Машинального мало в персонажах Достоевского. Я бы все эти предсмертные мысли, несомненно, испытанные писателем,  отнес в дневник. Нельзя же роман превращать в собственный дневник!

Видно, что Достоевский решал ту же задачу, что и потом Джойс: добиться полноты персонажа.

6  глава. «От  детей ничего  не  надо  утаивать».

История Мари. Идеал писателя. При этом, он сам был бесконечно далек от идеала. Может, это и заставляло его страстно стремиться. Много «заплачки»! Довольно приторно.

Именно дети поддерживают Мари.

«Целую  (говорит Мышкин Мари) я  не  потому,  что влюблен  в  тебя, а

потому, что  мне тебя очень  жаль».

«Потом я  стал  им (детям) говорить, говорил каждый день». То же и в «Карамазовых».

Функция Христа. Нагорная проповедь часто имитируется персонажами писателя.

 «До какой  степени были деликатны  и  нежны эти  маленькие сердца». Странно, что этот идеал столь мало живуч. В 21 веке идеалы странны. Почему столь очевидный идеал кажется нам ложью? Идеал не изменился, но так говорить - глупо: слишком изменилась форма. Я вот никогда не видел таких детей, сам таким ребенком не был.

 «Накануне ее  смерти,  пред закатом солнца». Смерть Мари и закат солнца связаны. Так  закат солнца выдерживает большую семантическую нагрузку.

Матушки! В романе прошло уже 80 страниц, а действие еще не начиналось.

«Я сидел в вагоне и думал: «Теперь

я  к людям иду; я, может быть,  ничего не знаю, но наступила новая жизнь».

«К людям иду». Мышкин противопоставляет детей и людей. В сущности, верно, но болезнь болезненность восприятия князя в истории с Мари выступают слишком выпукло. Вот-вот начнутся события! Им предшествует история швейцарской девочки.

«Когда я давеча  вошел сюда и посмотрел  на ваши милые лица,  - я теперь  очень всматриваюсь в лица,  - и услышал ваши первые слова, то у меня, в первый раз с того времени \\ с прощания с детьми \\, стало на душе легко». Такова роль Епанчиных. Она очень велика. Здесь Мышкин очень далек от Христа, принимавшего всех, и близок к обычному больному.

Так Мышкин находит  свое родство. Описание сестер. Тут Мышкин предстает тонким психологом,  нам уже ничего не остается, как окончательно убедиться в его незаурядности.

Рассказ про лица великолепен. «У вас какой-то особенный оттенок в лице, похоже как у Гольбейновой Мадонны  в Дрездене».

7 глава. «Вы думали, что вы же его будете протежировать, как бедненького, а он вас сам едва  избрать  удостоил».

 «А хороша она (Аглая), князь, хороша?

     - Чрезвычайно! - с жаром ответил князь, с увлечением взглянув на Аглаю;

- почти как Настасья Филипповна, хотя лицо совсем другое!...».

Мощно заявлено об асоциальности князя.

Уже не первый раз именно Настасья Филипповна «сигнализирует» о непонимании Мышкиным отношений между людьми. Не думаю, что Христос был таким.

Эти разговоры князя не очень убедили женщин; прониклась только генеральша. Аглая еще не знает, что прониклась.

«У  него  ( Мышкина) начинала  мелькать одна странная идея, впрочем, еще не совсем ясная». Достоевский прекрасен в таких намеках.

Отношения Гани и Аглаи развиваются стемительно. Меня поражает, как писатель выворачивается в таких накрутах.

Отношения Мышкина и образа Настасьи Филипповны. «Князь смотрел с  минуту, потом вдруг спохватился,  огляделся  кругом, поспешно  приблизил портрет к губам и поцеловал  его». Поцеловал! Поразительно.

«Как будто необъятная гордость  и презрение, почти  ненависть, были в этом  (Настасьи Филипповны) лице, и в то  же самое время что-то доверчивое, что-то удивительно простодушное». Все же это неживой портрет: живому человеку такие концы не связать.

Ганя предстает сущим мерзавцем. Крутить роман с двумя? Но это безумие. Ганя слишком хорошо понимает, как это рискованно.

И я сам замечаю, что с трудом поспеваю за всеми сюжетными поворотами Достоевского. Образ Гани настолько низок, что непонятен.

 Не без теорий: «- Такая красота - сила, - горячо сказала Аделаида, - с этакою  красотой можно мир перевернуть!».

Отзвук шиллеровского «Красота спасет мир». По-моему, поплыла мотивация. Это все натяжки.

«Он (Ганя) кривился, бледнел, пенился; он грозил кулаком (Аглае)». Чудище какое-то.

8 глава.  Ганечкина  квартира.

Отставной генерал Иволгин, отец Гани. Вырастет в важного персонажа.

Разве не естественно, что я «просто» пишу, что никто не считает меня писателем? Все же рядом с  Достоевским мне просто и стыдно говорить о своих потугах.

Мне важно написать такое, потому что я сам вступил в эпоху писания больших романов.

Фердыщенко. Странно, что такой человек попадает в этот круг. Значит, внутри его все разваливается. Князь - в коммуналке! И это никого не удивляет. Даже генеральшу.

Как Настасья Филипповна могла подпустить к себе такого человека?

Генерал Иволгин. «Фигура  была бы довольно  осанистая, если бы  не было в

ней  чего-то  опустившегося, износившегося, даже запачканного».

 «По  обстоятельствам содержим  квартиры - падение  неслыханное!». Как не узнать интонации Мармеладова из «Преступления и наказания»?

Но почему непременно падение? Почему?

Моя социальная жизнь всегда казалась мне таким унижением: неизбывным и неизбежным.

Спектакль генерала. Боже мой, как подумаешь, сколько в романе этой болтовни - страшно перечитывать.

«Варя воротилась  в  комнату  и  молча  подала  матери портрет  Настасьи

Филипповны».  Ура! Действие движется.

Разговор Гани с матерью. В начале романа очень много Гани. Потом его, к счастью, убудет.

«Князь  снял запор, отворил дверь  и -

отступил  в  изумлении,  весь  даже  вздрогнул:  пред  ним  стояла  Настасья

Филипповна».  Прекрасно. Действие заторопилось.

9 глава.    «Общее молчание воцарилось».

Настасья Филипповна предстает дамой довольно прямолинейной.

Мышкин: «Я ваши  глаза точно где-то видел». Тут есть тонкое и любовное.

Она и Иволгин. «История на железной дороге по поводу болонки». Чертовщина какая-то. Почему много болтовни?

Пелеринка = Короткая, обычно не доходящая до пояса, круглая женская накидка. +  Большой круглый воротник на женском платье.  У Иволгина не «пелеринка», но « перелинка».

10  глава.  «В прихожей стало вдруг чрезвычайно шумно и людно».

«Компания  отличалась не только разнообразием, но и безобразием».

Выясняется, что Рогожин и Ганя – связаны!  Рогожин: «Ты (Ганя) меня  затащил,  а Книф передергивал».  Чрезвычайно низкая среда.

Горячечная глава. Пощечина - с евангельским подтекстом.

И Настасья Филипповна - откровенно дама полусвета. Странно, что такой рой страстей поднимается вокруг женщины, которая только чувствует тонко, но совсем не тонко живет.  Ее очень тронул князь. Она говорит фразу, похожую на фразу князя о ней: «Право,  где-то  я  видела  его лицо!».

11 глава.  Развязка будет вечером, - но как дотянуть действие до взрыва? «Князь  ушел из гостиной и затворился в своей комнате. К  нему тотчас же прибежал Коля утешать его.  Бедный  мальчик,  казалось, не мог уже теперь от него отвязаться».

Ганя и его «знание» Настасьи Филипповны. Торжествующая глупость.

Мнение князя о Гане: «Вы, по-моему,

просто самый обыкновенный человек, какой только может быть, разве только что слабый очень и нисколько не оригинальный».

Ганин идеал накопления денег. «У нас мало  выдерживающих  людей,  хоть и все ростовщики, а  я  хочу выдержать». Повторяется и в «Подростке».

«Нажив деньги, знайте, - я  буду человек в  высшей  степени оригинальный». Так выражается вера в деньги.

12 глава.   Кафе-биллиардная. «Генерал  Иволгин  и князь Мышкин!».

Надо ж, сколько тут стихии жизни! Более, чем в других романах. Тут она более связная, более естественная, чем  в «Бесах». У бедного читателя постоянно возникает подозрение, что роман не кончится никогда.

Проходы с пьяным генералом. Набрели на Ипполита. Я сразу об этом пишу, потому что при первом чтении романа, в юности, образ этого юноши меня сильно поразил.

«Я было хотел вас познакомить с Ипполитом, - сказал Коля, - он старший

сын этой куцавеешной капитанши и был в другой комнате; нездоров и целый день сегодня лежал».

Вторая семья генерала.

«Трое маленьких детей, две девочки и  мальчик, из  которых Леночка была старшая, подошли к столу, все трое положили на стол руки, и все трое тоже пристально стали рассматривать  князя». Совместность действий важна: получается античный хор.

Коля: «Настасья Филипповна живет близ Владимирской,  у Пяти Углов». Слишком знакомое место. То, что все эти места мною тысячекратно исхожены, воодушевляет.

Вот пример языка персонажа. Коля, мальчик, говорит о «предоминировании». Латинское dominor atus sum, ari  = господствовать, властвовать. Отсюда и французское predominer = преобладать, господствовать. Неужели юноша мог так сказать?

Коля: «(Тут ) все  ростовщики  все сплошь до  единого!». Коля повторяет мысли брата Гани.

13 глава. Князь у Настасьи Филипповны.

«Варварская  смесь  двух  вкусов (высокого и низкого),  способность обходиться  и  удовлетворяться такими вещами и средствами, которых и существование нельзя бы, кажется, было

допустить человеку порядочному и тонко  развитому».  И желание ею роскоши, и презрение к ней.

Все соревнуются в неприличиях. Так и Мышкин идет к Настасье Филипповне без договоренности. Это уж странно во все времена. И что? Тут уже - все главные персонажи на этот момент. Потом действие от них отодвинется, они окажутся на периферии, но пока что самые главные.

Большая речь Фердыщенко разрывает повествование. Достоевский не боится таких разрывов. Получается, однако, кособокое целое.

«Князь (на приветствие хозяйки), может быть, и ответил бы что-нибудь на ее любезные слова, но был ослеплен  и  поражен  до  того, что  не мог даже выговорить  слова». Тут уже Достоевский настаивает, что Мышкин влюблен.

Она: «Так вы, стало быть, меня за совершенство почитаете, да?». А ведь современная женщина сочтет такие слова странными.

«Кто-то  сделал  предложение, чтобы каждый  из нас, не  вставая из-за  стола,

рассказал  что-нибудь про  себя  вслух, но такое, что  сам он,  по искренней

совести, считает  самым  дурным из всех своих дурных поступков в продолжение

всей своей жизни». Это смахивает на разгул купчика, но не женщины. Да и все тут не смешно. Рассказ «Бобок» близко. В этой самой обнаженности мелькают будущие нравы Серебряного века.

Но что Настасья Филипповна? «Ей  именно  нравилась циничность и жестокость  идеи».

14 глава.   По новым меркам, получается психологический тест. Фердыщенко пересказал обычную кражу. «Настасья Филипповна даже вздрогнула  от гнева и пристально поглядела на Фердыщенка;  тот  мигом  струсил  и  примолк,  чуть не похолодев  от испуга: слишком далеко уж зашел».

«Тоска и раздражительность усиливались в ней все сильнее  и  сильнее».  Что ж это за вечер, если его чувства запрограммированы? Почему невозможно опомниться, всех выгнать? При ее-то своеволии. Герои Достоевского входят за рамки приличий и ответственности за самих себя. Может, потому они так и современны?

В рассказе генерала гадость свершается непременно на закате! «Мухи жужжат, солнце закатывается, тишина».

Конечно, должен был рассказать свой анекдот и Тоцкий: чтоб хоть как-то  показать себя. Читатель впервые узнаёт всю банальность и хитрость этого человека.

Но вот действие рвется вперед: Настасья Филипповна говорит князю:

«-Скажите мне, как вы думаете: выходить мне замуж иль нет?».

Его ответ:

«Н-нет... не выходите! - прошептал  он  наконец,  и с  усилием перевел дух».

В моей памяти отпечатывался именно этот эпизод, действие романа начиналось именно с него. От первой сцены на вокзале - прямо к этой.

«- А князь для меня то, что я в него в  первого, во всю мою жизнь, как в

истинно-преданного человека  поверила. Он в меня с одного взгляда поверил, и

я ему верю».

«Сильный  удар колокольчика» - в момент разрыва Настасьи Филипповны с обществом.

15 глава.  Далее идет безбразная сцена, всем слишком знакомая по фильму Пырьева.

«Деликатно, не вступая в  явный спор,  но  ужасно  хвастаясь,  он  \\ подобранный на улице попрошайка \\ несколько  раз  уже  намекнул  о

преимуществах   английского   бокса,   одним   словом,  оказался   чистейшим

западником».  Плюнуть лишний раз в Запад - не помешает.

Главный герой - деньги: «пачка бумаги,

вершка три в высоту и  вершка четыре в  длину».

«Настасья Филипповна с любопытством обернулась к князю.

     - Правда? - спросила она.

     - Правда, - прошептал князь.

     - Возьмете как есть, без ничего!

     - Возьму, Настасья Филипповна...».

Мышкин: «Я  сочту, что вы мне, а не я сделаю честь.  Я  ничто, а вы страдали и

из такого  ада чистая  вышли,  а  это много».

 «Я вас...  Настасья  Филипповна... люблю.  Я умру за  вас,

Настасья Филипповна.  Я  никому  не позволю про вас  слова сказать, Настасья

Филипповна... Если мы будем бедны, я работать буду, Настасья Филипповна...». В сущности, прекрасная сцена любви, но - проникнутая ужасом жизни. Увы, в этом ужасе больше правды, чем в любви.

16 глава.  Наследство - князю. Выходит, предложение Настасье  Филипповне сделал еще один миллионер: Мышкин.

 «Он (Рогожин) от  радости задыхался:  он ходил вокруг Настасьи Филипповны и кричал на  всех:  «не  подходи!». В сущности, тюремная сцена. Или из питерской коммуналки. Именно питерской.

Настасья Филипповна:  «А я (Ганька) на душу твою полюбуюсь, как ты за  моими деньгами в  огонь полезешь».

А Ганя? «Безумная улыбка бродила  на его бледном как  платок лице».

«Прощай, князь, в первый раз человека видела!».

Ноябрь  92  «Доктор Фаустус» Томаса Манна не восхитил. А все едино читаю. Слишком гладко после «Смерти в Венеции».

Манн Mann: «Ein tickartiges Empor-gezogen-Werden seiner einen Wange. Щека дергается вверх, как при тике».  

Цимбалист.

БиБиСи на русском ТВ.

6 Кончен «Трилистник брака» в «Жуане».

7 Жан прислал из Японии полного Лотреамона. Как ни ужасен этот автор, он все-таки мой.

Именно мой: в строе его образов и мыслей узнаю многое свое, глубоко личное, потаенное. Доживу ли до такой искренности? Для меня выше всего Природа, так что в Лотреамоне нахожу полно аномалий. И я вижу эти аномалии, но не вхожу в них, предпочитая оставаться в Природе.

В дневники пишу особенно много зимой. Зима в Москве – это событие.

Гофмансталь Hoffmannstahl: «Bemerkenswert bleibt mir, dass Andreas Aufenthalt in der schwabinger Pension. Примечательно, что Андреас остановился в швабском пансионе».

В простуде читаю все тот же «L’Oeuvre noir. Черный камень» Юрсенар. Огромная сцена самоубийства Зенона. Поразительно, что Юрсенар ничуть не снижает накала повествования и в финале. Она дистанцируется от женщины в себе и в жизни, и в литературе.

Морис Туссен, французский культурный атташе,  все холодней, все дальше от меня.

И вдруг – расшутился! «Je suis abdiqué de la vie sexuelle. Я отрекся от сексуальной жизни». Почему он так сказал? Только царь говорит: Я отрекаюсь! Так человек прощается с жизнью.

С отъездом Жана я потерял французов, я уже не преподаватель. Кого мне обманывать? Уже само посольство образовало курсы по русскому языку – и кому надо искать частника?! Когда мы начинаем злиться, находим общий язык. Стали говорить о среде – и оба заскрежетали зубьями.

«Пауки в банке» – это по-французски «сomme les crabes dans le panier. Крабы в авоське».

Вы моем романе Жуан и его отец встречаются! Набрасывается сцена. 

 

«Дублинцы» Джойса.

«Сестры». «But the grey face still followed me.  Но серое лицо все еще сопровождало меня». Бунин набросал бы гору красок, Набоков увел бы в свою концепцию, Джойс же покидает читателя, доверяя ему  свободу выбора.

Застывшая поза девушки: «She sat at the window... Она сидела у окна». Ее мысли о жизни матери. Хороши эти выходы на обобщения. А как о ее тревоге? «К ее сердцу подступали tumbled моря». Она слышит крик муки cry of anguish среди морей! «Крик муки» или «слезы боли»? Поди пойми.

«Крик муки cry среди морей»? Джойс не боится метафизичности, абстрактности, математичности образов, а я б так не сказал: боюсь быть непонятым. Очень нравится огромность враждебности мира.

 

«The Gallants. Ухажеры». «Опыт ожесточил ее сердце против мира».

«Облачко». Все, что происходит с ребенком, - обо мне. И на самом деле, далеко не каждый может остаться наедине с грудным ребенком. Тут нужен склад ума, чтоб почувствовать это существо своей частью. Кристина! «Если ребенок умрет!». Страх совсем мой.

 

«Counterparts. Дубликаты, копии, двойники».  Джойс видит лица, а у меня этого нет. Если Тургенев описывает все, то Джойс - только то, что ему нравится. По-моему, Джойс дискутирует с авторами «Я-переживания».  Скорее, мой ирландский кумир выше всех теорий ставит чисто литературные задачи. Глубина переживания - это важно, но не главное.

Там, где Джойс приближается к себе, он стилизует. В этой прозе никогда нет широкого дыхания покорителя жизни, что часто у Бунина, но - мольба о жизни. Эти подступы к «Дублинцам» начались еще десять лет назад, и только теперь что-то понимаю: уже к сорока годам.

«Двойники». Если автору так чужд этот уклад, почему он так часто его описывает? Так изучают врага, с которым придется сражаться всю жизнь. Грубые жесты стада быков, а не сообщества людей!

 

«Сlay. Глина (или «прах»)». Новогодние пироги barmbracks, что только кажутся неразрезанными. Живое «you вы» - совсем не безлично: легкий выход на читателя. От традиций 19 века. Джойс легко выходит на перекресток традиций.

«When she laughed her greygreen eyes sparkled with disappointed shyness. Когда она улыбалась, ее серо-зеленые глаза  искрились (блестели, сверкали, оживлялись) разочарованной робостью».

Эвон, какие навороты! Такие нюансы увидит только влюбленный; я так никогда не описывал. Для чего столько красок? Получается барокко: слишком много, - а потому непонятно. Это не значит «увидеть» лицо, но изо всех сил в него вглядываться. В «Улиссе» таких лиц уже нет. Скорее, не лицо, но прекрасное видение, в которое тянет вглядываться. Может, то, что в «with disappointed shyness»  нет артикля, говорит за видение? В «Дубинцах» Джойс еще не превозносит Концепцию.

 

«A Painful Case. Несчастный случай». Апофеоз портретности! Молодой Джойс много «рисует». А это что: «Праздник жизни шел мимо него. He was outcast from life's feast». Такая вот жалкая риторика. И заданная позиция, и просто глупость. Рассказ о несостоявшейся любви непременно тронет; особенно если жать на самые простые чувства.

 

«Ivy Day in the Committee Room. День Плюща в комитетной комнате». Текст хорошо завязан на угли cinder. Забавный «соцреализм»: «Old Jack raked the cinders together with a piece of cardboard and spread  them judiciously over the whitening dome of coals. Старый Джек разрыхлял угли куском картона \\так использовал картон: как кочергу\\ и степенно, благоразумно, рассудительно шевелил им белую поверхность угля».

Смешно очень! И в таких пустяках чуется издевка. Тут взгляд «со стороны» работает независимо от автора: Джойс еще не осознал свой дар. Он не прочь описать мельком что-то политическое, но, помимо его воли, получается издевка, осмеяние. К чести Джойса, стоит сказать, что он не рвался ко многописанию: он чувствовал всю «недостаточность» литературы - и восполнял эту «ущербность» - концепцией. Тут писатель выпустил мужичка покалякать - и получился вполне советский треп.

 

«Мать». Совсем ничего. Видно, что Джойс изучал искуство как науку: этакое «производство» знаков.

 

«Грейс». Откуда что взялось? Все на точных, жестких линиях. Они уходят через пару страниц  и начинается говорильня.  Я могу оценить сцены Шекспира, Олби или Уильямса, или Островского. Прочие мне скучны. Если я пишу диалог, мои герои почему-то оказываются затерянными на краю мира.

 

«Идиот» Достоевского.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

1 глава.  «Мы можем сообщить  довольно мало

сведений». Правильно вот так регулировать информацию. На полгода  исчез - и все. Как писать о слухах? Якобы писатель знает жизнь общества. Но такое невозможно: эта стихия слишком враждебна.

Ганя - раздавлен! Божья кара против гордыни; идея Достоевского.  «Рыдал прегорько». Не слишком ли?

Слух о метаниях Настасьи Филипповны просто необходим: это выстраивает роман.

Теперь, по сути, роман о Настасье Филипповне: об этой безумной женщине, чьи метания закончились смертью.  И опять  мое воображение торопит меня: на всю жизнь потрясен последней сценой, где Рогожин показывает ее мертвую. Это сводит Мышкина с ума окончательно.

Это письмо, почерк романиста чарует именно не гениальностью, а самобытностью. После Музиля бросается в глаза, как мало анализа, зато передана полнота жизни,  вовсе недоступная Роберту.

Движение действия: «О князе вдруг стало возможным говорить вслух». 

«Настасья Филипповна,  сначала  пропавшая в  Москве,  разысканная  потом в  Москве  же Рогожиным, потом  опять  куда-то  пропавшая и  опять  им  разысканная,  дала наконец ему почти  верное слово выйти за  него замуж». «Верное слово»! Так вот и обрисовывается, что же конкретно было в эти полгода.

Итак, по слухам эти трое: Мышкин,  Рогожин, Настасья Филипповна -  бегают друг за другом: таково развитие любовного треугольника. Но как они там бегают? Информации никакой. Достоевский строго определяет: всё – на уровне слухов.

«Брак  Афанасия  Ивановича   Тоцкого  и  старшей  Епанчиной   совсем

расстроился».

 Аделаида пристроена. Эвон, сколько действия! Роман, кажется, обошелся бы и без главных протагонистов. Это меня трогает. Столько событий, что просто в них теряешься. Обычно романисты описывают саму жизнь вне героев кое-как. Я всегда сталкиваюсь с собственным желанием не знать жизнь. Потому что хаос знать нельзя. Почему в жизни, что  так охотно описывается, мне нет места?

Письмо Мышкина Аглае. «Ваш брат Кн. Л. Мышкин».

2 глава.  «Был июнь в первых числах».

 «При  выходе  из  вагона  князю  вдруг  померещился странный, горячий  взгляд чьих-то двух глаз». Все оставшееся романное время Рогожин  будет за ним следить.

Мышкин и «господин Лебедев». Увы,  Лебедева будет много. Просто не знаю, что об этом и думать. Что это? Каков тип романа! Есть главная линия, а прочее столь обильно и так много меняется, что уследить невозможно.

В сущности, и тут одни и те же разговоры. «Ну, верите ли, князь, я был так подл, так низок, что я их проиграл!».

Судьба компании Рогожина.  «Это, князь, один забракованный офицер, отставной

поручик из  прежней  Рогожинской компании и  бокс преподает. Все они  теперь

скитаются,  как их разогнал  Рогожин». Это здорово! Как ни много персонажей, но никто не забыт. Получается более картина нравов эпохи, чем детектив.

«Да и  какое тебе дело, если б я и впрямь за упокой графини Дюбаррикогда-нибудь, однажды, лоб перекрестил?». Сколько можно!  Зачем запутывать читателя? Роман не может быть безразмерным. Здесь опять речь о казни.

«Коля  здесь  ночевал, но наутро пошел своего  генерала разыскивать,

которого вы из «отделения», князь, бог знает для чего, выкупили». Ну, раз это стало задачей: тащить всех этих персонажей!

И вдруг из нескольких реплик встает картина, дающая представление о нашей троице. «Полноте служить  двум  господам \\ и мне, и Рогожину \\. Рогожин здесь уже  три недели, я все знаю. Успели  вы ее продать ему, как  в тогдашний раз, или нет? Скажите правду.

     - Изверг сам узнал, сам.

     - Не браните его; он, конечно, с вами поступил дурно...

     - Избил, избил! - подхватил с ужаснейшим жаром Лебедев, -  и собакой  в Москве травил, по всей улице, борзою сукой».

«Собакой  в Москве травил»? Не слишком ли?

Отношения Лебедева и Настасьи Филипповны. Он стал ее другом!

«- Двуязычна и вскидчива?

     - Вскидчива; ибо вмале не вцепилась  мне прошлый  раз в  волосы за один

разговор».

Так постепенно складывается наше представление о жизни Настасьи Филипповны за эти полгода. Довольно подробно. Почему я сам, понимая и видя эти приемы, так мало их использую? А мне нравится классический идеал трех единств.

Лебедев толкует Настасье Филипповне - Апокалипсис!

Я все порываюсь, но не решаюсь сказать, что роман - о любви князя. Что-то в этой любви столь необычное, что назвать-то «любовью» странно. О  самой любви, кстати, очень мало: мы видим ее в конкретных поступках, - а слов о ней поразительно мало.

3 глава.  Как ни трудно поверить, что князь живет по какому-то своему плану, но это так. А не верить, так роман лишится единства, превратится в набор сцен.

Мышкин  подходит к дому. «Он и не  ожидал, что  у него  с  такою болью будет биться сердце». Что за дом?

«Дом потомственного почетного гражданина Рогожина». Вот оно что! Князя безошибочно ведут  предчувствия.

Подробнейшее описание дома.

«Проходили  и какие-то  маленькие  клетушки,  делая  крючки  и

зигзаги, поднимаясь на две, на три ступени и на столько же спускаясь вниз». Тут заключается какая-то путаница, плохая бесконечность. В результате создается впечатление, что в таком доме может случиться ужасное.

 Рогожин в смятении. «В посещении князя он находил что-то невозможное и почти чудесное».  А взгляд  Парфена? «Что-то  как бы пронзило  князя».  Дело-то в том,  что этот взгляд «протягивается» на весь роман.

«- Да ты к чему спрашиваешь-то?

     -  Давеча, выходя из вагона, я увидел  пару совершенно таких  же  глаз,

какими ты сейчас сзади поглядел на меня». Важный мрмент: Мышкин хочет высказать предчувствия, вывести их в реальность.

Парфен не принимает открытого боя.

Еще больше: Мышкин предсказывает свой припадок.

Мышкин: «Твой дом  имеет физиономию всего  вашего семейства и всей вашей рогожинской жизни». Такой уровень типичности.

«Красный,  широкий, сафьянный диван, очевидно, служил Рогожину постелью». Не тут и будет убита  Настасья Филипповна?

Мышкин убеждает соперника, что он не против него. Вывернутая логика. Мышкин уверен, что Настасья Филипповна сходит с ума, что ее надо лечить.

Мышкин: «За  тобою  ей непременная гибель».  «Я очень тебя люблю, Парфен».

Рогожин: «Как на последнюю самую шваль на меня смотрит».

 «В Москве я ее тогда ни с кем не мог изловить, хоть и долго ловил».

Эта любовь давно превратилась в схватку, но ни Рогожин, ни Настасья Филипповна не могут покинуть поле боя.

Для меня все эти бесконечные подробности так сказать «любви» унизительны. Я не понимаю этого изуверства. Между тем,  это «Тристан и Изольда» на русской почве.

«Я,  говорит, пойду за тебя, Парфен Семенович, и не потому что боюсь тебя, а все равно погибать-то».

Эта сцена окончательно завязывает действие в страшный, не имеющий развязки узел. Что же может быть, если все давно сказано? И опять Мышкин и Настасья Филипповна повторяют друг друга. Теперь в оценке будущего Рогожин. Парфен чувствует огромную их близость, а потому и не верит словам Мышкина.

Так банальное бытовое убийство превращается в  мистерию.

Постоянное появление в контексте «Русской  Истории  Соловьева» якобы придает историчность происходящим  событиям. Больше похоже, что  Достоевский в силу своей необузданности перегрузил текст.

Эти отношения не только ужасны: в них есть и нежность. Конечно, ни слова не не говорится о простом человеческом счастье: о близости. Кстати, в письмах  Достоевского  это есть: «Целую тебя всю» - и прочее.

«Да потому-то и идет за  меня, что наверно  за мной нож  ожидает!». Так роман превращается в борьбу идей.

Рогожин:  «Она  тебя тогда, с тех самых пор, с именин-то, и полюбила».  Значение этого объяснения соперников огромно: все всё понимают! Исход драмы предрешен.

Ум Парфена поражает. Как он может быть умен, не будучи образован? Не натяжка ли это?

Мышкин: «Не хотел я ехать сюда! Я  хотел все это здешнее забыть, из сердца прочь вырвать!». Князь понимает, что его делают участником драмы, - и не хочет этого.

Как раз в этот момент нож становится активным «действующим лицом». Не этот ли самый нож будет занесен над князем? Не он ли убьет Настасью Филипповну?

4 глава.  Дом Рогожина с новой, эстетической  стороны. «Она \\ картина \\ изображала  спасителя, только что снятого со креста».

« - Да это...  это  копия  с  Ганса  Гольбейна,  -  сказал  князь,  успев

разглядеть  картину».

Мышкин: «Да от этой картины у иного еще вера может пропасть!».

Разговор о вере.

По драматичности это центральная сцена романа.

 «Есть что делать, Парфен! Есть  что делать  на нашем  русском свете, верь мне!». Спасет только вера.

 «- Так бери же ее, коли судьба! Твоя! Уступаю!.. Помни Рогожина!». Чувствуется, что когда-то вот так отняли у самого Достоевского  невесту. И вряд ли там был диалог! Диалог появился в этом романе лет сорок спустя.

5 глава.  «Был один  из таких  редких  дней.  Несколько  времени князь бродил  без  цели».

 «Что же, разве я виноват  во всем этом?» бормотал он про себя, почти не сознавая своих слов».

 «К  шести часам очутился на  дебаркадере Царскосельской железной дороги!». Дебаркадер? Да никак он дошел по нынешнему Московскому проспекту чуть не до коца города? Надо ли говорить, что и мне этот путь слишком знаком? Что в словаре?  Дебаркадер = железнодорожная - обычно крытая - платформа для приема пассажиров и выгрузки грузов. Значит, просто Пушкинский вокзал.

«(Мышкин) начинал как бы  искать  чего-то кругом себя».  Конечно, он чувствует слежку. Но у Достоевского не отличить реальность от фантазии.

Кстати, эта глава, этот болезненный проход князя более всего отпечатались  в моем сознании. Ведь разговор в предыдущей главе все-таки слишком сложен для Рогожина, мне трудно поверить, что он может так говорить.

Мышкин чувствует, что приближается припадок. «Он знал, что в  такое предприпадочное время он бывает необыкновенно  рассеян и  часто даже смешивает предметы и лица, если глядит на них без особого, напряженного внимания».

Описание припадка. И эта глава получается слишком личной.

«Мгновения (припадка) эти были именно

одним  только  необыкновенным усилением самосознания». Высшая реальность!

 «Он  подумал об этом, сидя на  скамье, под  деревом, в Летнем Саду. Было

около  семи  часов. Сад  был пуст;  что-то  мрачное  заволокло на  мгновение

заходящее солнце». «Заходящее солнце» - это непременно. Но тут еще и духота. Когда пари'т.

«Мрачная  мысль»? Да о чем она? О собственной смерти. Он не может не понимать, что Рогожин охотится за ним.

И что? Он понимает, что не просто блуждает, но ищет Настасью Филипповну.

«Вот он долго сходился  с Рогожиным,  близко сходились, «братски»  сходились, - а знает ли  он Рогожина?». Значит, они много сближались.

«Разве решено, что Рогожин убьет?! -  вздрогнул вдруг князь».

 Постоянно в сознании всплывает «этот предмет»: нож.

Он идет к дому Настасьи Филипповны, а там его ждет Рогожин.

Разве такие бессознательные блуждания вокруг ее образа не говорят о любви? Можно понять и ревность Рогожина. Он решил, что прямо от него Мышкин пойдет к ней - и он оказался прав.

«Да, мучительное. Он  вспомнил,  как  еще  недавно он мучился,  когда  в

первый раз он стал  замечать в ней  признаки безумия».

Настасьи Филипповны нет дома - и князь, как бы сейчас сказали, «в депрессии».

Кто от кого скрывается: Мышкин  от Рогожина или  Рогожин  от  Мышкина? Князь чувствует всю неестественность этой игры.   «Он остановился на минуту. Так  иногда бывает  с людьми;  нестерпимые  внезапные  воспоминания,   особенно   сопряженные  со  стыдом,   обыкновенно  останавливают».

Слишком знакомое ощущение. Но Мышкина останавливает и ужас.

«В  этих воротах, и  без  того темных,  в эту  минуту было очень  темно». Надо ж, сколько Питера в этой простой детали! И теперь в Питере с ужасом захожу под арку: она словно б снимает защиту, делает слабым.

«И вдруг он увидел в глубине ворот…  одного человека». Рогожин продолжает преследование.

«Он помнил только, что, кажется, крикнул:

     - Парфен, не верю!..

     Затем вдруг как бы что-то разверзлось пред ним: необычайный  внутренний

свет озарил его душу».  Лишь недавно об этом «внутреннем свете» говорилось - и вот он воплотился. Событие и комментарий к событию могли бы отстоять  и дальше друг от друга,  но оправдание в том, что припадок непременно готовится его предчувствием или мыслями о нем.

А вообще, это все довольно тонко.

И опять Рогожин, сыграв свою роль, удаляется со сцены. Так ему придается измерение князем.

6  глава.  После припадка. «Дача Лебедева была небольшая». Так Лебедев стал очень важным персонажем.

Когда Лебедев только появился во второй части, он еще мог показаться случайным, но теперь оцениваешь Достоевского, сумевшего найти все эти сюжетные переходы.

После напряжения предыдущей главы - бесконечный разговор с Лебедевым. Достоевский играется!

«Вы, князь,  сейчас о секретах  заговорили-с,  будто  бы,  то-есть,  я  приближаюсь  точно  секрет сообщить желаю, а секрет как  нарочно  и есть:  известная особа  сейчас дала знать, что желала бы очень с вами секретное свидание иметь».

Когда мы узнаем, понял  ли князь, что Роожин хотел его убить?

«Прием такого  необычайного интруса  для  толкования Апокалипсиса». Intrus 1. adj (fem - intruse) 1) чужеродный, чуждый, посторонний 2) уст. незаконно получивший должность, сан.

«Генерал  Иволгин, имею честь  рекомендоваться. Я вас  на  руках носил, Аглая Ивановна». Мышкина он тоже «на  руках носил».

Опять восстанавливается равновесие, и страсти кажутся странными, чуждыми жизни.

 «По сюжету выходит, что этот «рыцарь бедный» 

 

С лица стальной решетки 

Ни пред кем не подымал».

 

Вставная новелла о «рыцаре бедном».  По существу разговор о Пушкине.

Аглая: «Потому что  в стихах этих прямо изображен человек, способный иметь идеал, во-вторых, раз поставив себе

идеал, поверить ему,  а  поверив, слепо отдать  ему  всю свою  жизнь». Все-таки, за этим стоит идеал Христа. Так писатель продолжает свой спор о природе идеального.

7  глава.   Аглая  продолжает чтение стихов - именно для князя. Это стихотворение - самое любимое у Пушкина. Я сам не могу понять, почему оно так трогает меня.

 

Он имел одно виденье,

Непостижное уму...

 

Так это же я! Именно так люблю искусство.

 «Я ведь на время, на несколько месяцев,  самое большее год в отставке пробуду, - смеялся Радомский». Много вокруг него.

Новые нигилисты. Польза та, что так писатель не дает забыть персонажей, мы видим, что ни все не случайны.

Описание Ипполита. «Он был очень молодой человек, лет семнадцати, может

быть и восемнадцати...». Важный персонаж: Достоевский пытается в нем проследить тенденции нового поколения.

8 глава.  Нигилисты.

Газетная статья! Еще один жанр. Надо ж, какая смесь жанров получается. Кстати, этот ужасный стиль я отчасти использую в моем «Жуане».

Этот скандал - уже второй, нет, третий в романе - и они прочно крепят действие. Прямое выяснение отношений.

Интересно, что компания взывает к  «праву человеческому, натуральному». Так сказать, «здравый смысл».

Боксер: «Гласность есть право всеобщее, благородное и благодетельное. Надеюсь, что вы сами, князь, до того прогрессивны...». Так вот! Все вывернуто.

Надо ж, какая горячечная сцена! Кто мог предположить, что князь может так грамотно защищаться?

9 глава.  Речь Гани.

Гневная речь Лизаветы Прокофьевны Епанчиной. Прямая, простая реакция. Но  и традиция отцов и детей. Стоит вспомнить, что и Тургенев не был так уж сентиментален в  своем романе. Я уж не говорю про мою эпоху: на моих глазах разверзается бездна между поколениями.

Тема: Ипполит. «Подумайте, что сегодня я в последний раз и на воздухе, и с людьми,  а чрез две недели  наверно в земле. Значит, это в  роде  прощания  будет  и с людьми, и  с природой».

Странно, но по чувству  Ипполит - двойник князя. Я вот не могу отделаться от этого впечатления.

10 глава.  Ипполит.

Замечаю, как исподволь развивается тема Аглаи. Ипполит дублирует князя, прежде всего, в предсмертности. Его ждет другая казнь: смерть. Излюбленное состояние у Достоевского.

Читаешь эти разговорные сцены у Достоевского - и видно, что в 19 веке между людьми не было стены.

Ипполит: «Ведь вы ужасно все любите красивость и изящество форм, за них только и стоите, не правда  ли?». Предвидение расцвета кошмарного в искусстве. Наивно полагать, что кошмар не может быть респектабельным.

Я пишу о  Достоевском - и на самом деле говорю с ним. Так разрушаю мое одиночество.

 «Когда вы давеча  прощались, я вдруг подумал: вот эти люди, и никогда уже их больше  не будет, и никогда! И деревья тоже, - одна кирпичная стена будет, красная, Мейерова дома...».

Эту исповедь делает великой сочувствие Лизаветы Прокофьевны. Не Мышкина, но ее. Это разрушает одиночество князя, он в своей среде.

«Я  хотел жить для счастья всех людей, для открытия и для возвещения истины...». Ипполиту тоже близки идеалы Христа.

Что за образ Ипполита? Он соткан из противоречий: тут и желание добра, и пробуждающаяся самостоятельность мышления, - но и ничем не объяснимая ненависть к князю.

Настасья Филипповна и Евгений Павлович. Конечно, я, как и любой читатель, не мог не думать, как появится главная героиня. После всех разговоров она неожиданно воплощается - с необычайной легкостью.

Теперь Епанчиным ясно, что от «родства» с Настасьей Филипповной  им не избавиться. Близкий друг, возможный жених одной из дочерей - должник. А может, и игрок!

11 глава.   «Яснее всего было то, что к нему \\ Мышкину \\ теперь заходили  (и именно князь Щ.)  в  надежде каких-нибудь  разъяснений;  если так,  то его  прямо считают участником в интриге».

Что же нужно Настасье Филипповне? Если б только это был вызов обществу! Нет, это вызов и князю.

«Ганя рассказал,  между прочим, что Настасья Филипповна всего только  дня

четыре здесь в Павловске». Опять все вернулось к началу романа.

Келлер: образ мимоходом. Келлер = Keller = подвал.

«Он предчувствовал, что если только останется здесь хоть еще на

несколько  дней, то непременно втянется  в этот  мир безвозвратно». Просто прогулка князя мало разработана. Проход перед припадком очень детален, а тут эскиз.

«Пред  ним  стоят такие  задачи...». По мысли писателя, князь живет «по задаче»: по особому требованию души.

«Мало-по-малу они \\ Мышкин и Келлер\\ разговорились,  и до того,  что и разойтись  не  хотелось». Для Мышкина каждый человек бесконечно интересен.

Образчик мысли князя. «Во всяком случае, я вам не судья. Но все-таки, по-моему, нельзя назвать это  прямо низостью, как

вы думаете? Вы схитрили,  чтобы чрез слезы деньги выманить, но  ведь сами же

вы  клянетесь, что исповедь ваша имела и другую цель, благородную, а не одну

денежную; что же касается до денег, то ведь они вам  на кутеж нужны, так ли?». Да ведь это уже пародия на Христа,  и жаль, что Достоевский этого не чувствует.

Новости от Коли. Как писатель любит это коловращение событий! Чтоб все бурлило. Воскрешение Гани в глазах Епанчиных. Через множество намеков читатель понимает, что князь влюблен в Аглаю.

12 глава. «Формальное примирение Епанчиных  с князем Львом Николаевичем».

Генеральша: «- Влюблен ты, что ли?

     - Н-нет. Я... я как сестре писал; я и подписался братом.

     - Гм; нарочно; понимаю». Распрос о дочери.

 Генеральша: «Я все еще верю, что сам бог тебя мне как друга и  как родного брата  прислал». Это уже невероятно! Социальность отброшена, а ведь так не бывает.

Что-то невероятное в этой сцене. Такое бурление чувств! Князь и Аглая никогда бы не приблизились друг к другу, если б не ее мать.

Конец и этой части драматический. Почему-то он мало ясен в кино. Верно, таком развитию событий все же не хватает реальности.

Декабрь   Буккер, первая русская литературная премия: 10 тыс. фунтов. Король сосисок учредил! Премия вручена Харитонову. Кто он? На самом деле писатель? Или просто чей-то ставленник? Писатели становятся темными лошадками. Ощущение, что не прославили писателя, а просто разделили деньги.

Почему ни один критик не выступил открыто хоть с каким-то своим мнением? Или есть «свои» и «не-свои» критики? Это талантливый человек - и почему не сказать об этом открыто? А то прошелестел какой-то литературный междусобойчик. У литературы нет трибуны, не веса в обществе.

Первый национальный Институт Богословия в Москве.

Оказывается,  Марина Влади пишет! Из уважения к ней прочел «Венецианского коллекционера». Без мощи моих любимых Юрсенар и Дюрас, но мягко. Что-то женское, камерное, без больших страстей. Марина культурна, да ведь этого мало.

Ницше.  «Zur Geschichte der moralische Empfindungen. Об истории морального  чувства (ощущения, восприятия)».

Клив Льюис. Страдание. Цитата: «Христианству необходимо пробудить былое чувство греха».

Нет интересных книг  о вере. О науке их сколько угодно. Значит ли это, что не верю? Скорее, меня шокирует, как вера равнодушна к индивидуальности того, кто идет в веру. Чтобы кто-то написал об апостоле Андрее столь же интересно, как Кузнецов - об Эйнштейне? И не представить.  Но почему?

Абель Поссо. Псы рая. Праистория: история, из которой родился автор. В переводе кажется эклектичной, даже разухабистой.

Милош. Достоевский и Сведенборг. Умно.

Опять сел за Стивенсона: «Мистеры Джекил и Хайд». «The fog still slept on the wing above the drowned city. Туман уже спал, летя над угрожаемым городом». (Тут надо знать, что «be on the wing = лететь + разг. переезжать с места на место; путешествовать»).

Хорошее растворение судьи в атмосфере города. Неожиданная тонкость в размеренном повествовании, заставляющая почувствовать всю хрупкость существования. Преступления слишком загадочны и «философичны», чтоб свестись к чисто уголовным. 

Медведева, одна из жен Лимонова.  Красивая когда-то женщина, теперь пугает резкими чертами лица. Рекламировала что угодно, лишь бы выжить в Америке. Можно понять. Потом оказалась в Европе, потому что туда ее «пригласил» Лимонов.

Скандальная, но, несомненно, талантливая пара. Скандал и  том, что они открыто лезут в политику, ничего в ней не понимая, и в том, что она запела хриплым, кабацким голосом.

Внушительные тома «Литературного наследия». Брюсов и Достоевский. А я все так же робею перед этим литературоведческим знанием. Предал ли я его, не став ученым?

Лесков. Рассказы. Тираж 50 тысяч. Цена 1 рб. 1 коп.  Великолепный домашний рассказчик. Теперь мир склонен думать, что он гениален, а во второй половине 19 века его ценили мало.

Вопрос именно Языка. Да, Достоевский, Гоголь, Толстой, но и другие оценены по достоинству. Что это за рассказчик - Лесков? Он ни влюблен, ни скучен, ни весел, но лишь внимателен. Он доказывает, что в литературе на первом месте - само вещество языка писателя.

Н. Полевой. Просто ничего! Пустое  место. Свою осведомленность выдает за литературу.

«Обыкновенная история» Гончарова. Загадочное произведение. Я никак не могу понять этот текст, потому что он - как сама жизнь. Приходит на ум «Воспитание чувств» Флобера. Человек проходит обычный жизненный путь, но в нашей традиции обуржуазивание - падение. Попробовал что-то другое почитать Гончарова. Только «Обломов» не скучен!

Рассказы Бориса Зайцева. «Сон» похож на мое «Искушение». И хорошо, что смысл прощупывается с трудом.

«Волки» - классика, но скучная. «Девичьи глаза звезд». Кажется, все написано так верно, но нерв не поймать.

У Бунина или Гончарова так легко войти в рассказы, а тут есть холодность, трудно преодолимая.

«Хромой бес» Соллогуба.  Здорово. Приподнял и показал хаос.

Нарежный - предтеча Гоголя в бытовом смехе.  Нарежного почитал в Лужской горбиблиотеке: для пародии. Да, да! Захотел повторить 14 главу «Улисса» Джойса, где пародируются все стили! 

«Эмигранты» Алексея Толстого. Жалкая заказная блевотина.

Рассказы Леонида Андреева. «Случалось по вечерам, что в голове у него что-то шумело, как вода». Ужасное безвкусие в этом таланте. Образ, кстати, получается сюрный: легко себе представить картину современного маляра, что вписывает бачок в голову персонажа. Это из рассказа «Иностранец». Так и у Брюсова полно плоских мест, хоть все им вохищались. Ремизов бесконечно более глубок, но кто о нем знает? 

Осоргин. Все чужое. Ф. Глинка. Надежда Дурова.  Н. Павлов. Нет! Все не ухватить. 

Н. Львов. 1751-1803. Составитель - Лаппо-Данилевский. Кстати,  именно в это время он прикладывает все усилия, чтоб получить стипендию в Германии и - почти наверняка - найдет.

Тиски стилизаций при поиске во всех жанрах. «Путешествие на Дудорову гору». Прелестное смешение прозы и стихов.

«Прелестное»  подходит ко Львову, хоть он и мужчина. У его нет ощущения творца, художника, но лишь некоего соединительного звена.

Вот он, средний уровень литературы. Что ж, неплохо. Если б от меня остались хотя бы от такие «стилизационные» порывы! 

«О расположении сада». Девственная прелесть прозы. Она будто родилась. Жаль, в истории литературы хранят имена литераторов, а не интересных людей!

Львов получет приз за оригинальность всей личности, но, увы, не за литературные заслуги.

 

Рассказы Джойса.

«Мертвый». Тут Джойс - хороший русский писатель: вписаны лица, привычки. Совсем 19 век! Имя Молли. Слишком дорогое для автора: отсылка к «Улисса». Бальзаковское описание стола: нарочито пышное: до одури. Конечно, опять большой разговор, что меня мало цепляет.

Так и вспомнишь 14 эпизод «Улисса»: многоглаголание. Там разговор собутыльников игриво воплощается во все мыслимые стили. Бес толкает меня брякнуть:

-Даже Достоевский не заходил так далеко.

Но в родном классике полно реальности, она всегда чтима.

Нить повествования у Джойса надо всегда вылавливать: она пропадает в огромном: в Языке.  А вот идеал Достоевского  - не абстрактное величие Языка, но сама жизнь. Живая жизнь.

«Generous tears filled Gabriel's eyes. Великодушные, благородные, добрые слезы наполнили глаза Габриэль». Ну, что это? И ему не надо было спешить, чтоб, как Достоевскому, сдать роман в срок.

Здорово, что у Джойса прямой выход на мироздание. Нырнуть в божественное! А ну, если получится?

«The snow falling faintly through the universe.  Снег осторожно падает во всем мире». «Faintly» переводится как «бледно; слабо; едва, еле-еле».  Мой любимый образ. И почему «через through»? Почему не «в»: «в мире»? Так Джойс отстаивает свое юношеское представление о целостности мира. Даже если снег, то непременно на весь мир! Габриэль плачет. Горькие, спасительные подробности.

«Портрет художника в юности». Писал десять лет. Конечно, Джойс понимал слабость своих рассказов. Какой смысл было плодить их дальше? Создать, так уж что-то грандиозное.  Как «Мальте», так и «Портрeт», так и «Юность Арсеньева» Бунина, так и «Другие берега» Набокова  - гимны юности, столь возвышенне и огромные, что я обречен возвращаться к ним всю жизнь. Такого гимна нет у Кафки. Меня увлекает именно величие замысла.

Интересно, как часто в видениях персонажам Джойса являются исторические личности! Мне бы явился Александр Невский! Такое вот странное восприятие истории. Столько антиисторичного во всем тексте - и вдруг это грубое вмешательство истории, ее простое воплощение. Так в «Мальте» появляется  шведский король Карл  Двенадцатый, так хорошо нам известный по Полтаве.

Так уж Джойсу было необходимо восхищение Парнеллом? Кем бы я мог так увлечься? Столыпиным?

Любимое словечко: soft:   soft grey air мягкий серый воздух.

Иное  soft: о руках женщины.

Смотрю в словаре. «Приятный, вызывающий приятные чувства, доставляющий удовольствие;  приятный для глаз; мягкий, приглушенный (о цвете и т. п.) легкий, не вызывающий напряжения, усилий; мягкий (о спальном вагоне в России и Китае)». И еще - сто таких значений.

Важный эпизод: незаслуженное наказание. Были  сотни обид, но автор выбрал именно эту.  «Официальное» избиение Стивена: учителем. Его рука сравнивается с листом. Меня так государство не избивало: только унижало. Меня избивали в детстве ребята из круга моего брата - и эта обида осталась на всю жизнь.  Обида на государство? Этого нет.

Но то мое избиение я не смог бы описать, потому что это был спектакль. Для Стивена все слишком серьезно: поколеблена его вера в людей. Мою такую веру разбило пьянство отца.

Об избитых ладонях: «A lived  quivering mass. Живая подрагивающая масса».

Рыба в заведении Стивена - по средам! Слишком понятно: вся Россия в советское время ела рыбу по четвергам.

Стивен идет к ректору. Сцена мне не нравится, но я обречен всю жизнь ее помнить. «Narrow dark corrodor. Узкий темный коридор».

«His eyes were weak and tired with tears. Его глаза были слабыми и уставшими от слез». «Слабыми»? Тут и незаконченность действия, и его неполноценность. Тут ненужный накрут. Мне себе не представить, чтоб глаза «устали» от слез.

«The painful  scalding tears were driven into his eyes.  Болезненные, жгучие слезы наполнили его глаза».

На самом деле painful? Понятно только «жгучие».  Слезы  и глаза - разное. Все эти оттенки английского мне чужие. Почему-то такого нет на французском.  Конец 1 части. «The air was soft and grey and wild and evening was coming. Воздух был мягким, серым, и диким, и вечер начинался». 

«Was coming» - это процесс наступления вечера.  

«Дикий воздух»?  Не понимаю.

Воображение мальчика.  Как важно, что Джойс описывает много призраков. Это и есть воображение мальчика!

Вторая часть. Монте Кристо рядом с национальными героями.

Но как выразить психологическое состояние мальчика после визита к ректору? «In the soft grey silence he could hear the bump of the balls. В мягком, сером воздухе он мог слышать буханье мячей».

«The figure \читается «фиге»\ of that dark avenger stood forth in his mind for whatever he had heard or divined in childhood \опять без артикля!\ of the strange and terrible. Личность этого темного \непонятного! Но Джойсу важен поэтизм\ мстителя стояла  на отшибе \или «впереди», или «вне»\ в его воображении, вмещая в себя все странное и ужасное, о чем он слышал или что он видел в детстве».

Врезается  живая фраза: «They're good for your bowels. Яблоки хороши для моего брюха». Собственно, для кишок! Среди легенд и видений такая реальная черта отрезвляет. Или почему лицо приятеля отца Стивена - flabbed stubble-covered в жирных складках, покрытое щетиной? Именно это запомнил мальчик.

Я учил слова просто потому, что они носились в воздухе, а вот Стивен заучивает их наизусть. «..  Till he had learnt them by heart».

 

 

1993

 

 

Январь    Австрийский «Человек без свойств»  Музиля пролежал целый год во Франции: в семье социалиста не уверены, что мне вообще стоит читать такие книги. Это я молюсь на книги, но в Европе Ее Величество Книга давно свергнута с пьедестала.  С 1986 года эта книга  играет огромную роль в моей жизни.

 

Начало работы над романом Музиля «Человек без свойств».  До приезда оригинала не мог начать такую работу: это значило бы слишком довериться переводчику Апту.

1 главка. Описания Музиля - упрек Тургеневу, довольствовашемуся поверхностным, «социальным»  анализом, и прямое соединение с Достоевским.

Конечно, я бы «раскручивал» Музиля не меньше, чем Джойса, но Музиль «только»  известен; не более того. Вот судьба! Что ж, для немецкоязычного мира останется королем все же Музиль, а «победа» Джойса - это, прежде всего, победа английского яыка.

6 главка. «Трупами прежних вожделений  мелькают  такие лица». Что ж остается Апту, как не перевести именно так? Вот стиль Музиля: красиво и жестоко сразу. Разве это не наш мир? 

«Ее   красоту можно было тихо отделить  от  нее».  Есть волны, тихие, шелестящие, в анализе Музиля. Или читатель слышит их ритм, или откладывает книгу.

7  главка.

Ульриха шарахнули хулиганы: «ускользающие витки  entschwebende Spiralen забытья des Bewusstseinverfalls».  Довольно изощренно!

8  главка.

Мне вот интересно читать такой «безклассовый» анализ классов.

Маркс неправ:  классы противостоят не только друг другу, но и индивиду,  - а индивиды, в свою очередь, противостоят друг другу. Так я в детстве попал в «усредненную» картину мира: классовую.

«Ибо не только неприязнь к согражданину была  возведена  там  в  чувство

солидарности, но и недоверие к собственной  личности  и  ее  судьбе  приняло характер глубокой самоуверенности». Чудесно! Никто  с такой силой не передавал парадоксальность мира.

Речь идет о «растворении» индивида в обществе. Несомненно, речь идет о насилии. Другое дело, что Ульрих мягко «играет» с обществом, огибает его жесткие углы. Музиль анализирует в Ульрихе то, что в нем общего с Блумом. Музиль максимально растворяет Ульриха в социуме и своих рассуждениях, а Джойс старается «самоустраниться».

Мне важно, что повествование оганизовано вдоль мыслей, а не вдоль действия. И все же, общий фон  действия задан: акция.

Так в эту главку записал много такого, что относится ко всему роману. Потому то уже его читал.

11 главка. «Обретена реальность и  утрачена  мечта».  То, что воплотилось в ходе реализации мечты, мало устраивает человечество.

12 главка. Прекрасный анализ женщины. Просто прекрасный. Читаю с восторгом уж в какой раз.

14  главка. Друзья юности Ульриха: Вальтер и Кларисса. Понимает Кларисса, что в своей раздерганности желаний влечется к Ульриху, другу мужа? Да и любит ли она мужа?

«...  клокотанье рояля. Если не прислушиваться,  то оно словно бы вздымалось из бугров как «трепещущее пламя» вокруг Брунхильды». Сколь пронзительный, но и немецкий образ!

 И опять я убеждаюсь в неслыханной современности идей Музиля.

«Она (Кларисса) презирала эту жаркую, как в прачечной, теплоту (мужа), где он искал утешения. Возможно,  что  это было жестоко. Но она хотела быть спутницей великого человека  и  боролась  с судьбой». Что за тип Клариссы? Почему ей нужна борьба? Ее убеждения столь же фальшивы, как и ее мужа; их брак построен на фальши, на ложных идеях. Хоть описываются «духовные запросы», описания насквозь физиологичны. Это пришло в Россию только сейчас.

15 главка. Ситуация в искусстве! Мимоходом Музиль - искусствовед. Он говорит о современном ему  духе - и тут я не могу не повторить его слова: ясно, что надвигающийся технический переворот, компьютеризация общества, совершенно изменит нашу жизнь. Спасет нас это изменение или погубит?

16  главка. Если 15 главка  - «душевный переворот», то 16 главка - «таинственная болезнь времени».

 «Ульриху казалось, что с началом  зрелого возраста он  попал  в  какой-то всеобщий спад». Я то же чувствовал при Брежневе, в мои 20. Но что это такое «зрелый возраст»? Я сейчас, в мои 40, - в этом самом «зрелом»  возрасте или в каком другом?

«Таинственная  болезнь сожрала небольшие задатки гениальности,  имевшиеся у прежней  эпохи». Не верю. Идеализация прошлого. Ну да, рядом с художниками начала 20 века не поставишь никого, но я все же ни за что не откажусь от гениального Зверева.

17 главка. Портрет Вальтера. «Его  неспособность

(творить) превратилась в боль». Он страдает от своей бездарности и находит ей приличное обоснование.

«Сверхцелое» - непонятно. Как это: «сверхцелое» или «самое целое»? Скорее, множество целых чисел, к примеру.

Вальтер: «Пусть у него (Ульриха) будут все эти свойства. Ведь у него-то их нет! Они сделали на него  то,  что он есть, и определили его путь, и все же они ему не  принадлежат».

Как это понять: человек не принадлежит самому себе? Тут какая-то какофония. Я бы счел это раздутой социальностью: когда общество не дает реализоваться, - но персонажи на таком социальном уровне, что им это не грозит.

Как представить, что мы сами - далеки от нашего воплощения?

18 главка.   Моосбругер. Вечный сюжет Джека Потрошителя.  «Он был, несомненно, болен: но хотя в  основе  его  поведения  явно лежала патология, отделявшая его от других людей, ему-то это  казалось  лишь более сильным и более высоким сознанием своего «я».

19 главка. Письмо отца. Папа занимается  невненяемостью как наукой. Путь к Моосбругеру.

Для меня даже столь холодное письмо - знак особых сердечных отношений. Потому что у меня просто ничего не было. Два близких человека: Ульрих и его отец - затянуты в социальные отношения.

Надо ли говорить, что вспоминаю особенно часто уже саму  смерть отца: через многие сотни страниц? Появление Аглаи - сильнейший ход.

Отец после своей смерти оставляет пачку любовных писем, читатель поймет, что его холодность - напускная, - но это будет в конце романа!

 Я всегда почему-то думаю, что вот ни я, ни вся моя эпоха не оставят любовных писем. Так что для меня холодность отца - на самом деле, его забота, настоящее проявление отцовских чувств.

Этот мир «запрограммирован», и тем удивительнее, что в нем происходит столько событий.

 

«Портрет» Джойса. Призрак Мерседес. Я-то хорошо помню, как мне нравились девочки: без всего сексуального, - но только потому, что они не были такими грубыми: не пили водку, не ругались матом. Сначала я любил маму, а вслед за ней - девочек. Меня удивляло как раз то, что женщины так измучены, а девочки так приятны.

Этот контраст заставлял меня волноваться. Такой Мерседес у меня не было лет до 15.

Столько Стивену? Думаю, да.

Как Стивен, я хотел встретить свою мечту в реальной жизни. 

Unrest - существительное: «беспокойство», - но restless - прилагательное: «беспокойный»! Мне тяжело провести черту между Unrest и Restlessness.

Трогает пассаж о «высшей нежности supreme tenderness». Как это на русском? «Самая нежная нежность», «самая большая нежность»? Мне самому интересно, что именно я вкладывал в мои мечты о такой нежности. Явно без той религиозности, что читается у Стивена. В душе подростка - темнота мира и сияние мечты.

Переезд тяготен только потому, что обнажает бедность семьи. Мой переезд в первом классе, через день после полета Гагарина, наоборот, радовал: мне объяснили, что больше у меня не будет соседей. Стивен рано недоволен тем, то он - добыча «безумных импульсов».

Неуправляемые порывы! Мне вот не поверить, что подросток повернет несовершенство мира против себя. Почему нигде не звучит упоение жизнью? Это более характерно для юного человека. По-моему, реальный Стивен должен любить познание само по себе, должен упиваться познанием.

Мой протест граничил с ужасом и истерией, но он всегда заглушался работой, а Стивен смиренно страдает. Уже в детстве! Меня смущает, что герой  Джойса не знает простой радости жить. Например, для меня бежать всегда было огромной радостью. А влюбленность? Эйлин идет - и сердце мальчика трепещет. «Как пробка на волне прилива»! Мягко говоря, непоэтично.

Мальчик видит надпись «foetus зародыш человека» - и это его шокирует.

«His own mad and filthy orgies. Его собственные безумные и подлые оргии». С учетом и Мерседес, и  Блума, речь идет об онанизме. Джойс прибегает к  такому эвфимизму. Не потому ли Стивен так часто подавлен, что он унижен своей собственной природой? Ему трудно признаться, что он - человек. Но не только онанизмом унижен герой, но и протестом своего ума mind.

 

12 Дома. Спасибо Василию Фролычу: оформил Люде поездку в Питер как командировку. 1д. = 1, 63 д. м. 

Марина Влади. «Венецианский коллекционер». Как хорошо об одержимости образом.   

«Из года в год это лицо волновало его все больше. D’annee en annee,  ce visage se faisait plus boulversant». 

Чувственность Анджело чуть не попадает в прокрустово ложе католицизма.  Странно, что столь гладкое повествование не тронуто гениальностью, что есть у Высоцкого, на первый взгляд примитивного.

Нужны шероховатости и самобытность, а Марина предстает просто приятной дамой с литературными наклонностями. Это совсем не то, что во Франции называют «академизмом»!  Там и Кокто – академик.  По стилю у Марины получилось ближе к Казанове, чем к Кокто. 

«Бесстыдные» Дюрас. 1992.  Просто пугает столь сухой и суровый стиль. Совсем не образец женщины.

Пьеса в прозе. Тут есть и современная самоуверенность, но и назидательность 18 века.

Но иногда - выпад в вечность! «Le passage incessant des creatures qui la peuplaient rendait cette eternite accessible a l'ame. Постоянный проход созданий, которые ее населяли, сделали эту вечность доступной для ее души».

Кажется, непонимание героиней мира, его чрезмерная недоступность и сложность - такие же персонажи романа.

Прогресс рядом с «Моряками с Гиблартара».

Если Дюрас столь остро чувствует пустоту мира, то почему ей лично не добавить ему красоты.

Так делает Юрсенар.

Материал к новым рассказам: «Реалии жизни и искусства» и «Трилистник ужаса».  Переписать бы на итальянском всю «Божественную»! Как иначе выучить язык?

20 Пишу «Семинар бывших жен». Весь день думаю о святом Иоанне – почему?   Рассказы Бабеля. «Мой первый гонорар». На одном дыхании, сильно, точно. Как он любит пряности!

В одном из «Одесских рассказов»   «Солнце свисало с неба, как розовый язык жаждущей собаки».

Это я не понимаю. Это живопись, а не литература. Понимает ли он, что образ собаки - угрожает?

А в «Голубятне»?

«Я лежал на земле, и внутренности раздавленной птицы стекали с моего виска». И этот образ - более сюрный. Уж не поверю, что такую смачность  можно «продумать».  Так и Бунин любит излишние краски, но непременно сверяет их с природой.  

«Господа Головлевы» Салтыкова-Щедрина. Ленинград, 1971.

Помню, еще в детстве поразила «История города Глупова»:  этот жестокий, вычисленный мир слишком напоминает тот реальный мир, в котором жил я. Кто-то же должен был сказать  о моей жизни и такую правду.

Если не Щедрин, то кто же?

Его преимущество в том, что он еще не знает кошмаров 20 века. И, тем не менее, его произведения выглядят как послания - нам, потомкам.  Иудушка – монстр с первых строчек.  А куда же образу развиваться?  Могу себе представить работу драматического артиста, взявшегося за этот образ: ему придется откапывать положительные черты, чтоб образ не получился одноцветным, скучным.

Иногда Щедрин пережимает в публицистичности. 

Стр. 244: «Это-то именно и составляло суть неясного представления, которое бессознательно тревожило ее».  Довольно коряво.  

Стр. 254: «Кишат бесчисленные стада птиц».  Так птицы перепутаны с коровами – и Щедрин, того не понимая, заходит в сюр.  Но хорошо: «Зияющая серая пропасть дней».   Там видит свое будущее Степан.   С каким восторгом читал «Господ Головлевых» в школе, в мои 16 лет!  Роман казался книгой жизни. Степан в деревне.  Выверенный ад.  Почему Щедрин столь подробно выписывает скотство? Обычно мастерством называют краткость и точность, но ради этого писателя я готов поступиться своим мнением.  

Аннинька загнана в схематичные фразы. 

Щедрин пустоват на перегонах; так, суд над Степкой – пустая болтовня. На стр. 274 появляется мой любимый образ: «Среди серых испарений осени, словно черные точки, проворно мелькали люди». Образ черных точек гипнотизировал еще в детстве.   И далее: «Он сознавал, что даже и эти безымянные точки неизмеримо выше его».   С введением этого образа Щедрин предстает мастером кошмара.  

Стр. 277: «Степан растворяется в пустоте, мертвой, зловеще лучезарной».  С главы «По-родственному» воцаряется однообразие ужаса. В «Семейных итогах» Щедрин, как Гюго, срывается в нравоучения.  Приятно быть честным человеком и честно это доказывать, но! – какое это имеет отношение к литературе?  В детстве так нравилось описание смерти Степана!  Лучше, чем у Толстого.  В целом, Щедрин не чувствует, как срывается в окаменелость. Есть что-то неподвижное, лишенное развития в сердцевине его романа.

Февраль. Рабочий день Жуана. Работа с рекламой. Мои ночные кошмары – огромные, художественные фильмы. Но как они оседают во мне? Страдай, скотинка, страдай, - говорю себе.

Сегодня День рождения Джойса, а вчера Шаляпина.

6 Ночью читал дневники Блока. Неужели он на самом деле болел сифилисом? Кажется, что так. Но почему он скрывал? Это странно. Ведь мы не вольны в своих болезнях. Может, именно она объясняет его мрачность?

Роман Гуль. Белая гвардия. В «Человеке» читаю 22 главу. Клер не любит Музиля. Мне ее знания кажутся отрывочными, неглубокими. Преподает в Мориса Тореза. «Дон Жуан»: «Философское обоснование экстаза». 

Язык «Портрета». Джойс чудесен. Мальчик несправедливо избит учителем. Насилие! Неужели не напишу что-нибудь автобиографическое о себе? Кишка тонка.

11 Разборка, аккурат, тусовка – модные слова.

13 Записал видение на итальянском: будто с прохожей обсуждаю мое творчество. Но откуда итальянка? Тянет писать о смерти, но кроме «Утки» и «Искушения», получаются только наброски.

Набоков: «Цинциннат разглядывал все свои жилки и невольно думал о том, что скоро его раскупорят». Стиль «Приглашения к казни». Набокова любишь за необычность. Попробуй не быть банальным! 20 Первый русский православный университет.

В метро читаю «Театр» Моэма. 

Ю. Лотман. Сотворение Карамзина. Москва, 1987.

Мережковский. Грядущий хам. СПб. 1906, Ленинград, 1991.  А ведь эта книга сожгла все мосты! Заранее проклял революцию. «Русская интеллигенция - между двумя гнетами: сверху, строя, и снизу, темной народной стихии». Сохраняю его пунктуацию, хоть двоеточия и тире помогли б читателю. 

ПЕН-клуб. Интернациональный клуб литераторов. Объявили, что он существует, - но каковы его функции?

Что такое знание классики? Знание главного в ней: традиций. Когда пишешь, именно классика должна принимать тебя, а не читатель. Да, в творчестве ты доверяешься вдохновению, но пусть оно, как и вся твоя натура, опирается на традиции.  С Ахматовой у меня родство по русской литературной традиции. И это очень много.

Как в меня врезалась эта цитата английского романтика: «And thou are distant in humanity. И ты далеко в человечестве». «В человечестве» - значит, в понимании человечества, в понимании его традиций.

«Сожженная тетрадь» Ахматовой.

 

По неделе ни слова...

 

Житие от русской культуры. Скитания в духе немецких романтиков. Перекресток удивительной ясности. Все объединяет наивность даже не девушки, а девчонки.

«Аминь» сказано со всей возможной серьезностью.

 

Словно ангел, возмутивший воду...

 

Прозаическая строчка, что заставляет оценить переход со второй строчки в стихи.

 

Как страшно изменилось тело...

 

А вот героиня видит свою смерть. А что такое

 

О нет, я не тебя любила...

 

как не молитва убитому ангелу? В жизни он был мужем и любовником, но вот стал ангелом. Во всех ее стихах много диалогов с Гумилевым. Так в утраченном появляется ангельское, так любить ангела становится судьбой. Вот одно из проявлений огромности собственной судьбы. Это мне слишком близко.

Эта встреча никем не воспета...

 

«Человек без свойств»  Музиля.

20 главка. Дворец.  Ульрих чувствует приближение конца империи! «Все прикидывается  олицетворением  аристократической  сдержанности  и чопорности». Чувство это есть, отражено: и потому, что Ульрих - создание Музиля, и потому, что это ощущение было слишком общим.

Обращение Ульриха к Его Сиятельству по поводу Моосбругера кажется странным. Разве возможно такое на столь высоком уровне? И духовно убийца слишком превознесен. Так в «Призраке  свободы», фильме Бунюэля,  оправдан убийца, стрелявший в толпу. В конце романе бедная Кларисса, большая поклонница Моосбругера, вынуждена жить с ним под одной крышей - поскольку процесс ею выигран!

21 главка.  «Величественные, сияющие идеи».  Музиль - мастер показывать жизнь идей. Меня завораживает его мастерство именно потому, что его идеи были истинными, ими жили на самом деле. Кто еще написал о падении монархий столь блистательно?

«По его  (графа) мнению,  все  народы  Европы затягивало в пучину материалистической демократии, ему   мерещился некий  величественный  символ,  который  был   бы   для   них   одновременно напоминанием и предостережением». Это мнение важно тем, что первые преобразования в России в 1917 году укладывались в европейское русло. Разрывом с историей были большевики!

Музиль показывает конец идей:  «величественных, сияющих идей, как идея властителя, отечества и всемирного счастья». Странно, что коммунисты вооружились именно этими идеями. Странно, потому что меня угнетали именно такими идеями.

Музиль показывает, что в начале 20 века и социализм считали чем-то ручным, не очень противоречащим монархии. «Граф  был  твердо  убежден,  что даже истинный социализм согласуется с его взглядами».

«По его  (графа) мнению,  все  народы  Европы затягивало в пучину материалистической демократии». Предчувствия больших  событий были у многих. Но что это за «демократия»?

«Мы  ведь все в глубине души социалисты» было его (графа) любимой фразой».

22  главка.  Появление «влиятельной дамы неописуемого интеллектуального обаяния». «Параллельная акция готова проглотить Ульриха». Собственно, весь роман останется в этом русле - и только «частные» события потрясут воображение читателя.

Одна - Бонадея, другая - Диотима. Желание давать женщинам звучные, античные имена.  «Хотя Диотима была не намного моложе, чем Ульрих, и пребывала  в  полном физическом расцвете, в духовном  смысле  от  ее  внешности  исходило  что-то  незавершенно-девическое, странно  противоречившее  ее самоуверенности».  Глубокий, умный женский  портрет.

Итак, великая идея - и есть действие.

«Его (Ульриха) потрясла экстравагантность женской руки,  довольно, в сущности, бесстыдного органа человеческого тела,  который  ощупывает  все». Откуда эта идея? Как Музиль мог приписывать мораль какой-то руке? Этот пассаж меня сразил на всю жизнь.

23 главка.  Пауль Арнгейм. Не менее существенный персонаж, чем Генрих. Проходят сотни страниц вокруг уже обозначенных персонажей (еще не появилась Герда) - и появится нежнейшая Агата. За эти лет восемь лет чтения романа персонажи стали очень близки.

Я вот думаю про себя: почему мне куда ближе Кафка? Почему  никого никогда обстоятельно не описал?  Может, это мое простое неумение?

Похоже, меня «испортила» эпоха кино: я никогда не решусь соревноваться с этим видом искусства. Да как ты ни распиши, а Джек Николсон сыграет столь великолепно, что убедишься в собственной бездарности.

Диотима в лице Арнгейма любит будущего германского министра! Тут уж Музиль не жалеет красок.

Ужасно столь трезво писать о людях. Музиль предстает врачом-психологом.

Восхождение госпожи Туцци. «Ее корректность, все еще полная внимания,  как в школе, хорошо запоминавшая выученное и связывавшая это  в  некое  приятное единство, превратилась в ум прямо-таки сама собой,  просто  расширившись,  и дом Туцци получил признание».

Корректность заменяет ум! Чудесно. Кого возносит время?

24 главка. Портрет графа.  «Есть что-то вроде профессиональной  совести,  противоречащей  подчас совести   религиозной».

 «Она (Диотима) была убеждена, что  только цельная женщина еще обладает той фатальной властью, которая  способна опутать интеллект силами бытия, в чем тот, на ее, Диотимы, взгляд,  нуждался для своего спасения». «Цельная» - в отличие от «интеллектуалки».

Это социальная сатира.

 «Раздробленное» и «нераздробленное» бытие.   Диотима очень чувствительна к цельности.

«Честолюбие (Диотимы), расширившись, превратилось в  духовность»! Ужасная пародия на всю человеческую деятельность. Именно этого я и хотел в моем «Жуане».

Музиль добился широты обобщений.

«Она разграничивала,  так  сказать,   служебную   нецеломудренность   и   частное целомудрие».

И последний пассаж: «Цивилизацией было, таким образом, все, чего не  мог  объять  ее  ум.  А потому цивилизацией давно уже и прежде всего был ее муж».

25  главка. Все волнения Диотимы хорошо сочетаются с методичностью мужа, но при этом одиночество огромно. 

«Диотима под строгим, деловым руководством (своего мужа) вышла в бескрайнее поле любви».

Для нее секс - «добродетельное, но мучительное рабство».

Диотима чувствует пустоту акции, но еще с большим азартом бросается в нее, увидев в ней смысл жизни.

Я должен признать, что тут Музиль близок именно Достоевскому, а никак не Джойсу. Мне столь дотошный анализ недоступен, я не вижу его и у Толстого.

26 главка. «В своих программах и книгах Арнгейм к тому же провозглашал  ни  больше  ни меньше, как  именно  слияние  души  и  экономики,  идеи  и  власти». Конечно, Диотима в такой позиции узнаёт свою.

Они встречаются, «эллинка» и «финикиец». Какой интересный поворот! Дар Музиля - крупно высвечивать своих персонажей. Причем, «крупность» - за счет самого важного, а не как результат обилия деталей (Блум из «Улисса» Джойса).

Идеи Диотимы - самый жалкий, самый   распространенный бред. «Предполагается  образовать комитеты  из представителей всех слоев населения, чтобы определить эти идеи». Это не идеи, а ходовой товар уже несколько столетий.

 27 главка.  «Суть и содержание великой идеи».  Ля-ля-ля.

 28  главка. «Когда  человек  думает,  нельзя  уловить,  так сказать, момент  между  личным  и  безличным,  и  поэтому,  наверно,  думать писателям так трудно, что они стараются этого избежать». Музиль все раскручивает свою парадоксальность.

Теперь кажется, что роман - о сознании и, прежде всего, о  способности сознания работать: порождать человеческие понятия. Эта глава - о мышлении Ульриха.

Музиль просто правдив, но именно это кажется бесконечно жестоким. В моем детстве никто не думал, что воспитывает именно правда. Кто еще писал о таком в русской литературе? Никто.

Лев Толстой писал о проблесках божественного в жизни, Тургенев разматывал социальную составляющую - и все моделировали, все лгали по разным резонам. Особенно далек от жизни Достоевский.

Я всегда думал: ну, а хоть кто-то пишет о жизни? Никто.

29 главка.  Описывается, между прочим, свидание! Бонадея ждет чего-то необычайного, Ульрих кажется ей непочтительным и нетонким.

 «В такие моменты злости на любовника она страстно признавала  свою  вину

перед супругом».

«Ее вид соблазнил его  (Ульриха) и  побудил  к нежностям; теперь, когда это кончилось, он снова почувствовал, как мало  это его касалось».

Именно таков и мой Жуан, и - любой мужчина.

 30 главка.  Ульрих и Моосбругер. Для меня непостижимо, чтобы преступник так взбудоражил столь тонкого человека, как Ульрих. Не могу себе представить таких эмоций.

Но разве наша интеллигенция не любила до беспамятства «народ»?

31 главка. Ульрих с любовницей говорит о преступнике. Просто непонятно. Это не роман, а сплошные парадоксы.

32 главка. Истинные размеры дела Моосбругера. О них уже говорилось, но Музиль настаивает.

 «Эта  страшная  игра общества с его жертвами  занимала Ульриха.  Он  чувствовал  ее  повторение  в

самом себе».   Почему я, столь ясно чувствующий, как ужасно унижает меня общество, молчу  об этом, но написал благополучный австрийский философ?

«Чем-то неведомым Моосбругер касался его  больше,  чем  его,  Ульриха,

собственная жизнь».  Замечательно. Как меня это трогает! Кто бы еще, кроме Музиля, способен сказать это?
Ульрих чувствует огромное родство, связывающее его с преступником. В это главке интересны описания состояний. Я не думал, что этих видений может быть так много. Это бесконечно «растягивает» роман, но и это же делает его необычным.

От преступника - к первой любви.

33  главка.  Разрыв с Бонадеей. Прекрасно написано! Такая миниатюра непременно тронет.

34 главка.  Ульрих один.  «Ульрих решил медленно пройтись пешком. Весенне-осенний день привел его  в восторг. Воздух бродил».  Настолько герой чувствителен к природе?  Тогда еще более понято, почему Ульриху надоела фальш Бонадеи.

37  главка.  «Австрийский год». Идея получает огласку. «Граф Лейнсдорф полагал, что  его  детище \ эта идея\  будет  мощной  демонстрацией, поднимающейся из самой гущи народа».

38 главка.  «Кларисса и ее демоны».  Ее манера думать. «В  колышущихся туманах  возникали  картины,  сливались,  накладывались  одна   на   другую,

исчезали: таков был способ Клариссы думать». 

«Змеи, заманивающие, засасывающие: так бежала жизнь. Ее мысли  побежали,

как жизнь. Кончики ее пальцев окунались в водопад  музыки.  По  руслу  этого водопада спускались змеи и петли.  И  тут  спасительно,  как  тихая  заводь,

открылась тюрьма, где был упрятан Моосбругер.  Мысли  Клариссы,  содрогаясь, вошли в его камеру». Какой парадокс! Мечтой красивой, богатой, умной женщины стал маньяк. Даже сейчас, через лет 80 после событий в романе, это кажется вызывающим.

Кларисса любит Ульриха и догадывается об этом.

Страстность повествования. «Она (Кларисса) каждый  раз  чувствует,  что  чуть  больше светит и значит, когда он (Ульрих)  близко».

39 главка. Самокопания Ульриха.  «Быть

индивидуальностью раньше можно было с более чистой  совестью,  чем  сегодня». Ты платишь за «цивилизованность», за «прогресс». Идет «вымывание» индивида. «Сегодня главная тяжесть

ответственности  лежит  не   на человеке, а на взаимосвязи вещей».

«Распад  антропоцентрического  мировоззрения,  которое  так  долго

считало человека центром вселенной, но уже несколько столетий идет на убыль,

добрался, видимо, наконец до самого «я»; ибо вера, что в  переживании  самое

важное - это переживать, а в действии -  действовать,  начинает  большинству

людей  казаться  наивной».

Тут Музиль и определяет тему своего романа: распад  антропоцентрического  мировоззрения. Человеку уже не попасть в центр вселенной!

Или в этот центр попадет маньяк, вроде Моосбругера! Так в своем фильме «Дилинджер мертв»  режиссер Марко Феррери показывает, что гангстер - в каждом из нас.

Вот кто современен: Музиль, - а не Джойс. Но идеи австрийца настолько разрушительны, что их невозможно протащить в массовую культуры. А Джойс с этой культурой уживается, эту «культуру» не отрицает.

И не удивительно, что русская масса в моем лице не принимает эти идеи, проклинает и гонит их. Так что радуйся, Генка, что тебе попросту топориком по башке не шарахнули! За то, что «умный» очень.

40   главка. Уже более житейский анализ героя.

Вывод  героя: «Таким образом, дух - это высокий приспособленец, но сам он неуловим,  и впору поверить, что от его воздействия не остается  ничего,  кроме  распада.

Всякий прогресс - это выигрыш в чем-то отдельном и разъединение в целом; это прирост силы, переходящий в прогрессирующий прирост  бессилия,  и  от  этого никуда не уйти».

Все мы - результат этой разъединенности, итог прогресса.

Я всегда чувствовал, что этот «прогрессирующий прирост  бессилия» никогда не даст мне взлететь.

«Вещи состояли, казалось, не из дерева и  камня, а из грандиозной и бесконечно нежной безнравственности». Материализация души! Здорово.

В случае с пьянчугой герой показывает малое знание жизни,  что противоречит уму Ульриха. Тут герой тянет на схему.

Почему Музиль столь «холодно» описывает насилие?

Тут есть дистанция, для меня непереносимая: я-то был унижен и изнасилован властью слишком часто.

 41 главка.  Рахиль и Диотима. Женские разборки под сурдинку, а главное, начало акции.

 42  главка.  «Великое заседание». Музиль обмолвился: «религиозная самодеятельность».

43 главка.  Идея Диотимы: «Истинная Австрия - это весь мир». Весь ЧБС - развернутый «Генрих»  Новалиса. Это ощущение единства  всей немецкоязычной литературы - бесценна.

Описание скачущих лошадей. Как не вспомнить фильм  Хусарика «Элегия»? Просто чудеса. Какова идея писателя: описать буквально все. Поражает огромность повествования.

«Ульрих терпеть не мог  Арнгейма просто как форму бытия, в принципе, самый тип Арнгейма. Это  сочетание  ума,  делячества, благополучия и начитанности  было  для  него  в  высшей  степени  невыносимо».

 

Еще один пробег по всему «Портрету художника в юности». 

1.3. (= первая часть, третья глава). Столь большой спор об истории Ирландии - в самом начале жизни!

1.4 Обида! Почему становление, по мысли писателя, невозможно без обид, унижения, насилия?   Вторая часть - падение (так понимает Стивен близость с женщиной).

2.1 - призраки. Зарождение духовной жизни - тема всей второй части.

2.2 Переезд.

2.3. Почти невразумительно. Зачем эта холодная главка? Призрак девушки исчезает. 

2.4. Призрак опять появляется.

3.2. Вера!  Вот и видно, что мое понимание  веры слишком «художественно». Совсем не понимаю исступленность раскаяния.

По мне, представлять, что в аду червь гложет твой глаз, - излишне. Я б не понес такого в литературу: слишком натуралистично. Да, можно писать о чем угодно, но без такого прямолинейного натурализма.

«The faint glimmer of fear began to pierce the fog of his mind. Слабый блеск страха начал пронзать (разрывать, раздвигать) туман его сознания». Красиво, но непонятно. Зачем нагонять поэзии? Все эти муки ада написаны прекрасно, поэтично, душераздирающе, но - неправдоподобно. Эта эстетизация кошмара очень интересна, но не близка.

Девушка столкнула Стивена в бездну. Я б не решился так плохо думать о женщинах. Вот и видно, что Джойс смог бы работать в церкви, мог бы стать монахом, - а вот, однако ж, предпочел литературу. Мне все же странно, что ад отделен от земной жизни. Ад предстает этаким приложением для разбушевавшейся фантазии художника. Разве не ужасно, что в моем романе «Жуан»  и я критикую почем зря  все женское племя? В образе Мерседес поражает как раз то, что ее нет далее в творчестве Джойса: Блум о женщинах не мечтает. Странно, что этот женский образ не окружен ни теплом, ни буйством фантазии: все досталось аду.  Так превознести  собственную фантазию, так обожествить ее! И сам писатель понимал, что его истинный Бог - Литература.

Как уговаривает священник Стивена остаться в лоне церкви! Со мной никогда так не церемонились.  Именно эта сцена - центр романа. Мне не столь важно, была ли эта сцена в жизни самого Джойса: главное, услышать этот зов вечности. 3.3. «Murmuring faces waited and watched. Шепчущие лица ждут и наблюдают». Что это? Стивен познал Бога или собственные кошмары? Более похоже на второе.  4.3. Прозрения, зов судьбы. Не буду прибедняться: и меня позвала Судьба. Так что читать эту главу особенно легко. Ужас творчества сковывает мои уста (переиначить Блока: «Вдохновенье сомкнуло уста» - вместо «Отвращенье сомкнуло уста» ), я сжимаю ладони и - бросаюсь в эту бездну.  Не думаю, что Джойсу было легче отстаивать свое творчество, чем мне.

Март    В материалах целый сборник рассказов о любви. Кроме общего, завожу сразу девять дневников:

русская классика,

зарубежная классика,

кино,

театр,

ТВ,

история,

языки,

спорт,

музыка.

Получилась какая-то пародия на девять свободных искусств.

11  Учу польский и чешский по самоучителям.  Какая чистота молитвы и вера в Него! В одном «Ты» - есть всё.

 

От любви твоей загадочной...

 

Кошмар, само убийство даны точно.

Так стихи Ахматовой неотразимы в своих образах. Тут есть нечто торжественное и ужасное сразу, как часто у Бодлера.

Воплощения песни: превращения то в ласточку, то в нищенку.

 

По твердому гребню...

 

Сколь ясный сон! Идея этого стиха прозаична. К примеру, у Гейне все идеи прозаичны.

Чудесно сказано: «Исполненный сон». Как в Библии? Consummatus est  = свершилось. Глубокое, загадочное слово. Растущий символ.

В какой-то момент Ахматова становится так близка, что все ее слова - слова самого близкого человека.

Смоктуновский читает пушкинское «Не дай мне бог сойти с ума!». Какое литературное событие! Вот он, воздух русской классической литературы. Вот то, чем я дышу. 

«Театр» Моэма. Найдена золотая, очаровательная середина. Где я слышал, что его дом был на роскошной французской Ривьере, и он, чтоб писать, повелел заколотить окно, потому что обилие света мешало ему работать. Я чувствую это «слишком» в его прозе. Он и ищет равновесие, и находит его, как и его герои. Забота о ясности языка и идей слишком выпрямляет повествование. Установка на читателя гибельна. 

«Павильон в Линксе» Стивенсона. Хорошее чувство тайны, но как его сохранить, куда его развивать? Начало обещает больше, чем дает повесть. Финал - вылет в пустоту. Немножко можно запутаться, но нельзя к финалу оставить читателя ни с чем.

Ясность видений Гейне. Не удивительно, что читал его особенно много, когда начинал учить немецкий язык. И все - как бы мимоходом. 

Ницше. Физическое и нравственное прeодоление, застывшее в его строчках, и отделяет его прозу от художественной. Интересно, что то же можно сказать и о Солженицыне. Ницше научно артистичен, потому что образован прекрасно;

Солженицын силен в прямом выражении ужаса. 

Ницше и - ? Кого поставить рядом?

Розанов. Не игра, не выплевывание мыслей, но выражение сознания. То, что казалось пустяками, стало центром. Как смог такое предвидеть Василий Васильевич?

И все-таки, предтеча - Ницше, а не Розанов. Ницше застрял в образности, смысл которой потерян. Так мы наследуем следы, но не дух. Розанов теряется в потоке, что вызвал к жизни Ницше. И как - наследовать Ницше? Он слишком противоречив в своих писаниях, и эта сложность отражает жизнь.  Мне важно, что его точка отсчета – древняя Греция.  Я сам ищу опору в античности. 

21 День отъезда. Путешествие. Воскресенье.   

Данте, Чистилище, 16 песнь. Что-то во мне выталкивает в искусство 20 века. Да, люблю Данте, но головой. Чтоб я не спал ночами из-за него, как от фильма «Дилинджер мертв» Феррери, - да такого и  не представить.

17 песнь: Видения злого гнева. Обнажение визионерства. Сам Данте - «литературовед» своего творчества. Тут и само его творение, и взгляд на него со стороны.

«Тошнота» Сартра. Ощутимое напоминание о Париже: он предстает близким. В путь еду, окрыленный Бодлером. Женщины, которыми он обладал, внушали ему кошмары. Он постоянно возвращается именно к ним: к кошмарам, - а не к женщинам.

Очарование Бодлера - в смеси эпох. Уже в первом стихе «Читателю» среди средневековой схоластики - странный, отвратительный образ: какой-то бедный человек терзает грудь проститутки. Среди,  общем-то, болтовни вдруг - это пронзительное действие. Тут Бодлер пытается объяснить свои взгляды, но главное - преображение: грязи - в золото.

Варшава. Так больно и страшно, и спасают только стихи Бодлера. Я уверен: уровень агрессивности образов обязан отражать реальный мир. Поэтому верно, что  образы Бодлера столь агрессивны.

Да, в творчестве должен быть приоритет фантазии над реальностью, - но при этом реальность непременно узнается. Как я сейчас лечу навстречу скитаниям, преодолевая все кошмары пути. Разве не нормальней было отсидеться дома? Но я ринулся в пучину с головой.

Так и я, как поэт, в ужасе и грязи ищу отблеск божественности.

Бодлер - побоку, читаю газеты на разных языках. Удивительный Рильке, великий утешитель в пути.

Оломоуц и его библиотека. И в чешской библиотеке то же, что и в русской. Одна культура - на всех. Пытаюсь читать «Швейка» Гашека в оригинале. Не нравится его реализм. 

Книг Кундеры - нет: дефицит.

В «Иностранной литературе»: Розенфельдер, «Письмо в китайское прошлое», 1983, Мюнхен. Жене «Дневник вора», 1949.  

22 Йетс. Анджей Вайда и Ольбрыхский рядом, в Варшаве.  Народове библиотека. Тут читаю «Шпигель». «Polizeiübergriffe. Schützen statt prügeln. Нападение полиции. Защиту вместо избиения». 

Имя Достоевского повсюду: в магазинах, на улицах, на театральных афишах. 

25 Королевский замок. Так и мой Генрих проходит замок: через пылающие свечи. 27 Опять читальный зал. «Растет давление на французский франк». Гуляю до изнеможения. Павлины в королевском парке.

29 В Краков. 

30 Липник над Бечевой. Оломоуц. Прекрасная библиотека.  Читальный зал Оломоуца.

Среди прочего в «Новом мире» читаю рассказы Петрушевской. Смешно! В Европе ее макаберность становится игривой, метафизической.

Барыня косит под Кафку, да получается плохо: грубо как-то. Эта дамчатушка куда как мило пишет: «Схоронив тещу, теперь он терпеливо дожидался, когда умрет жена».

Такие вот упражнения в низостях.

Мир без тайн, мир как деловая сводка кошмаров.

А сам Оломоуц залит светом: тихий и безбрежный. Милая мечта, с чего-то вдруг воплотившаяся. Это когда первый раз поехал в Европу, думал, сбудутся мечты. Теперь приехал для какой-то неясной Молитвы. Может, тут выпрошу у Него право жить? В «Жуане» написал «Сны». 

 

«Портрет»

 5.1. (Пятая глава первой части «Портрета» Джойса). Заезды в политику. «Скрытые пути ирландской жизни. The hidden ways of Irish life». Безо'бразная глава; с дурной бесконечностью. Нельзя так приподнимать концепцию: нельзя делать ее личной, непонятной, недоступной! Тут же и филосoфское: «The greatest possible happiness...  Самое большое счастье...». Из Бентама. Как у Пушкина?

 

И пусть порой иная дама

Толкует Сея иль Бентама...

 

Из-за рифмы запомнил еще в детстве. Поразительено, как еще в детстве понравилась зарифмованная концепция Бентама:

 

Хоть каждый только зло творил,

Но в целом улей раем был.

 

То есть зло индивидов взаимоуравновешивается. Так показываются поиски Стивена.

An excrementitous intellegence =  дерьмовые мозни, рассудок, слабая возможность понимания.

Еxcrementitious  = физиологическое говно. Умственный  фекалий. Все же грубо.

Апрель 2 День во Пшерове. Зашел в библиотеку: как в русском селе. Изба – читальня.

3 Роскошный средневековый замок. Конечно, от него осталось не так много, но для музея хватит.  

5 В Прагу.  Прага. Здешние русские избегают русских прибывших, так что встреча с соотечественниками не грозит.  Петр Ванечек, художник.

 «Slovanska knihovna. Славянская библиотека»   - это часть Narodna. Надо только из огромного читального зала подняться на верхний этаж в маленький. Тут в хранилище есть многое из того, что успели вывезти из России до революции. Читаю в славянском читальном зале, в общем. Он огромный как гараж!

Сажусь у полок со словарями. Хожу в зал иностранной периодики (тут «Шпигель» и другие основные европейские журналы). Есть еще зал «Монда» и зал искусства (с полок читаю тучу альбомов).

7   Появилось желание ставить даты: такие огромные дни.

Блок и Достоевский. Их читаю много. А больше читаю саму Прагу в бесконечных скитаниях по ней. Растворяюсь в нежности и ласке этого города. Когда-то чувствовал такое в Питере. Первая любовь к городу. Хожу и говорю ему, как его люблю. Пусть Прага возьмет мои кошмары, чтоб вернуться в Россию спокойным и чистым.

Библиотека Климентинум. Поиски Толстого. «Толстой и Достовский» Мережковского. Хорошо! Чуточку абстрактней, чем обычно пишет писатель о собратьях. Дмитрий Мережковский более тезисный, более намечающий проблему, чем ее раскрывающий.

Взялся читать все журналы «Мира искусства». 

Кроме необъятной Климентинум, можно читать и библиотеку Пети: Элиот, Борхес, Байрон.

Гейне на чешском.

На английском читаю «Зефир-книга. Zephyr Books. 12 современных поэтов». Лондон- Стокгольм, 1946. Нравится Ботрел Bottrall:

 

The child quickens the coy light of a candle

With faint voices and echoing alleys.

 

«Ребенок торопит робкий свет  свечи слабыми голосами и улочками, переполненными эхом». Alley = прежде всего «узкая улица, узкий переулок», а потом уж «аллея». Но главный, конечно, - Дилан Dylan.

 

The force that through the green fuse drives the flower

Drives my green age.

 

«Сила, что через зеленую плавку гонит цветок, Гонит мой зеленый век». И сколько околозначений!

Борхес. «Сад дорожек, что разветвляются». 1941.

Человеческий, теплый испанский. Повествование подогревает воображение читателя. Удивляет точность видения мира. Странно! Я-то не верю, что современный человек может видеть так много. Мой герой всегда жалок и слеп: таков он в реальной жизни.

Явно обыгрывается создание мира.

«Тлон будет лабиринтом». Эта страна - загадка, созданная самими людьми. Ее судьба - быть разгаданной. Борхес словно нащупывает дыру в нашем сознании, ясно указывает на нее.

«Мир будет Тлон»: обозначен путь человечества. Вот оно что! А у меня никогда не было столь величественных идей.

 

Селинджер! «Плотники, поднимите выcoко брус крыши! Raise high the roof beam, carpenters!».

Стремительные и диалог, и действие.

«Франни и Зуи». У меня развился вкус к его диалогам. Они сделаны ровно, и после неправдоподобных диалогов Достоевского притягивают.

Понравилось изображение ужаса Франни.

В рассказе «Сеймур» есть экзистенция: ставятся экзистенциальные вопросы в форме диалогов. Это интересно, потому что в моей жизни нет диалога, но только борьба.  Мое собственное литературоведение в самых неожиданных местах. Поанализирую рассказ «Франни и Зуи» - и уже будет легче.

С. 22: хорошо подан ужас Франни, ее смятение.   Автор добавляет чуточку немецких расхожих словечек.

Откуда в Америке такая культура писем?

Селинджер доказывает, что и реальность может быть предметом искусства. У него тайминг, у него ровное дыхание. Сколько раз он описывает действия с сигаретой! Поразительная черта искусства 20 века: курение, этот недостаток, показывается слишком часто. Особенно это навязчиво в кино.

 «Fanny stared avidly into space, as nightmarecallers do. Франни жадно уставилась в пространство, как это делают те, кто вызывает ночные кошмары».

Когда Селинджер уходит в долгий диалог, у меня кружится голова, меня ведет мое непонимание, а может, и как е-то неспособность, несостоятельность. Меня уносит этот огромный диалог, я с ужасом чувствую, что уже не выберусь из него. Drag - это и «затягивать», но и «затягиваться»! Герой постоянно затягивается. Нагромождения слов не увлекают. Этот юношеский порыв надоедает.  

 

«Саломея» Уайльда. Слишком простой, объясняющий язык. Это не должно бы походить на комедию. Уайльд будто не чувствует, что речь идет о культуре. Ирод потребовал танцевать слишком прямо. Потрясает тема, но не ее исполнение. Персонажи статичны. Как бы ее играли актеры? Надо столько доигрывать за автора!

«Сатанинские стихи» Рушди. Странная метафизика. Роскошные разводы на стыке цивилизаций, культур, стилей. Понять, почему этот полет мысли преследуется, почему автор должен скрываться, невозможно: надо знать ислам. Этим преследованием ислам слишком громко заявил о себе. Объявлено, хоть и тишком, исподтишка, противостояние западным ценностям. И детектив, и художественная литература, и «просто» взрыв фантазии. Мне незнакомо это чувство открытости мира. Мое-то ощущение, что все мы этим миром загнаны в рамки, как стадо свиней в загон. Иначе как манипулировать нами?    

«Аполлон» за 1910 – 1912 годы.   

8 Элиота читаю  в Вышеграде.  Mr. Eliot’s Sunday Morning Service.

 

Polyphiloprogenitive

The sapient sutlers of the Lord

Drift across the window-panes.

In the beginning was the Word.

 

«Воскресная утренняя молитва Мистера Элиота». «Много и в любви порождающие Ученые разносчики Бога Плывут мимо окон. В начале было Слово».

В «общем» дневнике другая цитата, тоже красивая. Дневник веду на чешском.

12 Святой понедельник святой недели. В странствиях ближе Луций, а не Жуан. Вернусь ли к роману о Христе? Так и тлеет в душе. Теплый огонек.

14 Редакция «Револьвера». Дал туда «Музыку для тебя». Попросили и другие рассказы.

16 Невероятный чешский язык: Голан Holan.

 

Po celou noc padala na sadi jablka,

zatimco souseduv chlapec umiral.

 

«Целую ночь падали яблоки в саду, Потому что мальчик по соседству умирал».  Мой «Дон Жуан»:  «Философское обоснование растворения». Все не справиться.

В траве мертвые улитки.

Эмпсон.   Я привык к хорошим английским стихам.

17 Пасха. Говорю с Петей по-чешски.

19 Материал к «Роману в письмах». Бытовуха. Отношения в актерской династии.

Клинтон принимает делегацию геев и лесбиянушек. Лесбиянова Надежда Сергеевна. И это – политический стиль!

Мой Жуан готов любить из политических соображений.

21 Весь день просидел, как завороженный, у дома Моцарта. 

23 «Великий Гетсби» Фитцжеральда.

Стихи Зейферта.

«История философии» Дюрана.

24 Чай в ночи. Борхес. Рука больше не ноет, боль осталась только в мизинце.

29 Баланчин умер десять лет назад ровно.

Байрон. Лондон, 1889. «Поэтические творения The Poetical Works лорда Байрона». Такая вот старая, прекрасная книга. Он мощен в раскидистости.  В этом языке, чудится, еще много близости к французскому. 

«Гяур» - неразборчивый юношеский порыв.

В «Узнике Чиллона» Байрон далек, но уже ясно далек.

«Манфред» - нравится! Он нравился уже и на русском.

Байрон, похоже, не знает ежедневного вызова миру, как это у Бодлера. Он долго собирается с духом, чтоб высказать миру  все, что о нем думает. Какие-то проклятия! 

Манфред – самоубийца. Уверен, столь подробное изложение его смерти не могло не потрясти его современников в 20-ые 19 века.

«Корсар»: ритм кажется заданным, натужным, ломовым.  Может, это – ритм эпохи? Как в моем времени слышен душераздирающий скрип, словно залежавшуюся телегу заставляют работать: возить камни.  

У Гейне в ритм вторгается смех, эпоха расхихикивается, подмигивает, - и это увлекает читателя.  

«Лара».  Вроде, что-то понимаю. Близко к Пушкину: «He comes at last in sudden loneliness. Наконец, он впал в одиночество».

Прямо, Онегин!  В путешествиях Онегина влияние Чайльд Гарольда  слишком очевидно.

В «Чайльд Гарольде»  неотразимый, хлесткий язык. Тут Пушкин мог завидовать Байрону.  У англичанина слишком много воспитанного, тонкого презрения. Этого вовсе нет у Пушкина.

Именно в «Каине» Байрон по-настоящему нов и прокладывает пути новой литературе, новой эстетике.  Это важно отметить, потому что все же бросается в глаза, что Байрон слишком мусолит одни и те же приемы. С возрастом он менее взывает к вечности, а более критикует.  Сатира!  Такое уж достойное занятие? Тем не менее, и в моем романе «Жуан» слишком много сатиры.  Как только автор берется за общественную жизнь, сразу становится сатириком.   Почему автор отказывается от вечности и погружается в земное? Больше нет сил летать?   

30 Кто-то любит меня, кто-то навевает сны.  

«Современный американский короткий рассказ. 20-30 годы. Short stories». Конечно, Хемингуэй интересней всех. Странно, что столь многие, не сговариваясь, видят обаяние в столь прямолинейном реализме. Для особо одаренных его проза сходила даже за достижение соцреализма.

В 70-ые мне казалось, что Хемингуэй учит преодолению ужаса жизни, - и с интересом его читал.

-Кто-то же должен сказать правду о жизни! - думал я. 

Встаю утром в шесть, иду наугад - и от счастья кружится голова: только оттого, что живу. В такие чувства мне уже не вписать Хемингуэя. 

Я вот вспомнил «Тропик Рака» Генри Миллера: он больше подходит, больше соответствует тому, что происходит со мной и эпохой.

«Смерть в Венеции» Томаса Манна. Как роскошно обработал он свои сомнения! Тут есть живая борьба с собственными воплощениями.

«И давит жизнь, как кошемар», - сказал Тютчев.

Но каков ответ на этот самый «кошемар»?

Перевоплощение в творчестве.

«Снова в Вавилоне. Babylon Revisited» Фицжеральда. Разворачивается драма, но глубоко внутри: читатель только издалека слышит ее. Эта проза обещает небывалые выходы и чудеса, но не дает их.

Самое трудное: не почувствовать, не нащупать конфликт.

В любом произведении должны ощущаться четко прочерченные линии, а у Фитцжеральда их нет.  Вспомнил «Мертвый Брюгге» Роденбаха: там все ясно и – красиво. 

«Гетсби».   Приятное ощущение тайны.  В фильме Уэллеса «Гражданин Кейн» (явная перекличка с романом)  эта тайна ярко сверкает, а литератор чудесен только кусочками: он легче впадает в быт, чем в тайну.  

Странный тип рационализма являет собой творчество Фитцжеральда: его рацио до того сомневается в себе, что в итоге себя отрицает, - и нет психологии, нет фона, на котором бы это отрицание засверкало.

Вот кусочек из «Великого Гетсби»:

«I wanted the world to be in uniform and a sort of moral attention for ever; I wanted no more riotous excursions with privileged  glimpses into human heart. Я хотел бы, чтоб в смысле морали, мир был одет в униформу и некую форму моральной заботы; я б больше не хотел бурных, мятежных экскурсов в человеческое сердце».

Аttention - это и «ожидание», но и «забота», но и «ухаживание».  

Пруст на чешском.

Рис с медом и вареньем.

Обычное литературное мление на природе. Почему в этом томлении так мало житейского? 

Музеи и фильмы так дороги, что смотреть их нет смысла.

Смотреть только то, что меня поглощает, ведет, перевоспитывает.

Чехи любят черно-белых бульдожков.

Иной раз увидишь и кота на поводке. Мило.

Май.   После плотных скитаний стал много сидеть в Климентинуме. 

Сборник современной русской прозы «Зеркала». Москва, 1989.

Как ни торжественно все, что происходит тут, в Праге, я ничего не могу испытывать к этому «творчеству». Все это, жалкое, глупое, несчастное, могла возглавить только Петрушевская - и дама не растерялась.

Ничего себе, «царица»! Нет, это очень хорошо, что меня нет в этом сборнике. Нет, такие люди не могут стать моей средой.

Опять «Толстой и Достовский» Мережковского. Автор так и не сходит со своих интеллектуальных, метафизических рельс. Пугает тяжеловесностью. Увесисто-ложно-классичен.

Классичен - редкий случай! - до отвращения.

Мирискусники. В их журнале много статей Шестова.

1902: дебют Белого.

«Весы» за 1904-05. Тяжеловесное барахтанье Брюсова в «Ключах тайн».

Я сам стою у источника, сам коснулся тайн. Мне не нравится этот диктат интеллектуальности. Головастики диктуют все и всем!

Мне Блок кажется куда более тонким, чем эти умники. Но, если признаться, я им ужасно завидую: какое время! Рядом  с ним видно, что мы-то опущены в Лету, в безвременье, в забвение.

Статьи Розанова и Белого. Глупая, жалкая критика! Но я уверен, что и современная критика через какое-то время предстанет  каким-то  жалким междусобойчиком. 

Большие проблемы с бумагой: приходится писать на обоих сторонах. На одной – обязательно дневник. Литература сто раз чудесна: она спасает и в этих передрягах.

«Саломея» Уайльда. Конечно, Штраус предпочел либретто по Гофмансталя.

3 Павел Лукеш, его семья. Требешовка, Прага – 9. Ехать аж час на автобусе.

«Дон Жуан». Он говорит о матери:

-Она дала мне жизнь, но сошла с ума.

Насколько он связан с этим безумием, насколько ответственен за него? Не вырастет ли его собственное безумие из болезни его матери?

Для меня в детстве было ужасно видеть маму одетой не до конца. Мне было неприятно видеть плоть моих близких; папы – тоже.

Какой дождина! На моих глазах становится частью реальности.

Написано «Прощение с бывшими женами».

Читаю «Мир искусства», а сам прямо окаменел в обмороке. В Славянскую прихожу к восьми утра, а к десяти набивается, болит голова – и брожу.

8 Два туриста из Вены. Говорим по-английски. Как европейцы говорят о себе!

15 «Весы».

Религиозная процессия в честь трехсотлетия убийства Непомука.

22   Что же делаю в моих многочисленных записях, как не осмысляю мое прошлое? Оно переполнено посещениями кинотеатра – и пишу о лучших фильмах, стараюсь понять образы, столь вдохновившие, столь создававшие меня.

Слепота, ограниченность и жестокость критики «Весов». Поток неумных мнений. 1905: упоминание о Ленине. Зловеще.

Экстазы Белого. Сейчас такая литературная «звезда» уже невозможна. И он не раздевался догола, как современные звезды!

Брюсов, Белый, Бальмонт, Иванов - четыре кита «Весов». Брюсов схватывает современность. Нос по ветру! Реверансы пролетариату. А как же без этого? Гиппиус:

 

Душа моя, угрюмая, угрозная,

Живет в оковах слов.

Я - черная вода, пенноморозная,

Меж льдяных берегов.

 

1907. Совсем слабо. Красивая женщина еще и образована! 

Никакой иронии: прекрасная женщина, главная тусовщица, - а еще и поэтесса.

Ее рассказ «Мавренька». 1907. Перекличка с «Митиной любовью» Бунина, написанной гораздо позже.

Она была очень резка во мнениях, но ее роль в Серебряном веке слишком велика. Какие они все  слепые со своим умом!

Моих авторов этого времени просто нет (Ремизов, Гюисманс, Роденбах).

Разве один понимаю слепоту литературной критики? Значит, она попросту отомрет. Кому нужен этот глупый слепой? 

Что еще плохо у мирискусников: потоки стилизаций. Это можно с ума сойти от Кузмина, Ауслендера и прочих!

Лучше уж один искренний сексуальный разбойник Казанова, чем толпа образованных стилизаторов!

Почему предпочтение - именно стилизации? Так жажда прозрений, прорыва оборачивается слепотой. Ведь оценить  стилизацию могут слишком немногие. «Огненный ангел» - лучшее Брюсова. Тут не только грубый, все раздвигающий ритм, но и вкус. Тоже  стилизация! Именно такие и подтолкнули меня писать  «Деву Марию».

Странно, что так много Белого.

Почему Верхарн предпочтен Рильке? Желание Брюсова.

Спасибо за Малларме.

Пример кошмарного безвкусия Брюсова:

 

Твоих объятий серп благославляю!

Все прошлое во мне им сжала ты.

 

Чудовищно. И такой человек - литературный  генерал Серебряного века! Конечно, на таком фоне «Серебряный голубь» Белого - шедевр. Между тем, роман юношеский, путаный, неотточенный. Любопытнейший документ становления Белого.

1909. Закат «Весов».

Мнение журнального критика:

«Литературный рационализм заел беллетристику запада».

То есть в России просто этой  беллетристики не знают.

Мое приятное впечатление, что  «Весы» вовремя почувствовали, что почва из-под ног уходит и закрылись.

Но почему никто не говорит о тех ужасах, что несет уже свершившаяся революция?

Нет, все убаюканы, именно убаюканы - ужасом!! Никто не ужасается ужасу - что может быть удивительнее?

«Весы» продержались шесть лет, потому что были журналом четырех авторов. Ставка на Белого? Но почему нет? Если критерий - талантливость, - то да, да, да! Мастер изображать руины, обрывки, выплески. 

Есть  культура России, а о культуре Союза тут, в Чехии, никто и не знает. Если ее впихивали силой, то и это не помогало: после 1968 года отношения испортились. Да, я прочел собрание сочинений Горького, много читал и Шагинян, и Пуйманову, пытался и прочих, в том числе, и моего руководителя ЛИТО Слепухина, - но все старания не изменили низкого мнения об этой прозе.

Как ни крути, ложь.

Эта низкая ложь сыграла и положительную роль: я бросился учить иностранные языки. Именно европейская культура, хлынувшая в мою душу через языки,  дала мне так много!

Меня спасла культура, а не конкретные люди. Именно это навсегда определило мое отношение к людям. Поэтому и тут, в Праге  («в Прадзе v Praze» на чешском) меня ведет Культура.

Опять возвращаясь к прозе Белого, я заметил, что он пишет о женщинах без чувственной подкладки, которую оставлял для женщин в жизни. Насколько я понимаю, он любил жену Блока искренне, но вернее было бы назвать эти любовь «увлечением». 

30 Иезуитский музей Марии. 

Июнь.   Спасаясь от ужаса, пишу прилежно, всяк день, «Дон Жуана».

Одолел «Мир искусства», «Весы» и добрался до «Золотого руна».

Когда устает голова от эитой родной классики, зубцаю Фасмера.

Учу йогов английскому. И больше: перевожу «Агни Йогу» с английского на русский, а тут же при мне Давид переводит на чешский. Неужели у чехов еще нет этого перевода?

4 Живу у станции «Флора». Спускаюсь от «Флоры» пешком к Клементинуму, к Karlovo Namesti. Здорово.

5 Задыхания Пруста. Les intermittences du сoeur. Слышно, как сердечко екает.

Пшибышевский. Не очень примечательно, но искренне.

Помню, о моих рассказах Петрушевская, знаменитость советской литературы, сказала:

-Это только искренне. Искренность еще не делает литературу.

Сейчас не понять, почему Пшибышевский имел бешеный успех. Это тоже кажется лишь искренним, не больше.

Я читал его еще лет десять назад, а при  перечитке он вовсе пустой.

Выплеснутая стихия.

Кажется, автор мог бы еще поработать над текстом, добиться более выразительной формы, - но нет! Как раз стихия-то, безбрежность и ценятся.

«Волны» Виргинии Вульф. V. Woolf  «Waves».

Чудесна эта свобода повествования. Хороша как раз иррациональность.

Авторша как нарочно пододвигается к безумию, играет с ним.

После Пшибышевского и такая проза отдает отсебятиной: автор слишком уж старается изобрести новое.

Но все же Вульф пишет с несомненным личным обаянием: вчитываюсь в эту милую абракадабру - и она укутывает меня.

Конь Персиваль куда-то безумно скачет - и это соединяет концы романа, пропадает ощущение разрыва.

В порывах же Пшибышевского есть что-то бездушное, ходульное. Причитавшись, оценил в Вульф истинное новаторство. Больно хорош ее английский! Может, прочти я Пшибышевского в оригинале, и его бы оценил?

Танки (это стихи) на чешском.

8 Терзающие сомнения побеждаю прогулками. Придя, слушаю RFI. Постепенно французский роднеет.

9 Через работника Газпрома Люда прислала мои рассказы. Я сдал их в «Револьвер» - и вот редакторша встречает меня с открытой грудью. Большая, болезненно белая грудь у маленькой женщины – это не соблазн. Прочла, что ли, «Как я люблю»?

11 Еще раз переписываю «Старость дон Жуана». Если б меня напечатал «Револьвер»! Я б, наконец, вышел из моего вынужденного заточения.

12   Год 1912, Тугенхольд в «Аполлоне». Тут видно - на протяжении всего журнала,  - что наша искусствоведческая традиция шла вдоль западной. Тугенхольд - тот, кто сумел подняться на этот уровень.  Пришло время профессионалов.

Как ни умен Белый, но искристости и поигрывания смыслами мало. Почему первая мировая война изменила столь многое? Потому что эти изменения уже начались. Еще до войны разрушается аура искусства, его теология, оно стремительно теряет цельность.

Из журналов следует, что мир чувствовал тот интеллектуальный и прочий взрыв, что его ждет.

То же, что и с появлением Ренесанса. Я уверен, через века кровь этого времени смоется, забудется - и начало 20 века  предстанет именно так: интеллектуальным взрывом.

Дождит вовсю. Это успокаивает. Вспоминаю Верлена: словно его строчки рождаются из моей души совсем естественно. «Дождит над городом, как над моей душой».  

13 У помойки нашел Лермонтова и Маяковского. Моя молитва – моя работа. Пишу так и молюсь.

Напишу вот роман о Христе – и в этом выразится моя вера.

15 Пани Молешова жалуется, что все романы Кундеры украдены. 

«Аполлон».

Чешское ТВ купило все фильмы Тарковского. 

Смотрю на Гумилева, Белого, Ахматову, Гиппиус и поражаюсь их красоте. Эпоха личных обаяний! Я почему-то подумал об этом, начиная читать «Золотое Руно». Этот журнал более всего известен в России.

Параллельный французский текст -  увы, лишь знак респектабельности, а не глубины мысли. В основном, все серенько.

Правило хорошего тона: плюнуть в Чернышевского.

«Что делать» - юношески самонадеянная проповедь».

Зачем плевать? Просто слабый писатель. Да, серенько, потому что слова журнала  не передают мощь переворота в мировом искусстве начала 20 века!

А это что за фраза?

«Господин Минский, принадлежа к числу сильнейших у нас метафизических умов...»?

Все сикось-накось, кое-как.

Кстати, без Минского не представить Серебряного века, да ведь написано о нем кое-как.

Брюсов. На примере журнала видно, как вместе с человеком воцаряются его вкусы,  он уже всех гнетет. Этакий угнетатель от литературы.

Страшен такой Брюсов: он диктует моду, он знает, откуда взять деньги на журнал. 

Некрасов, хоть шулер, все ж не обладал столь большой и зловещей литературной властью. 

Я сразу вспомнил советских литературных королей: от прозы Чаковского до стихов Дудина.

По-моему, понятие китча вырабатывалось в таких вот роскошных журналах.  В «Руно» мало прозы, в основном, статьи о живописи,  - а настоящей прозы просто нет.

Какие-то детушки пишут себе.

Пущай пишут.

В «Весах» хоть какая литература, а была, а тут просто дорогой журнал. Журнал - это кредо всех тех, кого мы зовем мирискусниками.

Многое в «Руно» сделано против толпы, с прямыми выпадами против нее. Это-то и предал Блок!

Конечно, Блок сливался с толпой в общем потоке интеллигенции. 

«Аполлон»! Похоже, самый серьезный журнал. С 1909. В первом же номере - Анненский (хорошо расплылся в обзоре современной поэзии) и Мейерхольд.

Это серьезно, но есть и жалкий ходовой демонизм: Черубина де Габриак. Мистификация под особую душу.

Забавный критерий: средний рассказ того времени - это «средний» демонизм.

К примеру, так:

«Что-то черное вламывалось в мою жизнь эти два года».

Читаешь эту «демоническую» похабень - и видишь, что Ахматова уже тогда стояла выше всего этого жалкого варева.

 1910: первая реклама.

Много сладкоречивого Кузьмина (переехал из «Весов»). 

Дух «Аполлона» - совсем иной: предвоенный. Тревога разлита во всем, журнал, как живое существо, чувствует, что многому предстоит рухнуть.

Как посмертно воздано Анненскому! Среди потока смертей (Толстой, Врубель, Малер, Георге) эта - очень примечательна. Значит, хотя бы тут современники не ударили в грязь лицом.

Собственно, я в этой библиотеке как дома, но и это не всегда спасает. Какой-то священный Ужас поднимается в душе - и шагаю через парки, чтобы вернуться в рабочее состояние.

Столько предчувствий в хорошей журнальной литературе. Читаю и их, и самого себя, и моих предков. Были все они от сохи или кто-то хоть сколько-то поднялся над обыденностью?

В «Аполлоне» много Волошина: его просветительской прозы.

Как, приехав в Москву, я мечтал попасть в салон именно такого доброго просветителя! Ничего не получилось. Ничего.

Наша бесценная Клер так держит дистанцию, что о сердечности нечего и думать. Если Волошин - человеческое открытие, то Мандельштам - поэтическое.

 

На стекла вечности уже легло

Мое дыхание, мое тепло.

 

Да, я давно знаю эти строчки, а все равно не привык к ним, все равно склоняюсь пред их высокой метафизикой. Если кто лично меня и нежит строчками, то только Анненский.

Сажусь за «Русскую мысль». 1882.

Предыдущие журналы оставили огромное впечатление, но они кажутся однодневными рядом с настоящими русскими журналами.

Я бы и «Пчелу» всю прочел, живи не в Подмосковье, а в Москве.

С неописуемым ужасом думаю об Истре.

Луга, Питер, Истра: мне везде было плохо. Почему? Мой сволочной нрав? Но в чем я - сволочь для этих людей?

В том, что недостаточно любезен  с ними?

Есть ли хоть какой-то выход? Буду ждать, пока изменюсь сам. Таков христианский подход.

Если собираюсь писать роман о Христе, то должен быть христианином.

И как иначе?

Ужасный холод жизни.

Почему никто  мне не пишет? Почему и по-христиански, и по-человечески этот мир столь холоден?

Думаю, ко мне относятся хорошо, но выжить всегда так трудно!

Давид Елинек, буддист, у которого живу, не проявляет интереса ни ко мне, ни к моему творчеству. Это так больно.

Милое пюре уже с первого номера «Русской мысли»:

и бытописание («Голь» Михайлова, нравы голи),

и история (о Мазепе),

и история литературы («Сашка» Лермонтова).

Все же, пюре более чем съедобное.

Читаю  эти журналы с высоты истории, читаю предчувствия русского общества. Этим огромно влияние «Золотого руна» и прочих журналов.

«Русская мысль» очень отстает и от жизни, и от литературы. Сколько чернухи! Госпожа Петрушевская была б постоянным автором этого журнала.

Особое внимание к тюрьме.

Кстати, западные СМИ особенно часто ассоциируют Россию с тюрьмой.

В журнале за 1893 год можно даже прочесть:

«С легкой руки Шопенгауэра и Гартмана в наши литературные сферы заронился и с тех пор тлеет более или менее серьезный пессимизм».

Насколько жалкий «анализ»! 

И на самом деле, зачем эта «литература»?

Шарахнулся было в «Русское Богатство». И тут наука, философия, литература - в одной куче. Этакая «интеллектуальная» развлекуха.  Как похоже на современную литературу!

Забавный пример - рассказ «К свету», 1883:

«Он опять поднялся, вздохнул глубоко и опустил голову. И в первый раз, после многих лет черствой, заскорузлой жизни, какое-то трепетное, робкое умиление спустилось в его сухое сердце».  

Такой вот типичный стиль; я даже не привожу имя автора, чтоб его не позорить.   Оценишь Достоевского после такой галиматьи.  «Заскорузлая жизнь», «сухое сердце»  - откуда эта корявость? Мне важно знать, что она существовала.    Неприятна сама установка на середнячка. Тогда кому могут быть интересны такие журналы? Ведь той толпы, к которой они обращены, больше нет.  

Случайно мелькнул Бодлер; полное неприятие «про’клятой» литературы нашей русской культурой.  

Еще один пример стиля того же года:

«Ее сердце затрепетало, как пойманная птичка».  

А 1884?

«Промелькнула весна, бессильны и безумны оказались порывы». 

Или:

«И слезы хлынули потоком».

Почему так много Мюссе и Лермонтова?  Обычный жанр: «Записки земского врача».  Полная слепота подбора и критики, и авторов.  Все, как сейчас.

Июль.   Дом Русской Культуры в центре Праги. Библиотекарша жалуется: книги куплены, но остаются в России, потому что нет денег на их перевозку в Чехию. Приеду в Россию на уже готовую книгу. Назову ее «Любовь небесная и земная». Войдут рассказы «Музыка для тебя», «Как я люблю», «Дева Мария» и – «Дон Жуан».  

Поразительно, как Пушкин нашел приемлемую форму для ужасного положения: хочется какать. Поэт обозначает это «кюхельбекерно».

6  Прага пустынна и тиха. Иду и не остановиться.  Словно б у Ужаса отвоевываю каждый день своей жизни! Ночь с грозой и дождем.

Огромный сад в парке Страхова. Можно нарвать яблок.

7 Большой праздник: Ян Гус, Кирилл и Мефодий.

Гора журналов на обочине.   Макулатура! Никто не проявляет интереса.

8 Последний визит в «Рево’львер». Тереза улыбается. Может, хватит, мадам, а?

Кусочек из романа в «Русской мысли» (номер 10 за 1886 год):

«Слуга колебался. Молодая девушка произвела на него самое благоприятное впечатление; она была сильно взволнована, и слезы блистали на ея прекрасных глазах».

Тьфу.

Что-то изматывающее, но и тихое, крадущееся в событиях вокруг.

Чудесные прозрения, но они не сближают в жизни. Они – противопоставляют нас.

20 Читаю «Вульгату» в магазине Павла. Моросит весь день.

Опять много бродил, записывал на ходу, сидел в Климентинуме.

22 ПСС Бродского в квартире. Это все еще «Монд» просвещает.

26 Храбал «Местечко у воды». Похоже на Соколова «Меж волком и собакой».   

«Судья и палач» Дюрренмата. Прекрасный конспект так и не написанного романа.

Комиссара поддерживал его коварный двойник, и пр.

 Хренотень, но показывает, что и мне надо попробавать написать детектив. Детектив или детективчик? Меня прельщает именно сие «чик». 

27 Образ в немецком журнале: научная дама из борделя.

Разговор с переводчицей пани Черна. Ее официальное имя: доктор Милада Черна. Та самая «Pro inspirace». «Чапек добился адекватности, именно ее – тем и хорош. Но не больше. Куда ему до глубин Достоевского». Пани почему-то не может на меня смотреть без улыбки.

Карамзин об истории:  «Это область поэзии».

Неужели и для меня так? Этим определением писатель поднимает понимание поэзии на небывалую высоту, но он и лишил это понятие определенности. Мирко Ковач на сербском.

28 Куда переделывать «Из бездны»? Пока совсем не понимаю.   

Роман «Вся чужая». Отрывочки.

«Elle est charmante, - сказал князь». Перевода французской фразы  (= она мила), конечно, нет.

«Предубеждение графини не устояло перед честной, открытой душой Ани». «Увижу ль я ее? - неотступно думал князь». 

Тут пародия слишком естественна.

Опись к картинам, купленным в Венеции по приказанию Петра Великого. Фантастики нет.

Факты из полицейской жизни.

С 1886 - «Потоп» Сенкевича. Тут же и «Жуан» Байрона, и «Тартарен» Доде. Хорошая солянка.

Всем нравился ложный пафос и непременный надрыв Надсона:

 

Проклятье вам, мои младенческие годы!

 

Что-то похожее в протесте моего сына.

Так «Русская мысль», отрицая «чистое» искусство, отрицает все интересное в искусстве. Ее будет читать только ученый. Даже мне, и то скучновато.

Что ж Фета не дали?

Из западных: дальше Бурже дело не идет. То-то и оно! Тут и сидит наш будущий крах литературы: всегда «государственные» идеи - выше самой Поэзии. Поэтому Фета и не надо.

Перлы: «Мери вся просветлела»; «Большое раздумье сошло в его душу».

1882, номер 11: «Палата номер шесть». Потрясающе. Чехов!  Среди дряни - шедевр.

«Все ищут ее взгляда и ласки».

Рассказ «Роковые калоши». А я думал, может быть только роковая ошибка.

А вот стих Мережковского: честное, холодное, умное.

Еще один пример какофонии:

«Весь отдавшись Элизе, он не забывал мучения нравственные, доведшие ее до такой степени беспорядка. К тому же, в нем опять проснулась страсть».

Мог ли подумать, что литература бывает  такой плохой? В детстве мамина библиотека была «огоньковской» (приложение к журналу) - и теперь искренне рад этому отбору.

Вспомнил Анниньку Щедрина: образ неоправданно затянут.  Так что чувство формы у него проявляется именно в сатире.

Почему мне больше нравится Фет, а Бродский и Мандельштам кажутся слишком холодными? Несправедливая оценка.

Разговорился с хорватским беглецом Сашей Скендерия  (в Югославии война, Прага переполнена беженцами), он говорит об особой еврейской культуре. Эйнштейн, Шонберг, Бродский,   Мандельштам - неужели в их культуре еврейское? Прежде всего, общемировое.

Или можно говить о холодности и интеллектуализме этой субкультуры? Не верю.

Август.   Hrabal: «I by jeho oci mne mijeli a zaviraly se az za mnou… его глаза были мне милей». А как дальше? Не перевести.

2 Ларусс «Искусство 20 века». Томина в общем зале.

3 «Русалка» Дворжака в Театре Марионеток. Искал везде Антона Адосинского, сосратника Полунина, - но так и не нашел.

И тут, в Праге, переборол все свои соблазны.

Эта борьба позволяет осмыслять слабости, видеть их ясно, делать предметом творчества. «Старость Жуана» идет к концу.  Написал  немного к «Роману в письмах» и «Человеку толпы».

10 Цитата из «Русской мысли» за 1895: «… появившиеся, несомненно, реакционные течения: символизм, декадентство и другие – явления наносные». Отмечается «болезненная  впечатлительность» Шекспира; Пушкин якобы «легче» переживает обиды.

12 Опять простудился.

Идея рассказа «В начале была Ложь»: герой окаменевает в ужасе и скотстве. Четверть моего «Жуана» написана в Праге. Это же я такое, как не дитя Праги?! Именно так.

15 Концерт в Климентинум. Орган.

Написал «Отзыв о Жуане телечиновника».

16 Еще концерт. Выставка Макса Эрнста. На самом деле великолепно.

Пришла пора бесплатных концертов, а я как раз уезжаю.

Ренан.

17 В Институте Гете. Что так поздно попал сюда? Малометражки начинающих.

«Русская мысль». 1897. Появляется  Горький: «Орловы». Чернуха в современном стиле.

1898: Ницше и Ренан названы «гуманистами-филологами». Спасибо большое! Так назвал их Трубецкой, тут же добавивший, что речь идет о вырождающемся «гуманизме».

Странно, что тут в Праге  одолевает видение двух любимых русских поэтесс: Цветаевой и Ахматовой.

Если Марина пугает экзальтацией, то сдержанность Анны привлекает и утешает.  Возвращаюсь не только в Россию, но и в русскую литературу.   

Орвелл «Скотный двор».

Публицистика Мальро. Не оправдала ожиданий   проза Канетти: все, им сказанное, не только верно, но и скучно.

20 Отъезд из Праги.  

Минск. Коммунистический экстаз в самой архитектуре города. Этот раз не пытаюсь найти Василя Быкова. Мне стыдно! И что ему скажу? Теперь минское шоссе пустое, а десять лет назад было оживленным. 

23  Литва. Живу сам по себе: купил хлеба, нашел бесхозную яблоню.

Биография Троцкого. Москва, 1991. «По реке несло трупы деревьев и бревна».

В конце «Гантенбана» Фриша есть такой долго плывущий труп.

А длиннющее, завершающее повествование самоубийство философа Зенона в «L’Oeuvre noir» Юрсенар?

28  Опять Минск, потому что иначе в Россию вернуться нельзя. Уговорил Павла посидеть в Национальной библиотеке.

Попалась книга Рязанова о себе.

29 Музей Мацтацва. Полно плохой живописи.

Плохонькая, прямолинейная книжка о Распутине (репринт 1924 года). Павел купил, потому что клюква: эротическая религиозность.

Сентябрь  93  Луга. Мое возвращение в русский язык. Его как прорвало: в мою душу хлынул поток.

Встретил Диму Васильева. Спросил меня:

-Что пишешь? Опять что-нибудь тяжелое, бытовое?

Он весь в своих национальных теориях.

Гоголь о «Мертвых душах»:

-Выдумывать кошемаров – я также не выдумывал, кошемары давили мою собственную душу: что было в душе, то из нее и вышло.

5 Питер.

Мой чешский Павел совсем стал чужим. Мы даже не разговариваем.

Моросит. Морось. Моросный день. Моросновато.

17 Тракль.

Тонкие реминисценции Кузмина. Читаю много стихов русских поэтов, но внутреннее волнение столь велико, что, может быть, не в силах их понимать. 

Я вдруг вспомнил, что в  Праге ничто не говорило о Кафке.  А тут он живой, он странен и не очень одарен. Ему чудится, он в аду, он ясно очерчивает свой ад. Причем тут Прага?

Стихи Бодлера. Его актуальность естественна. Приближение к его стихам. «Вильсон» Эдгара По. Добротный страх двойников.

Для Ницше примирение с жизнью - огромный труд. Это очень привлекает в его прозе. Безумие филолога отлито в строчки.

Невольное сближение с Достоевским. О Достоевском думаешь постоянно,  а Ницше входит в меня только при чтении. 

18   Вирджиния  Вульф. Хорошо описывает, как  героя уносит поток жизни. Эта захлебывающаяся «около-проза» - со своим шармом.

На какой-то момент «Волны» стали главной книгой моей жизни, я увлекся ею. Вульф намеренно не собирает краски, но рассыпает их, идет от намека к намеку. В повествовании есть яростная молитва - и мне в моей «Молитве» хотелось добиться такого ритма. 

«Записки у изголовья» Сей Сенагона.

19 Концерт Доминго на прощание.  Поезд «Юность» везет домой.

20 Истра.  «Двенадцать» Блока с рисунками Анненского.

«Марина Цветаева в жизни» Лосской.

 

Абрам Терц (псевдоним Синявского). Знание литературы преобладает над самой литературой. Не стоит выпячивать интеллект.

Сказать людям: Я умен, - значит, сказать не так уж много.

Сам не понимаю, почему не очарован этой литературой: в ней все есть. Десять лет назад так понравился «Пхенц», а сейчас одного ума мало.

Синявский очень интересен, но мне еще надо верить в автора. Он цитатник и схоласт, и слишком много неличного. Я, кажется, боюсь хлада его ума. Вот что? Гениальность или выпендреж?

Мне с моим умишком не оценить.

Прекрасно и о Гоголе, и о Пушкине, но еще более странно. Что ж! Загадка на всю жизнь. Для меня тут еще и чисто французская смесь «чистого» литературоведения с прозой. Это нормально для Франции, но мы-то разводим эти науки. 

У меня уже страх пред бесконечным холодом современной литературы.

Да, Бродский умен, но его стихи холодны.  Я преклоняюсь пред самой материей стиха поэта.  Такого у Синявского нет: нечему поклоняться. Почему противопоставляю Джойса, почему Джойса считаю страстным?

 

«Жизнь с идиотом» Виктора Ерофеева. Обыгранный кошмар. Без холода и с острым чувством современности.

Все же стоит заметить, что за поверхностным стебом стоит проблема бытия: сосуществования людей. Как тут не вспомнить слова Сартра: «Ад - это другие»? Читать это невозможно: слишком грубо, - но не знать об этом нельзя: слишком хорошо о нашем мире.

Странно было б не заметить собрата! Р

ассказ «Подруги». Раскрытость в скотство. Ибо такова жизнь.

«Ебическая сила» рядом с «я давал волю моей элоквенции». 18 век рядом с современным матом. При стилевом стержне вызывающий разброс в средствах. Так Ерофеев близко подходит к Сорокину, но все же Виктор не столько эстетизирует, сколько показывает скотство мира.

Я бы предпочел ужас мира, - но тут именно скотство.

Любопытно отметить, что издано в 1990 году тиражом 50 тысяч. Тираж еще советский.

Уверен, что все раскупили.

Для постороннего, равнодушного к литературе человека что Ерофеев, что Петрушевская - одно и то же, но для меня современен только Виктор.

Людмила просто, однообразно  и зло долдонит, что мир - только черные краски, а Виктор, примирившись с чернотой, ее эстетизирует.

Пытается это сделать. Меня только пугает, что он по большому счету только вуайер voyeur (приживется у нас это слово?), что у него разделение литературы и жизни заходит слишком далеко.

Виктор в жизни блещет благополучием - и потому его ужасы тоже благополучны. Я бы назвал этот стиль барокко, - но ему не подходит слово «русское». 

По-моему, за этими текстами стоит явное ощущение литературной среды (у меня среды такой нет, но, надеюсь, способен понимать и такие чувства).

Эта среда интернациональная, избранная, недосягаемая.

Да! Виктор «причастен» к лику святых»: он участвовал еще в хрущевской оттепели, он  знает в лицо и часто по-дружески всех, кто создает современную русскую литературу.

И пишет он, прежде всего, для этой среды, заранее зная, что встретит одобрение и поддержку.

В его текстах больше литературоведения, чем литературы, больше теории литературы, чем ее практики. Невозможно любить автора, который издевается над читателем и норовит насовать ему поджопников.

Да! О такой любви как раз и идет речь.

Хроника, хроникальность повествования: о нравах литературной среды. Ощущение барокко острее ощущения среды.

То есть Виктору стиль важнее того, о чем писать.

Да! Стиль - это огромно, в нем вся эпоха, а конкретно всегда приходится писать о низости.

Приходится?

Только потому, что такова установка: на низость.

Если сравнить интонацию у Достоевского и у Ерофеева, видно, что мой современник отказывает от своей в пользу некоей усредненной.

Для чего?

Зачем это нарочитое «кое-как»?

Зачем Целое текста важнее его частностей?

Зачем эта андеграундность, если самого андеграунда underground уже нет?

Зачем закапываться, если цензуры нет?

Зачем бороться, если бороться не с кем?

Зачем исходить г-ном, если мир так красив?

Зачем рядиться в инвалида, если ты здоров?

«Тело Анны». Мастерство в нарочитом эклектизме. Стиль колеблется: то сюр, то реальность.

«И сожрала любимого человека».

И Ерофеев, и Лимонов не направлены на самосовершенствование, хоть и пишут. Тогда куда же вы летите, господа? Если не в высоты духа, то куда и лететь? Может, просто и не летать вовсе? Вовсе не писать?

Во всяком случае, не чувствуется, что литература - высшая цель.

Скорее, она - служанка.

Эти мои современники прекрасно образованы, одарены, прекрасно знают литературу, но саму литературу любят мало.

Может, и не надо такой любви?

Тогда хоть бы каких прозрений! Если жизнь - только нагромождение кошмаров, то зачем о ней писать?

Зачем лишний раз мордой в грязь?

Как хочется тепла Гончарова!

У Ерофеева есть любовь к русской классике, но почему столь возвышенное чувство не просачивается в его прозу? Неужели мы, современные литераторы, так плохи?

 

Нарбут. Совсем проза. Зачем ее заталкивать в стихи?

Зенкевич. Георгий Иванович. Более интересные личности, чем литераторы. Зиновьев, «Зияющие высоты» - интересно. Сейчас нет сил перечитывать. Хочется литературы, а не публицистики, не умных людей.

Особенно много у Зиновьева критики того мира, что для меня закрыт: для меня невозможно столь глубокое знание внешнего мира.

Торжественный момент: возвращаюсь к текстам Джойса. В путешествии ничего его  не читал.

«Джакомо» чудесен, но тут слишком много позиции: «Я - художник!». Понравилось, как сделан женский призрак.

Почему «She walks before me... My words in her mind. Oна идет передо мной, мои слова - в ее голове»?

Но в структуре рассказа разве не воплощена прекрасная идея? 

Словно б с неба,  на бумагу брошены строчки.

Они редки, но прекрасны.

Октябрь.   Пруст: читаю  в электричке на Москву.

Его привкус кощунства, его превознесение искусства - и наши отражения, наша зависть персонажам этого мира, более живым, чем мы.

Выхватив одну строчку «Le reflet lointain, brise, incertain, trouble, changeant. Отражение далекое, разбитое, неверное, встревоженное, меняющееся», улыбаюсь: столько Пруста вокруг нас.

А то теряю смысл его текста и разглядываю его, как диковинную картинку. Человек, замурованный в четырех стенах, обретает полноту существования в литературе, - а для нас это невозможно.

Мой рассказ «Виолетта» не получился; надо это признать. По сюжету, ее обожают. Она так дешева, что разрывают на части. Толпа из богини делает девку: так понятней.

Пишу «Воспоминания бывшей жены Жуана»: апофеоз низости. Мой роман порядком мне надоел.

13 Юнг: «Артист находит первоначальный образ бессознательного, и как раз этот образ компенсирует узость духа эпохи». Мачадо Machado: 

 

La imagen, tras el vidrio de equivoco reflejo

surge y se apaga como dаguerrotipo viejo.

 

«Образ через неверное стекло отражается, всплывает и упокаивается, как старое фото». 

Музиль, «Человек без свойств», 53: Моосбруггера мучает шум. Этот маньяк притягивает Клариссу, он – один из центров романа.

17 Пятый фильм «Декалога» Кислевского. Какое тепло! Обручил Европу со славянской душою.

Ницше Nitzsche: «Die grosste Tatsache. Великие факты», и т. д. Гомер так рано стал все-эллинским!

И куда пропала книга «Альбертина исчезает»? Поразительно, как она вечером, на сон, совала мальчику в рот свой язык – и это его потрясло, он уже не мог без этого удовольствия, ставшего как «ежедневный хлеб». 

Кажется, это Вера утащила.

Мой Жуан мог бы стать утонченным эротоманом, но в нашем потрясенном обществе он просто грубеет. Разве это не в духе времени? Всем запрвляют мужики, уже никого не удивляет царящее скотство.

Работа над «Человеком без свойств» началась еще при чтении романа еще три года назад. Но вот чтение в оригинале делает это занятие столь значимым, что отодвигаю все остальное. 

1, 58: «Denn angenommen, dass es in der Geschichte kein freiwilliges Zurüск gebe, so glich die Menschheit einem Mann , der ein unheimlicher Wandertrieb vorwaertsführt, für den es keine Rückkehr gibt und kein Erreichen». Попробую сам: «Потому что предполагалось, что в истории нет свободного возвращения…».

Лучше уж самому не дерзать! Вот перевод Апта: «Ведь при допущении, что в истории не бывает добровольных поворотов назад, человечество походит на человека, которого ведет вперед жутковатая страсть к бродяжничеству, который не может ни вернуться назад, ни достигнуть какой-то цели».

Поразительные тонкости. Музиль сумел создать необычайно плотную ткань повествования. Почему же этот роман известен только среди профессионалов?

«Улисс» знают все, хоть никто его не читает, конечно.

Вот Блум говорит о проходящих женщинах: «The unfair sex. Неприятный пол (женский)».

Да! Ульриху не хватает пошлости, чтоб «Человек без свойств» стал бестселлером. Nitzsche Ницше: «Sichgehenlassen. Позволить себе идти. Пуститься в –».  

Фет.

 

Когда писала ты медлительные строки...

 

Слово «медлительные» на меня действует магически. Это не значит, что она, героиня,  писала их медленно!

Нет.

Торжественно!

Я читаю именно так. Это слово - прямой мостик к Ахматовой, к ее внешней медлительности, а, по сути, торжественности.

Фильм по ТВ о Цветаевой. Пока что семейная жизнь, сердечные дела даются мимоходом, а ведь такая информация - сильная сторона телика.

Заболоцкий. Хорошо «Животные не спят». С 1926 начинается путаница в эстетике (сейчас говорят «в концепции»).

 

Река дрожит, и, чуя смертный час,

Уже открыть не может томных глаз.

 

«Томные глаза» реки?

Нет переживаний, но лишь зарисовки.

Стих «Засуха». Кошмары, чудища даются мимоходом. Он - в стороне, он не входит в собственные кошмары, он чужд и им,  и самому себе.

Сама картина засухи еще художественна, но финал сбивается на призывы.

Так всегда: Заболоций видит, но не в силах обдумать того, что с ним происходит. Словно б общество сделало его вуайером, поэтом, сумасшедшим.

И в «Бетховене», прекрасной оде, трава в обмороке, река томна и прочее. Мне нравится преображение в природе, но этот пантеизм в отличие от гетевского граничит с аномалией.

Русская классическая литература более не во главе, а спряталась в контекст русской общественной жизни. Как сказал Ленин? «Литература должна быть винтиком и колесиком общепролетарского дела». Тогда литературу запрягали, а теперь на нее наплевать.

Бальмонт. Раздрызганные образы. Музыка вместо стиха. Музыка под видом стиха.

Все же, несколько пустовато, господин Balmont Бальмо’н! Это было б безобидней, если б  вы не претендовали на открытия.  Все же Белый достиг большего со своей эстетикой порывов. 

 

«Улисс». 7 эпизод. «Frisky frumps. Игривые, резвые, шаловливые старомодно и плохо одетые женщины». 

Frump  - это еще и «неряшливая, старомодная одежда». Из текста Джойса всплывают мои совсем уж лужские впечатления детства.

Этот образ стайки пожилых похотливых женщин част в современном искусстве. Особенно ярко: хор теть в «Палисандрии» Саши Соколова. Если и вижу такую новосозданную традицию, стараюсь ее избегать.

8 эпизод. Сложность и банальность Блума.

Почему «всесожжение почки kidney burntoffering»?

Блум осмеивает все высокое, что он знает.

Как перевести «Post 110 pills - post no bills»? «После 110 таблеток - никаких счетов (никаких трат на ваше лечение)». Но переводчик понимает, что речь идет о - гонорее!! Поэтому они переводит: «Злодейка-гонорейка побеждена».

И как перевести  «U.p: up»? Хоружий: «К.к: ку-ку». Междометия переводить особенно трудно.

Блум идет с похорон, но, кажется, что он до них не доходит. Такая полная аберрация смысла. Мне нравятся эти «провалы»: их полно в любой жизни. Шутки кажутся грубыми и вовсе не шутками.

93 Ноябрь   12 мая 1868 года у Достоевского умирает дочь Соня. Наши дочери, наши фобии, связанные с ними.  Бунин:

 

Все снится, дочь есть у меня…

 

3 Похороны Феллини.  

5  Умер Юрий Михайлович Лотман.

Неужели никогда не напишу что-то личное, обжигающее, как «Мальте» Рильке?

Stevenson Стевенсон: «The sound of his blows echoed through the house with thin, phantasmal reverberations. Звук удара  отозвался в доме тонким, таинственным дрожанием».

Умер Бёрджес Burges, автор «Заводного апельсина». Русский сленг, возможно, чем-то обязан этой книге. «Найтовать в парадняке» - оттуда.

Три года назад умер Мамардашвили. Как Косте не стыдно заиграть такую книгу!  Я дал ему «подержать», а эта ученая скотина!

 

Бунин. В его язычестве что-то европейское.

Такое язычество, что близко к литературному христианству.

Удивляет способность Бунина писать о цвете. Часто цвета и запахи связаны, что для меня просто недоступно: высший полет.

Мне так нравятся его сверхъестественные способности, жажда жизни, красота природы.

Я вот очень ярко вижу цвета, наслаждаюсь ими, - но как их принести в литературу? Потому что просто не пишу о наслаждении, принципиально не пишу.

Для меня главное - концепция, - и иногда меня шокирует мой любимый Бунин, что пишет часто как бог на душу положит.

Откуда у него пристрастие к криминалу?

«Казак плебейского вида» убивает Лику в «Чистом дыхании». И это не концепция, а просто блажь.

Меня еще в детстве потрясло это убийство.

Кто он, этот казак?

Почему он убивает Лику?

Не скрою, этот рассказ до слез взволновал меня.

Рядом с ним Цвейг показался надутым, вычурным дураком.

Кажется, Лика отдалась этому казаку - и он уже не смог без нее. Обещала выйти замуж, обманула мужика - так умри.

Уж не примитивно ли это?

Разве это литературная идея?

Разве это просто идея?

То так напишет, то сяк. А где идеал? Взгляды писателя должны складываться в целое! Иначе не понять. 

 

Достоевский. Поразительно, как он справляется со своим ужасом. Меня учит именно то, как он несет ужас в себе.

1908, Андре Жид, начало книги о Достоевском: «Огромная масса Толстого еще заслоняет enсombre горизонт».  Надо только себе представить, какое влияние оказала эта книга на мнение французов!

Замысел мэтра: роман «Атеист». При этой перечитке меня поразили такие фразы: «От живой струи жизни отстану +

Последние главы «Идиота» я писал день и ночь с беспокойством ужаснейшим (письмо из Флоренции, 25 января 1869) +

Множество отдельных романов и повестей разом втискивается у меня в один, так что ни меры, ни гармонии (1871)». 

 

Розанов о любви Гоголя к покойникам. Вот и пусти его в литературоведение! Опасность нагромождений у Брюсова.

 

Влачу живую груду тел,

Которые меня ласкали и любили».

 

Очень уж холодно.

«Школа для дураков» Саши Соколова. Прекрасно.   Теплая софистика. Меня этот рассказ приятно укачивает: столько в нем нежности.

Герой - идиот? Он такой же идиот, как князь Мышкин. И сам жанр: многоглаголивый - перспективный.

Этот современник мне очень приятен.

Единственный, кто приятен. Есть что-то в его произведениях,  что заставляет постоянно думать о них.    

Белинский. Столь интересный человек на глазах становится зловещим. Достоевский о нем сказал: «Смрадная букашка». Но мне должно быть стыдно повторять такие гадости, брошенные в пылу полемики.

Потом мой кумир странно  «извинится»: «Я обругал Белинского  более как  явление русской жизни, нежели  лицо; это было самое смрадное, тупое и позорное явление русской жизни... Одно извинение - в неизбежности этого явления» (1871).

Прежде Блок занимал всю мою жизнь, а теперь только отдельные строчки догоняют меня.

 

Ее спеленатое тело...

 

- о Деве Марии.

Странно, что торжественность Бодлера и Блока - одна. Ужасно их родство по сифилису, по кошмарам, но оно есть.

И эти два кошмарных человека стали мне близки! Ужасно, но я люблю стихи этих людей, очень люблю.

Но за что люблю Ахматову? Почему ее исповедь становится такой близкой? Она поднялась от любимого к призраку любимого, а потом к Богу. Это путь сразу всех.

Прав ли Достоевский, сказав: «Любовь к народу была у Некрасова как бы исходом его собственной скорби по себе самом»?

При всем уважении к Некрасову, так много сделавшем для русской литературы, не верю в его искренность. Так что в чем-то Достоевский прав.

Горький. Как и Ленин, самое большое заблуждение моей юности. Одолел собрание сочинений Горького, а хотел и Ленина.

Для меня Горький несопоставимо талантливей Петрушевской, кумира уходящей эпохи. Дама просто образована, а Горький самобытен.

Как жестоко время! Теперь Горький предстает пошляком, а Ленин - лжецом. А ведь я любил этих людей. До Бодлера. До становления. До изучения языков. Горько думать, что юность была такой глупой.

Опять притягивает Тургенев. Это он сказал о «братстве писателей».

Бунин: «Тургеневская Лиза - все-таки абстракция. Иные ее черты физически несовместимы. Я ее не вижу».

Именно такая абстрактность притягивает к Тургеневу, но не дает его любить. Он какой-то неживой рядом с Достоевским. Мало скорби, мало мучений! А по мне просто барство. Просто Тургенев стилизовал там, где надо было крикнуть от боли.

Розанов чудесен на обрывках. И впрямь, опавшие листья, а не мысли.

Наш мир несопоставимо более жесток, чем современный Достоевскому - и потому он не столько восхищает меня, как учит, как не надо писать. Современный человек много видит и очень мало понимает. Он бесконечно  манипулируем, он запутался  в чувствах и событиях.

Герои Достоевского не знают, что такое информация, и тем очень похожи на время моего детства. Они погружены не в информацию, а в чувства. Что же в них современного? Да ничего. Вот Достоевский взял и соорудил сюжет, а какой сюжет в нашей жизни, если мы все - как говешки в проруби? Я только могу облизываться. 

Живое появление Виктора Ерофеева на ТВ неожиданно смягчило его прозу и сделало живым, вменяемым, понятным. Живой облик несопоставимо мягче литературного. Литература хорошо проиграла.

Мандельштам:

 

Невыразимая печаль

Открыла два огромных глаза.

 

Что это за чувство? Эта сюрная картина призвана выразить чувство. Не простое чувство, но именно творческое, поэтическое.  

Лилиан Ваутерс Wouters. Милая бабья болтовня. Веселит ужасно.

«Мыло» Понжа Ponge'a. Автор пытается нагромождать занимательно, но ничего нового, интересного не проглядывает в такой «литературе». 

Ла Брюйер: «Книга Рабле - загадка. Монстральное assemblage соединение тонкого и грубого нравоучения morale. Шарм сволочи!».

Вернее, так: «Тонкое и грубое сочетаются монстрально».

Но для меня верно только начало этой фразы: «Загадка».

Я подозреваю, что меня этот роман впечатлил именно телесно, тогда как Бодлер тронул только душу, только тонкие стремления, что в реальной жизни смываются ее ужасом. 

Разве не поразительно, как Томас Манн развернул историю Иофа в эпос? Разве  не тем же буду заниматься я, если когда-то напишу о Христе?

Нагромождения в «Смерти в Венеции»: авангард под соусом классики. Вот так запросто взять и заехать в авангард! Найти в нем лучшее и использовать.

Вместе с Эдгаром По в его рассказе блуждаю по Парижу.

Как По говорит «темнеет»? «The world grew dark before my eyes. Мир становился темным перед моими глазами».

Нарочно перевожу примитивно, чтоб показать поэтичность текста. Зачем он добавляет «перед моими глазами»?  Особое ощущение близости мира: перед глазами - сочетается с ощущением огромности и особой карпизности extraordinary freaks cудьбы.

А метафизика близка математике. Поэтому у Пушкина так мало метафизики и так много житейского.  Страстное желание Рильке служить только высокому.

Стихи Неруды очень понятны, потому что он обожествляет любимую женщину.

 

«Eres mia, eres mia, voy gritando en la brise de la tarde, y  el viento arrastra

mi voz viuda.

 

«Ты была моей, ты была моей! - кричу в вечерний ветер, и ветер рвет мой пустой голос».

Так что есть метафизика, а есть Метафизика. Мне нужна вторая. Такая поэзия (пусть и в прозе, как у По)  очень близка. 

Умберто Эко: холодный кудесник стиля. Заданность, эклектика, расхожесть фантазии.

С Бодлера начинается мое внимание к кошмарам, их проталкивание в творчество, - но не он создал мои кошмары.

Гете настаивает на случайности  ужасного, а потому не изображает и не анализирует его. Это обедняет его творчество, оно не добирает современности. Рембо живет с душами вещей, а не с самими вещами.

Нет-нет, да стиль Музиля качнется. Он не боится тяжеловесности, он предпочитает сложность.

Мачадо в «Земле Альваргонцалеса» говорит о родстве. Так мое родство с Лугой могло стать моим спасением, но оно стало проклятием, в него вошел острый привкус ужаса.

Может, оно и научило кошмарам? Похоже, что так.

«В сумерках. Verwirrene Finsternis» Цвайга. Легкое скольжение вдоль тайны. Читал - лет 25 назад! Тогда, читая о страхе, не верил в него. Просто отбрасывал те чувства, которых не знал.

А что Кафка? Отметить его триумф его яркого визионерства: мы живем как кроты в его рассказах. Выживаем.

Призер Французской Академии Дельтей Deltey (произносится имя француза «Дельте»). «Святой Дон Жуан».

Вот чем заменили половой акт: удушением лебедя.

Какой близости хочет Жуан?

Тереза, любимая Жуана, - только свидетель этой мастерски описанной схватки. «Une joie enorme, sanguine, sadique... Радость огромная, кровавая, садистская». Этот садизм разделяет любимая. «Cette espece de depucelage: les savonneuses comme les Menades antiques trainent Juan a la rive. Этот род лишения невинности: мягкие, жирные, как античные Менады, они тащат Жуана на берег».

И далее развивается идея сверхчувствительности Жуана («Принц Кожи»). 

Цвейг. «Письмо незнакомки». Нет, не трепещу, как в детстве. Все равно, он пишет привлекательно и легко. Почем сейчас это повествование не кажется искренним? Или я так постарел? Придыхания? Не верится.

«Жгучая тайна». Если б только повествование от имени ребенка! Цвейг сознательно идет на поводу у ребенка. Если подсмативает Дега, то именно как художник, а у Цвейга мальчишка глазеет в замочную скважину. А может, этот мальчишка - я?! Может, мне - 15 лет? Не я ли подсматриваю? Именно тогда прочел этот рассказ. Что-то плоское в подаче материала, тема разработана по-скотски.

Казалось бы, Сад - темные, страшные страсти. Как раз наоборот! Ему их приписывают. У него слабая литература. А вот кто заслуженно всплыл и стал символом эпохи - так это Кляйст.

Или культура андеграунда мне ближе всего? Хеппенинги, Генри Миллер, Рембо, Лотреамон, д'Оревийи.

Нет, позиция Бодлера ближе: держаться немного в стороне. И строгость - обязательна.

Возраст и ответственность приносят классичность, выверенность.

 

«Улисс». 9 эпизод. Обнажаются поиски родства.

То понимание родства, что предложила мне Луга и родственники, только напугало. Лучше вовсе не жить на свете, чем этак скотиниться. Даже мечтать-то смешно, что они признают свою неправоту. Можно себе представить, как тема родства мучила Джойса, если он посвятил этому роман.

Описывая Блума, автор говорит ясно: сознание человека - помойка. Что-что, а это известно. Интересно, что Джойс не умаляет и привлекательности ничтожности.

Декабрь.   «Улисс».

5   Стивен: «Художник ткет и распускает ткань собственного образа».

Очень приятно: литература для литературы. Умозрительная глава. Столько холодных построений, но ради концепции все прощается. И как еще вложить всего себя в одну книгу?

Тут недостатки неизбежны.

Нравится, что секс такой безумный, неуправляемый, глупый и страшный. Яростный спор со всей «прочей» литературой.

Группа лиц блуждает.

И везде, как в «Портрете», - проклятие рождения. Стоит это сформулировать, как первородный грех: изначальная душераздирающая греховность. Этот грех вмещает и ощущение катастрофы, и изначальнй непрочности мира.

 

Ближайшие годы буду писать «Иисуса».

Когда роман кончу, все другие рассказы встретят меня враждебно, как чужая недоступная толпа.

Помню, в 1978 написал «Разведенного человека», а уже через год так возненавидел рассказ, что выбросил.

Зачем выбрасывать? Нелюбимое, да все-таки мое дитя! 

Но это повестсвование о Боге не будет личным. Только потом, когда-нибудь, напишу и о своих поисках в Боге.

Вот возможные строчки из будущего романа: «Мои скитания были в Тебе. Разве не Тебя утверждал всей своей жизнью, разве не Тебе служил?  Вот так изо дня в день расту из созерцания, пребываю только в нем. Это и есть мои скитания».

Роман «Человек без свойств» меня заколдовывает. Словно б в нем есть нечто, определяющее мою судьбу и строй моих мыслей. Словно б он – близкое, мыслящее существо, не покидающее меня ни на мгновение.

20  Проникновение писателей в общественную сферу.

Виктор Ерофеев – проводник политических идей в сферу искусства. Видимо, его круг общения столь широк, что он умеет соединять несоединимое. Он в сфере искусства, но общественное в нем все же перевешивает. Искусство, но с выходами на общественность.

В Петербурге сгорел Дом Писателей. Я его хорошо помню! Очень красивый. Поразительно, что он претендовал на звание мечты.

Мечты не стало, потому что она была советской.

Мне как бы полагалось стать своим в этом Доме, мечтать о нем, - но вот мечта сгорела – и вижу, что она была ложной.

В Англию приглашает Мисс Рин Масгроув. Это уже насмешка!  Будто она не знает, в какой стране я живу!

Последняя сцена «Идиота». Убийство. Мысленно снимаю фильм, не могу его стряхнуть. Русские писатели за границей впервые  почувствовали себя в эмиграции. Понятно: не стало их Родины. 

Первые актерские агенства в России.

Буккер достался Маканину, рациональному профи.  Ну, этот хоть очень известен. Пишет очень крепко.

 

«Жгучая тайна» Цвейга.

«Руки - как отмершие вещи», «тело - как масса». Но где страх? Не понимаю. Страх описывается со стороны, и - страх пропадает.

«Амок»: задыхания. Нарочитая каша. Немецкий слишком прост! После Музиля мне просто скучно.  

 

Рабле. Образ монаха - из 10 века. И что значит этот суд на жестах? Напоминает жесты, движения рук на бирже. В Союзе такое можно было увидеть только в фильме Антониони «Затмение».  

Не потому ли не смог жить в Чехии, что диалог русской и чешской культур столь скуп?

Скорее, невнятен, чем скуп.

Апокрифичность провинциального сознания.

Притулиться б к  родной, большой, русской культуре.

Впечатление, преждe  всего, от Луги: чем ниже уровень знаний, тем более жестока жизнь. Слой сознания.

 

  

1994

 

 

Январь  В канун Нового год умер Дудин, светило питерской советской поэзии. Я видел его вблизи, он не производил впечатления самодовольного идиота. И вообще, советские писатели гляделись людьми.

Что-то принесет новое поколение? Смею ли надеяться и сам стать писателем официальным? Ничего не понятно. Жалкий, запутанный мир.

Не будь в нем искры божественности, стоило б жить в таком дерьме? Весь мир   кажется огромной, братской могилой наших надежд. 

10 Вот что сразило в «Brennende Geheimnis. Жгучая тайна» Цвайга еще в мои 15: «Erst später, viele Jahre später erkannte er in diesen stummen Tränen ein Gelöbnis der alternden Frau, dass sie von nun ab nur ihm, nur ihrem Kinde gehören wolle, eine Absage an das Abenteuer. Лишь позже, через много лет, он узнал в этих немых слезах клятву стареющей женщины отныне принадлежать только ему и ребенку, обещание отказаться от любовных приключений».

Поразительно, как пробуждалась моя чувственность в этих строчках!

11 Закончил «Дон Жуана» и начинаю его печатать.

Жить вдоль моего романа! Это как идти по Неве в солнечный день. Вокруг – расцвет натурализма. Жизнь разом обнажилось – и кто-то увидел в ней просто поток дерьма. Наверно, этот поток все же ведет к главному: к осознанию русскими своих национальных корней.

Американка отрезала член супругу, суд транслируется  на всю Америку – и как не вспомнить Бодлера: в своем видении он видел свой повешенный труп complètement chatrié совсем оскопленный. Поражает именно открытость совеременного общества ужасу.

Тяжело и заново переписывать «Дон Жуана». Зато материал резко приближается ко мне, становится моим.

15 Переписал первую часть «Жуана». Переполнен внутренними диалогами. Стоит вытаскивать их? Насколько они соответствуют моим представлениям о литературе?

Истринский сюжет:

-Девушка кричит на меня: Стой, сволочь!

Я стою. Я чувствую, она хочет, чтоб я ее изнасиловал. Прямо ей объясняю:

-Я такие услуги не оказываю.

И уже мысль такая: а не пришла ли это бывшая жена Жуана? Нашла меня, автора, и просит оказать деликатную услугу.

Joyce, 9 «We walk through ourselves, meeting robbers. Идем сквозь самих себя, встречая воров».

17 Напечатал «Речь Жуана в народном суде».

Joyce: … A Honeymoon in the Hand (а national immorality in three orgasms). Медовая луна в руке (национальное отсутствие морали в трех оргазмах).

Все шуточки! Жестокость мира переведена в шутку. И онанизм – предлог шутить.

18 «Речь ученым дамам». Эта софистика вычурна и груба. Сказать, чтобы ничего не сказать, но лишь добиться своей цели. Тексту аж два года. Да к черту его!

Joyce, 10: «A onelegged sailor, swinging himself onward by lazy jerks of his crutches. Какой-то одноногий матрос, бросающий самого себя вперед ленивыми бросками костылей».

19 Чуковская об Ахматовой в Ymca-Press. Между прочим, о Зощенко в 1946-ом: «наплевист» (официальное название писателя).   Теперь говорят «пофигист».

20 Огромный биоцикл покидает меня потихоньку. Если бы закончил «Жуана» в один день, умер бы от стресса. Готовлю себя к концу «Жуана». Роман писался пять лет: вдоль жизни Олежки, - так что прощание со столь большой частью моей жизни может быть болезненным.

23 Люда купила «Улисса» на русском.

Написал в «Дон Жуане» пошлые стихи. Страшно! Очень страшно. Именно по ним будут судить о моей душе. О поджопнике набросал еще в Крыму, на пляже.

27 Вот моя проблема: я так устаю, что не могу общаться. И так – всю жизнь! Благодаря этому я выучил языки, достиг всего, чего достиг, - но по-человечески я – ничто.

Интенсивно печатаю «Жуана». Превозмогаю отвращение, страх, просто вкалываю.

 Сбросить с себя «Жуана», эту ужасную ношу. Какая еще может быть работа! Даю Люде сто долларов на месяц, но это слишком мало! Если давать больше, не с чем будет путешествовать.

27 «Сны» писались еще в Варшаве.  

Так приятно читать славянофильские стихи Тютчева, но все же стоит помнить, что в них он изменяет самому себе. Вольно или невольно vollens nollens, но Тютчев славянофильничает.

Куда правдивее Блок: он любит Россию страстно, необщо.

 

Умом Россию не понять,

 

и т.д.   Эти возвышенные чувства не могут храниться и непременно выказываются тысячами и тысячами поэтов всех стран - и это удручает своей монотонностью и верноподданостью.

 

Снова Ахматова.    Обряд сжигания стихов Чуковская назвала «прекрасным и горестным образом». Ее воспоминания очень примечательны. Женофильство. Сплошные «мерси» Тургенева.

«Порнография» Джойса?  Она читала Джойса с восторгом, но не училась у него. Эзопов язык, его большая роль в создании стиля Салтыкова-Щедрина. Припадки страха к другим.

Любимое у Пруста: «Альбертина исчезает». И я почему-то пристрастно люблю этот роман. Так странно это совпадение. Но и еще одно: наша сверхлюбовь к классике.

«Всю жизнь читала Данте». Но кто все-таки ближе: Бодлер или Данте? Итальянский классик ближе, понятней про'клятых. Она уходит от меня именно в Данте.

Тут мы прощаемся: на Данте. Мне неприятно, что Анна Андреевна считает, что Блок  «недоброжелателен и холоден к людям». Дорогая моя  кумирша! Как вы неправы! 

Ахматова о  Любови Дмитриевне: «Порядочная, добрая, но не умная».

И кошмар их семейной жизни тоже отмечен Ахматовой.

Нет, это страшно.

Это мне неприятно.

Может, мне нельзя читать такое?

«Недоброжелателен и холоден к людям»! Точно так же скажут и обо мне. Господа, пожалейте нас! Не все коммуникабельны, не всем просто общаться. Я много думаю о быте моих кумиров.

«Пунины взяли чайник. Сижу без чая». Но в это время и ее сын Лева сидел на каком-то топчане в уголку. Как не умереть от такого унижения? Как не проклинать Блока, жившего в прекрасной квартире чуть ли не всю жизнь? «Стихи любила с детства. В 13 лет  я знала уже по-французски и Бодлера, и Верлена, и всех про'клятых».

Всем нравился Кузмин. По-моему, все в нем - только поза. А он - на всех фото. Так и Брюсов. Они доминировали как личности;  как личности, они утверждали себя «первыми» поэтами.

Кажется, Цветаева звала это время «эпохой мэтров». Генералы литературы! Теперь  разве не тоже? Нет, теперь - новое: становление.

А нынешние генералы? После Ахматовой естественно читать Битова, ведь он рвется в ее наследники. Безнадежно старый, окопавшийся во мнениях.

 

Битов - бесконечно далекий во всем.

Откуда эта прорва готовых мнений? Только успевает распаковывать. Интеллигентная самоуверенность.

Его «Пушкинский дом» - не столько роман, сколько эссе о романе.

Так Годар в иных своих фильмах  еще и дискутирует о природе кинематографа. Будет писатель «предпринимать усилия» (таков штамп), чтоб вписаться в конец 20 века или так и останется нарочитым классиком? Он смотрит из классики, из пушкинского времени - и теперь это слишком архаично.

Насколько современней его Блок! Придет ли еще эпоха Блока? Или уже не будет эпохи поэтов?

Структура «Кавалера Глюка» Гофмана. Предложения красиво набросаны. Странный, но выразительный синтаксис. Если А - предложение, то это А, А, А; А, А; А- А-, А, А, А: А, А- А-.... Просто чудеса какие-то.

Стивенсон - литературовед? Не убеждает.

В официальном курсе «Истории Франции» Карона - уважительное упоминание о Бодлере.

Появление большого числа очень похожих журналов.

«Салическую правду» только и помню из истории Франции до десятого века.

Вторая половина 19 века, Франция: из спора романтизма и классицизма рождается будущее искусство 20 века. Бодлер - из этого спора. Он абсолютно современен. 

 

«Идиот» Достоевского.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

1  глава.  Русское чиновничество. «Служащие-то люди и есть самые  непрактические». Мне более всего странно, что, рассуждая о власти, Достоевский никогда не говорит о насилии. Откуда эта беззубость?

Замечательная характеристика Епанчиных. «Лизавета Прокофьевна, правда, слишком даже пугалась, но все-таки это была не

та благонравная светская робость, по которой они тосковали».  Конечно, и это - о Мышкине и Аглае. Так что князь «разработан» на славу. Его жизнь получается полноценной.

Что еще о генеральше? «Она по целым дням с ними ссорилась,  любя  их  в  то  же  время  до самозабвения и чуть не до страсти».

Я сначала не мог с такой силой воспринять это семейство, как это показано у Достоевского. Это связано с общей проблемой моего восприятия: оно никогда не бывает адекватным. По сути, я завидую князю: мне никогда не было дано такой полноты отношений.

Роман получился столь «подробным» за счет полноты характеристик.

«Но главным и постоянным мучением ее была Аглая».

«О,  как  он  \\ князь \\ боялся взглянуть в ту сторону, в тот угол, откуда пристально смотрели на  него  два

знакомые черные глаза, и в то же самое время как замирал он от счастия,  что

сидит здесь опять между ними, услышит знакомый голос - после того,  что  она

ему написала». Первый раз так проникновенно о любви князя. По раскладу уже ясно, что Агата не способна воспринять его сложность - и все равно чувство так красиво!

Так Достоевский создает диапазон чувства. Надо, чтоб оно не казалось маленьким, жалкеньким.

«Неужели и в литературе  ничего  не  было  национального?». Трактат о  национальном. Между делом!

«У  нас  нет ни одного русского социалиста». Все западное, все ложное, все - не наше!

 «Эту ненависть к России, еще не так давно, иные либералы наши принимали  чуть  не за истинную любовь к отечеству».

Князь: «Я еще недавно в  острогах  был». Круг общения!

Об Ипполите: «Ему хотелось тогда...

всех вас благословить и от вас благословение получить, вот и все». И я начинаю верить, что Мышкин - с Богом в сердце!

2 глава.  Обращение князя к Евгению Павловичу.

«Все стояли в  тяжелом недоумении от этой неожиданной, болезненной и, казалось бы, во всяком случае, беспричинной выходки».

На выходку князя Аглая отвечает - своей  выходкой.

 «Я ни за что за вас не выйду  замуж!».

Аглая назначает свидание.

Все идут на вокзал.  «Все места около игравшего оркестра были  заняты».

Как хорош у Достоевского вкус к жизни! Это было и у Пушкина, но еще и с привкусом аристократизма. А что Достоевский? Разночинец.

«Мелькнуло одно лицо».  Рогожин!

Появление Настасьи Филипповны. «Князь не видал ее уже слишком три месяца. Все  эти  дни  по  приезде  в Петербург он собирался быть у  нее;  но,  может  быть,  тайное  предчувствие останавливало его».

Просто завидую Достоевскому! Напряжение поддерживается так легко! Действие не останавливается.

  «Страдание за  это  существо  не  оставляло  никогда его  сердца». Она заставляет его страдать, а ни о какой любви и речи быть не может.

«Если бы, любя женщину  более  всего  на  свете,  или  предвкушая возможность такой любви, вдруг увидеть ее на цепи, за железною решеткой, под палкой смотрителя, - то такое впечатление было бы несколько  сходно  с  тем, что ощутил теперь князь». Так легко коснуться кошмара! Мимоходом и - со всей болью.

Настасья Филипповна прямо обращается к  Евгению Павловичу.  «А я-то  все  рассчитывала,  что  он тебе еще наследство оставит». Так она вламывается очередной раз в семейство Епанчиных.

Настасья Филипповна бьет хлыстом офицера.

«Уводя Настасью Филипповну, он \\ Рогожин \\ успел-таки злобно засмеяться  в  глаза офицеру и с видом торжествующего гостинодворца проговорить:

     - Тью! Что взял! Рожа-то в крови! Тью!».

В словаре: «Гостинодворец = Купец или приказчик, торговавший в гостином дворе».

Важно, что все происходит во время музыкального вечера в Павловске. Так что понятно, что такой вечер мог оказаться совсем немузыкальным.

3   глава.  «Происшествие в воксале поразило и  мамашу,  и  дочек  почти  ужасом».

Аглая и князь. Разговор о дуэли. Возможная смерть князя что-то меняет в Аглае.

Рецепты Аглаи: «Ах,  какой  вздор!  непременно  купите,  хорошие,  французские   или английские...». Детали показывают, что она слишком все это хорошо знает. Откуда?

Хоть, правду сказать, я уже привык к необыкновенности героев писателя. Очень удивился, если б было иначе.

Объяснение интриги. «Ты,  подлинно  сказать,  друг  дома.  Лев  Николаич,  и   вообрази,   сейчас оказывается, хоть впрочем и не точно, что Евгений Павлыч будто бы уже больше месяца назад объяснился с Аглаей и получил будто бы от нее формальный отказ». Ну, Достоевский! Мне и не снились столь сложные закруты. Все, что проимходит с Евгением Павловичем, потихоньку всплывает.

Прежде генерал Епанчин не вызывал сочувствия, а теперь вижу, как он страдает.

Келлер и князь: пародия на разговор Аглаи и князя. В своей необычайной веселости Мышкин очень напоминает Настасью Филипповну.

Князь бродит в парке. «В сильные минуты ощущения радости ему  всегда  становилось грустно, он сам не знал отчего». Речь идет о любви.

Меня особенно трогают блуждания по Павловскому парку потому, что и я сам очень много там гулял. И вообще, есть в Достоевском эта пронизывающая лиричность.

Встреча в полночь  на скамейке - с Рогожиным! «Да я, может, в том  ни

разу с тех пор и не покаялся, а ты уже свое братское прощение  мне  прислал».

Князь: «Знаешь ли ты,  что  она  тебя  теперь,  может больше всех любит, и так даже, что чем больше мучает, тем

больше  и  любит».

При том, что это верно, это все же не истина. Наверно, человек должен верить в то, что он отстаивает, но писатель отстаивает кошмар.

Странно, что с возрастом этот кошмар становится мне все более близок.

Рогожин: «Ведь этакой разговор точно  и  не от тебя». Опять Рогожин проявляет необычайную психологическую тонкость: он понимает, что князь влюблен,  именно потому, что князь - другой. А где ж ему измениться, как не в любви?

4   глава. День рождения князя. Опять общество с поразительной теплотой. Чудится, Мышкин растает в этой общей сердечности.

Рогожин вошел и - пропал.

«Зако саморазрушения и  закон  самосохранения  одинаково  сильны  в  человечестве!».

Приятно, что Достоевский не бросает своих персонажей, но разрабатывает их и в таких спорах.

Двигатель этого спора - конечно, Ипполит.

«Ибо  телеги, подвозящие хлеб всему человечеству, без  нравственного  основания  поступку, могут прехладнокровно исключить из наслаждения подвозимым значительную часть человечества, что уже и было...».

 И такое прозрение отдается Лебедеву!

Спор о человеке. «Один...  объявил сам собою и без всякого принуждения, что он в продолжение  долгой  и скудной жизни своей умертвил и съел лично и в глубочайшем секрете шестьдесят монахов и несколько светских младенцев, - штук шесть». Вот он, «гуманизм» Достоевского.

Насчет монахов просто  непонятно. Шутка дурного тона. И князь приплел какие-то камни. Скучно. Впечатление, что автор затягивает роман.

Потом видишь разрастающийся политический памфлет. Что это?  Очередной выпад против адвокатуры? Скучно. Напоминает Свифта, но все же скучно.

«Связующей мысли не стало». Ну, что это?

А вот и Рогожин. К нему подходит  Ганя.

5 глава.  Ипполит. «Господа,  -  закричал он громко всем, - князь утверждает, что мир  спасет  красота!».

Надеюсь, этот спор будет серьезней.

«И вдруг совершенно неожиданно он вытащил из  своего  верхнего  бокового

кармана большой, канцелярского размера пакет, запечатанный  большою  красною печатью».

Опять трактат! Но прежде  Ипполит сказал: «Какой я ужасный сон видел,  теперь только  припомнил...».

 «Читать! - прошептал Ипполит, как будто раздавленный решением  судьбы \\ брошенная монета показала орла \\;

он не побледнел бы более, если б ему прочли смертный приговор».

Столь невероятные приготовления мне близки, хоть в романе они неоправданы. Близки, потому что нравится Ипполит.

Теперь значение Рогожина вырастает.

Почему Ипполит настаивает в лицо

Рогожину, что тот его посещал ночью? Интересный ход.

Исповедь Ипполита Терентьева не выделена в отдельную главу.

«Приговоренный к смерти не должен оставлять своего угла».

«Правда ли, что моя природа побеждена теперь совершенно?».

«Но  в  этой  комнате  я  заметил  одно  ужасное животное, какое-то чудовище».

Вот-вот! Это-то «чудовище» меня сразу потрясло. Казалось бы, что тут такого? Собака поедает гада. Но моя реакция всегда была болезненной, ужасной, быстрой, чрезмерной. Мне все кажется, эта сцена - мистическая, и гад - это одно из воплощений Дьявола.

Конечно, это вариант «Записок из подполья».

«Дело в жизни, в одной жизни,  -  в  открывании  ее \\ процесс! \\,  беспрерывном  и вечном, а совсем не в открытии \\ завершенность \\».

6 глава. Исповедь Ипполита.

«Люди  и  созданы, чтобы  друг  друга  мучить». Эта прямолинейность совсем не кажется жалкой. Меня очень долго мучила такая бессмысленная обида.

Ипполит, в отличие от других, без этой социальной брони, без социальной маски. Эта обнаженность человека говорит о его чувствтельности, даже одаренности, но это еще слишком мало для писателя.

Да, Ипполит - писатель. Он, может, будущий  гений.

Долгие блуждания в  мартовских  сумерках. Почему это так меня трогает? Да ведь я сам был помешан на блужданиях. Это кошмар моего нынешнего существования: тут в Истре негде блуждать. Скитаться езжу в Москву.

На пятом этаже! Прямо мой случай.

«Эта комната была еще уже и теснее предыдущей, так что я не знал  даже,

где повернуться; узкая односпальная кровать в углу  занимала  ужасно  много

места; прочей мебели было всего три простые  стула,  загроможденные  всякими лохмотьями, и  самый  простой  кухонный,  деревянный  стол  пред  стареньким клеенчатым диваном, так что между столом и кроватью почти  уже  нельзя  было пройти».  Боже, так это же моя комната в питерской коммуналке!! Понятно, почему тогда с таким волнением читал исповедь Ипполита: тут он слишком мне близок.

Конечно, я не жил так грязно, но все было слишком близко к этому. Тут  в Истре мне тоже навязывают эту питерскую коммуналку: живем с очень тонкими стенами и дверьми, живем в стеклянном доме.

«Есть  люди,  которые  в  своей  раздражительной  обидчивости   находят

чрезвычайное наслаждение». Бесконечно повторенный, но и бесконечно верный ход. Да, таков человек.

Ипполит спасает доктора! «Но в  этот  вечер  и  в  эту  ночь  брошено  было  первое  семя  моего «последнего убеждения».

«Бросая  ваше  семя, бросая вашу «милостыню», ваше доброе дело в какой бы то ни  было  форме,  вы отдаете часть вашей личности и принимаете в себя часть  другой». Трогательная «философия», закон человеческого тепла.

Как жаль, что милостыня рядом с нами сейчас стала индустрией. И как бы я решился поддержать это «производство»?

Этот вопрос занимал меня всю юность. Нет, я не нашел ответа: не стал ни общительнее, ни лучше.

Близость Ипполита и  Рогожина. «Он и сам вовсе  не  так далек от моего «последнего убеждения».

«Дом его поразил  меня; похож на кладбище, а ему, кажется, нравится, что,  впрочем,  понятно:  такая полная непосредственная жизнь, которою он живет, слишком полна сама по себе, чтобы нуждаться в обстановке».

Как хорошо! Так образ Рогожина стал полнее: он увиден дважды. «Похож на кладбище»! Слишком красноречиво.

«Мне вдруг  припомнилась  картина,  которую  я видел давеча у Рогожина». Еще одно сближение с Мышкиным.

«Природа  мерещится  при  взгляде  на  эту картину  в  виде какого-то огромного, неумолимого и немого зверя, или вернее, гораздо  вернее сказать, хоть и странно, - в виде какой-нибудь  громадной  машины  новейшего устройства, которая бессмысленно захватила, раздробила и поглотила  в  себя, глухо и бесчувственно,  великое  и  бесценное  существо  -  такое  существо, которое одно стоило всей природы и всех законов ее, всей  земли,  которая  и   создавалась-то, может быть, единственно для одного  только появления  этого существа!». Великолепная, центральная фраза романа. Она доверена - умирающему юноше!

«Я  вижу,  в  какой-то  странной  и  невозможной  форме,  эту бесконечную силу, это глухое, темное и немое существо». Разные воплощения зла.

Как важно, что Рогожин  появляется именно в этом контексте. Утром ясно, что  Рогожин  - только видение, но ночью Ипполит не мог отделить реальность от бреда.

«Нельзя оставаться в жизни, которая принимает такие странные, обижающие меня  формы. Это  привидение  меня  унизило.  Я  не  в  силах  подчиняться  темной  силе, принимающей вид тарантула».

7 глава. Я уверен, эти жестокие фантазии не умирают в человеке, но он, наконец, находит им место в загашнике души.

«Какой  нравственности  нужно  еще  сверх  вашей  жизни»? Довольно путано. Против чего он протестует? Разве общество так уж мучило его какой-то там нравственностью?

Получается целый роман об Ипполите в романе «Идиот».

 «Для чего мне ваша природа, ваш Павловский парк, ваши восходы и  закаты  солнца,  ваше голубое небо и ваши вседовольные лица, когда весь  этот  пир,  которому  нет конца, начал с того, что одного меня счел за лишнего? Что мне во  всей  этой красоте?».

Кстати, для таких мыслей совсем не обязательно, чтоб Ипполит умирал. Другое дело, что это усиливает мотивацию - и в действии появляется что-то неумолимое, железное.

Здорово! Настасья Филипповна - побоку, а главный герой - Ипполит.

Тут в Федоре Михалыче что-то лотреамонистое. Куда б он мог развиться, родись во Франции! Нет. Судьба - быть русским. Это и моя судьба.

«Неужто нельзя меня просто съесть, не  требуя от меня похвал тому, что меня съело?». В вере почуял насилие. Ницше.

Что за роман бы полчился без Ипполита? Без столь ясных выходов в современность.

После чтения исповеди начинается сутолока, которую Достоевский описывает со вкусом.

Ипполит: «Стойте  так \\ князь \\,  я  буду  смотреть.  Я  с  Человеком прощусь.

     Он стоял и смотрел на князя неподвижно и  молча  секунд десять,  очень бледный, со смоченными от пота висками и как-то странно  хватаясь  за  князя рукой, точно боясь его выпустить».

Слова про Человека знаменательные. Только безумец признает в Мышкине высокое.

Ласенер? Не найти в словаре.

Бродя в парке, Мышкин вспоминает Швейцарию. «Мучило его то, что всему этому он совсем чужой». Вот и ясно, что Ипполит - юный Мышкин.

Сон о женщине. «У ней было теперь как будто совсем не такое лицо, какое  он  всегда  знал,  и  ему мучительно не хотелось признать ее за ту женщину».

8   глава. Во сне он видел Настасью Филипповну, а разбудила его Аглая.  «Я думал, здесь была... другая женщина».

Аглая: «Я   хочу  сделать  вам

предложение быть моим другом».

Я вспомнил стих Йетса, где была проститутка и девочка. Так и Аглая с Настасьей Филипповной - они смыкаются в нравственной бесконечности.

Из диалога видно, что Аглая - еще один Ипполит.

«Я хочу  хоть  с  одним  человеком  обо  всем говорить, как с собой».

 «- Я хочу, я хочу бежать из дому! - вскричала  она,  и  опять  глаза  ее

засверкали: -  если  вы  не  согласитесь,  так  я  выйду  замуж  за  Гаврилу

Ардалионовича». Что ж это!

Аглая: «Потом вы  жили с ней \\ Настасья Филипповна \\ в деревне какой-то». Так было это ии не было?

Мышкин:  «О, если бы вы знали,  с  каким

ужасом вспоминаю я то время, которое провел с нею!».

Почему он откровенен только с нею? Да еще так до конца откровенен!

«Когда я  пробовал  разогнать  этот

мрак \\ самомучительство \\, то она доходила до таких страданий, что мое сердце никогда не заживет, пока я буду помнить об этом ужасном времени».

Опять о наслаждении себя мучить. Слишком много.

Аглая: «Она \\ Настасья Филипповна \\ хочет видеть вас счастливым; она уверена,  что только я составлю ваше счастие».

Аглая и Настасья Филипповна. Аглая объявляет войну, потому что не в силах понять глубину муки другой женщины.

Почему Аглая взрослеет так быстро? Получился не ребенок, но женщина. Я представил, как бы я написал их диалог: из кусков. Неужели  Достоевский писал сходу? Все ж подведено к письмам не слишком прямо. Сама идея, правда, что Настасья Филипповна пишет письма Аглае, где умоляет ее выйти замуж за Мышкина, меня шокирует.

9 глава.

Лебедев.  Что за «контрекарировать»? Французское сontrecarrer = противиться, мешать, противодействовать. Сontrecarrer les projets [les plans] — расстроить планы, спутать карты кому-либо.

«Пропажа четырехсот рублей из бокового кармана». Пропажа денег - частый сюжетный ход.

Характеристики Лебедева. «Господин  Келлер,  человек непостоянный, человек пьяный и в некоторых случаях либерал,  то-есть  насчет кармана-с;  в   остальном   же   с   наклонностями,   так   сказать,   более древне-рыцарскими, чем либеральными». Это не только забавно, но и умно.

 «О, благодушнейший князь! - вскочил Лебедев, даже в каком-то  вдохновении». Теперь раскрывается Лебедев. Получается какой-то Лесков с завитушками. И что так высвечивать второстепенных персонажей?

10  глава. «Князь понял, наконец,  почему он холодел каждый раз,  когда  прикасался  к этим трем письмам, и почему он отдалял минуту прочесть их до самого  вечера».

«Ему  опять приснился тяжелый сон, и опять приходила к нему  та  же  «преступница».

«Эти  письма  тоже  походили  на  сон».

Почему каждый раз читаю романы Достоевского как первый? Я совсем их забываю, зато - хочу вспомнить. Других и вспоминать не хочу.

«Но еще и не развертывая их \\ писем \\,  князь почувствовал, что самый уже факт существования и  возможности  их похож  на кошмар».  Достоевский пишет и сами письма!

«Но во  мне есть и грех пред вами: я вас люблю».

Для меня письма Настасьи Филипповны несопоставимо выше ее поведения! Она по повадкам - дама полусвета, склонная к выходкам. Но письма - прекрасны!

«Но я отказалась от мира; вам смешно  это  слышать  от меня, встречая меня в кружевах и бриллиантах, с пьяницами  и  негодяями?  Не смотрите на это, я уже почти не существую, и знаю это; бог знает, что вместо меня живет во мне. Я читаю это каждый день в двух  ужасных  глазах,  которые постоянно на меня смотрят». Это все столь же прекрасно, сколь и неправдоподобно.

Прекрасная у вас душа, Федор Михалыч!

В вас все равно пробивается желание написать роман непременно красиво: чтоб глаза зажмурить от счастья.

«Почему я вас  хочу  соединить \\ с Аглаей \\:  для  вас,  или  для  себя?  Для  себя,

разумеется, тут все разрешения мои, я так сказала себе давно...».

В письме она в точности провидит свою смерть. Все детали заранее очевидны.

«Он все молчит; но ведь я  знаю,  что

он до того меня любит, что уже не мог не возненавидеть меня».

 «И вот, наконец, она \\ Настасья Филипповна \\ стояла пред ним лицом к лицу, в первый раз после их разлуки; она что-то говорила ему, но он молча смотрел  на  нее;  сердце  его переполнилось и заныло от боли. О,  никогда  потом  не  мог  он  забыть  эту встречу с ней и вспоминал всегда с одинаковою болью».

Вот эта встреча. Конечно, теперь-то оцениваешь мастерство писателя: он подвел читателя к такой точке, когда это свидание стало и совершенно необходимым и совершенно естественным.

Как удивительно, что Мышкин не мыслит счастья вне женщины и просто вне другого человека. По-моему, нас опыт 20 века научил совсем другому. Как ни крути, а тут вылезает романтическая повесть.

Февраль  7   Кончил печатать «Жуана». Удивительное ощущение, когда кончаешь огромную работу.

Даже не верится, что столь большой роман закончен. Этой огромной идее отдана вся жизнь, и вот она воплощена.

Я могу видеть, чем занимался всю жизнь.  Если я и не писал об этом, то все же мечтал это сделать.

Может, и роман о Христе напишу?

Может, впервые стою пред огромностью собственной Судьбы.

Смерть предстала в виде романа, роман – пропуск в вечность, в оправдание всей жизни. Главное, закончен огромный биоцикл моей жизни. Как буду жить дальше? Буду ли жить?! Романище – 275 страниц! Да ты что ж, скотина, такую махину отгрохал? Два года бесконечной работы: 1992 – 1993.

Есенин: рифма, ясность и чувственность. Соблазнял в 19. А теперь?

9    Утро: сажусь за спасение «Виолетты Валери». То ли очень нравится, то ли совсем не нравится.

Обработать как сценарий?

Я выбросил статью

о НЭПе   (написал для брата, когда тот учился в Политехническом институте) 

и о Глинке (для романа «Любовь на свежем воздухе»).

16.15. «Виолетта» расползается! Писать заново?! Этот переход от одного произведения к другому очень болезненен.

Меняю кровь!

Подходит материал к «Иисусу». Незаметная, каждодневная работа: с книгами. Прихожу к Идее и благоговейно на нее смотрю: дала материал для второго будущего романа.

10  Опять Цвейг: «24 часа»: «Никогда не видел такого лица…». Эта литература, как они ни блестяща, не удовлетворяет меня.

Почему? Гордыня?

Почему Музиль и Кафка, а не этот мастер?! Не лежит душа. 

11 Со смерти Пушкина 157 лет.

Страшный сон ночью. Не от его смерти? Помнишь страх, но не сам сон.

«Мастер и Маргарита». Как странно, что  этот советский роман очевидно романтичен! Этот сорт возвышенных чувств мне особенно трудно дается.

Франция, 11 век: развитие культа Креста.

Из-за засилья «чернухи» в современной литературе не видно, есть ли другая литература.

Мое обычное, вечернее, полное изнеможение – вполне творческое состояние. Меня опутывает и ужас, и изнеможение, и страх.

Эта сеть, чудится, уже не выпустит меня, - но каждый раз чудо повторяется: она освобождает меня.

На какое-то время мне легко, пишу, но потом впадаю в столь ужасную усталость, что могу только спать.

Инквизиция создается в 1229 году, и папа напускает ее на доминиканцев.

В Кракове чувствуешь это зарождение орденов.

А Россия в это время? Поднимается московское княжество. Только-только. Вот бы найти материал на 13 век, когда и ордена зарождаются, и московское княжество!

Но уже нет сил: я чувствую, как они покидают меня. Наверно, через пару лет такая огромная нагрузка уже будет не по силам.

И будет ли по силам просто жить?!

Не уверен.

Глоток воздуха скоро станет радостью, я скорчусь, состареюсь, согнусь в дугу. Неужели так, Боже?

12 Machado a Pio Baroja Мачадо – Пио Барохе:

 

En Londres a Madrid, Ginebra a Roma,

ha sorprendido, ingenuo pasеante,

el mismo taedium vitae en vario idioma,

en multiple careta igual semblante.

 

«В Лондоне и Мадриде, в Женеве и Риме у меня, юного прохожего, было все то же отвращение к жизни, то же, хоть и в разных вариантах».

Этот язык – настоящее открытие.

Чего не скажешь про Цвейга! Zweig Цвейг: «…ein wahrhaft frommes Lächeln hellte sein fortgetragenes Gesicht... Er beugte sich russisch tief… Поистине набожная улыбка озарила его задумчивое лицо. Он склонился по-русски низко».

Ну что это? После Музиля просто стыдно.

Впечатление, что жизни нет, а есть литература.

Скорее всего, это нездоровое чувство. К

онечно, тут виден растущий кризис; я со страхом вижу, что он все опаснее, но изменить ничего не могу.

Немножко Булгакова: для души. Хватануть «Мастера». Нет, ближе Чехов: там ужас существования по-врачебному обнажен.

Вот Булгаков: его Мастер говорит: «В особенности ненавистен мне людской крик».

Это здорово!

Почему так долго иду к Булгакову? Потихоньку приближаюсь к нему как к самому близкому в советской литературе.

«24 часа» Цвейга ритмом напоминает «Игрока» Достоевского.

14 «Miss Dunne clicked on the keyboard: 16 June 1904. Мисс Данн настучала по клавишам: 16 июня 1904 года». Именно этой дате посвящен «Улисс».

Мачадо Machado:

 

Con el incendio de un amor, prendido

al turbio sueno de esperanza y miedo

yo voy hacia al mar, hacia el olvido…

 

«С огнем любви, охваченный бурным сном надежды и страха, я иду к морю навстречу забвению».

Это все слишком понятно, зато какая чистота видений, ясность мысли, красота. Вот каким должно быть искусство.

15 Люда взялась читать моего «Жуана» и - искренне ужаснулась.

Сон наяву: какая-то женщина дает три апельсина. Я спрашиваю ее почему-то по-итальянски: Не слишком много для меня?

Побывав в женах Жуана, женщины почему-то принимают голубевидную формы. Этакие крылатые существа.

В воображении  многих французов Париж – сущий монстр. Этот образ в головах не только всего мира, но и самих жителей Франции. Разве и Москва для русских – не такой магнит? 

17 Кризис растет: в Общий дневник (ОД) тащу все, что происходит, без разбора.  Что я? Кто я? Хоть чуточку б понять себя.

В своей «Виолетте» силюсь сделать пародию на оперу – и ничего не получается. Наверно, это мое оскудение: желание очернить любимый, искренний образ. То-то ничего и не выходит! Больно чувствовать, что ты бездарен. Этот род справедливости шокирует.

«Шелест чужих знамен» Блока.

18 Символика чисел. Больше всего в моей жизни восьмерок. Французский двор – это еще и огромный рынок. Почему забывается это? По чисто советской установке?

20 Будущая книга «Реалии жизни и искусства» обретает форму словаря. Выразить себя в форме словаря, представить всю свою жизнь в этой роскошной форме!

21 Друг Молли (10 глава) говорит о ней:  «His hands moulted ample curves of air. He shut his eyes tight in delight, his body shrinking, and blew a sweet chirр from his lips. Его руки делали большие круги в воздухе. Он закрыл глаза от наслаждения, его тело сжалось, с губ катилась сладкая слюна».

«Мoulte» - это «линять» в словаре. Это уже близко к порнографии, но не она: Джойс идет по краю. Он дает почувствовать персонажа со всеми его потрохами.

 23 «Хроника», к счастью, не покидает меня. Она перемещается в нечто другое. Рассказ будет о весне. Может, и «Вио» спасу?  «La Belle Savonneuse»! «Прекрасная Мыльничиха». Может, отпраздновать 1971? Ровно 23 года назад я уже задумывался, не ринуться ли в литературу. Помню, сидел в форме курсанта в огромном зале Дворянского Собрания.

Книга об эпистемиологии. Age science. Хорошо о фрейдизме. Изд-во Иаков.

24 «Улисс», 10 гл. об ужасе. «She is drowning (видение утонувшей матери). Agenbite. Save her. Agenbite. All against us. She will drown me with her eyes and hair. Lank coils of seaweed hair around me, my heart, my soul. Salt green death. Agenbite of inwit (эти «жагала сраму» меня давно впечатлили!). Inwit’s agenbite. Misery! Жагала. Спаси ее. Жагала. Все против нас. Она уторит меня с ее глазами и волосами. Я, мое сердце, мой дух в водорослях. Соленая зеленая смерть».

Таких  пронзительных кусков много. Стефан приходит в книжную лавку и вдруг боится, что в развале найдет свою похвальную грамоту. Почему так трудно разделить литературный и общий дневники? Я сам не чувствую этой линии между жизнью и искусством.

Как назвать «Мыльничиху»?

La Belle Savonneuse  Прекрасная мыльничиха,

La Belle Merdeuse  Прекрасная Засранка,

или La Belle Emmerdeuse  Прекрасная Зануда?

Добавить La Belle Baisodromeuse? «Прекрасная Заебанка»?   

Планы по «Виолетте Валери». «Действо на земли и в небесах». Сон в самолете Нью-Йорк-Париж.

Жермон - он же и режиссер грандиозной  оперы о мыле.  Не удерживается и соблазняет Виолетту. На всякий случай.

Но как это совместить с другим пластом жизни Вио? Она исполняет главную роль в этой опере.

Как еще рекламировать мыло? Оперой - эффективнее всего.

Взметенный мир. Какие-то сухие листья, а не люди. Человеки, обуянные оперными идеями. Такое вот оперное время. Едут с гастролями оперы в Прагу. В поезде шеф предстает философом. Его безумие - чисто оперное.

А Виолетта? По паспорту она Кускова Дуретта Ивановна.

Прекрасная Мыльничиха, - а где Альфред? Его находят в последний момент. В принципе, на эту роль подойдет любой мужик.

22 После прогулки по солнечной Москве вечером начинаю писать первую сцену: офис.

23 Вчера смотрел «Жизнь - роман» Рене. Что ж, в то же русло! Мир растет в ложную оперную общность. Джойс, 10: «In the still faint light... В тихом слабом свете».  

Опять десятый эпизод  Джойса. «Born all in the dark wormy earth, cold specks of fire, lights shining in the darkness. Рожденное все в темной, полной червей земле, холодные пятнышки огня, огни, светящиеся в темноте». Видение гниющей матери мучило его. А меня? Пожалуй, тоже.

Как получилось, что чешское искусство не оставило следа в моей душе? Только еще больше читаю всех, кого давно читал. К примеру, «пражская группа», выдвинувшая Кафку.

 

«Мастер и Маргарита» Булгакова.

Разговорная стихия без детальной разработки, как у Джойса или Данте. Разработка, но в духе Гоголя, в духе русских традиций. Поражает эта душевная щедрость, выплеснувшаяся в литературу, но хотелось бы более острого оружия. Какого еще «оружия»? Ясно полыхающего кошмара? Но роман взывает к утраченной гармонии. Идея автора: в жизнь врывается Литература. Разве не то же происходит со мной каждый день, разве не Она спасает меня каждый день? Почему тогда не молюсь этому роману, почему не взываю к нему? Да потому, что молюсь, что взываю, - но стыдно признаться в этом даже самому себе.

Что бы я сказал Булгакову? Что меня мучают кошмары, что неспособен понимать его идеи, что не живу, а готовлюсь умереть? Роман о том, что нам только и остается, что взывать к Сатане. Роман пишется, бушует, растет - и все более вторгается в быт писателя, вовсе вытесняя его. Вытесняя - из жизни. Забавно, что только Сатана способен спасти влюбленную пару.

Ирония автора - подлинное достижение. Достижение и передача писательской среды, для меня слишком далекой и непонятной. У меня нет среды, в которой мог бы разлиться и социализироваться. Булгаков еще нашел такую среду, а я даже не смею на такое надеяться. Но что такое «среда»? Много мыслей неинтересных людей. Конечно, из этого складывается жизнь.

13 глава: появляется Мастер и собирает повествование. Резко прибавляет и сам Булгаков. Почему мастер является в сумасшедшем доме? Это и «Палата номер шесть» Чехова,  прямое указание а реальность.  Вот что мне неблизко в романе: подача образов.

«Подслеповатые окна» - не понимаю.

«Осенняя тьма выдавит стекла - и захлебнусь в ней, как в чернилах». Не понимаю. Сверхкорявость. Такой Москвы мне не принять. Булгаков не почуял, что эта образность уходит. Роману обеспечен огромный успех за целое, ведь никто не заметит, что «она оскалилась от ярости» и «в глазах плавал и метался страх и ярость» звучат грубо. 14 глава: мир целиком во власти Сатаны. Это уже вторая часть «Фауста» Гете. Явление трупа девицы.

13 и 16 главы: возвращения ко 2-ой главе. Такие ходы в начало романа цементируют его.

17 и 18 главы: опять натуральная школа. Столь широкое писание нравов! Что толку нанизывать эти низости?

21 и 23 главы: вот где артистизм! Азарт автора заражает читателя. Текст прямолинейный, но чувственный и красочный. Бал: жестокий романтизм: дубиной воображения - по башке читателя.

Странно, что при всей разухабистости повествования Булгакова оно, несомненно, чарует. Вот уж вольная душа! Отказывается от концепции. Бросает россыпи во все стороны - и надо оценить более широту души, чем мастерство.

А Маргарита? Все же она - не возлюбленная, а Спасительница. Она приносит смысл туда, где и не может быть смысла: в жизнь: в сумасшедший дом.

Нельзя сказать: «Пусть каждый встретит свою Маргариту!». 

Сказать так - значит, посоветовать человеку попасть в сумасшедший дом. 

И что? Даже а таком торжестве кошмара Булгаков считает жизнь праздником - и я согласен с ним.

Роман отвечает на главный вопрос: как принять жизнь, как на самом деле не сойти с ума. Так между делом мой любимый собрат доказывает важную, непреложную истину: чтоб ты выжил, ты должен быть, хотя б отчасти, веселой сволочью. Иначе надежды мало.

Может, правда, помочь Сатана (больше некому), но не стоит очень уж на это надеяться.  Может показаться, в романе нет прозрений, но лишь необычные повороты сюжета. Нет, это неверно.

Роман писался вдохновенно.

Мне обидно, что не могу вчитываться в роман строчка за строчкой. Ну, это мой недостаток. От небольших рассказов советской эпохи веет ужасом. Как писать о том, что ненавидишь?  Почему подлинные писатели кажутся раздавленными  Временем? Даже в голову не приходит завидовать Булгакову: настолько к нему несправедлива судьба. Жестокий остов творчества: с утра писать, чтоб не сойти с ума, чтоб почувствовать себя реальным. Пишу, пока мир не оттаивает.

Сонеты Микельанджело.

 

10 эпизод «Улисса».  Кошмары юности. Даже сейчас, на пятом десятке, близки только главы о Стивене, а Блум, эта клокочущая посредственность, раздражает. Все, что кроме Стивена, светло как искусство и озлобляет как жизнь. Нравится, как текст вдруг взрывается на кусочки - и на одну строчку попадает так мало!

Мы.

Жагала сраму.

Нищета!

«Улисс» - учебник: и мастерства, и английского языка. Стивен продает школьные награды, а я просто выбросил свои грамоты. Чтоб сделал сейчас с моей грамотой отличника 4-ого класса?

Почему кошмары Стивена копируют библейские? Джойс размалывает кошмары жизни в смех. Тут очень важный для меня вопрос: раз кошмаров так много, то надо их развивать и культивировать.

Март.   10 эпизод «Улисса». Стивена тревожат другие существования. «А Stuard face. Какое-то лицо Стюарда».

«Here he is, by God, he said, arse and pockets». «Вот он, собственно-задно». Или «Приперся, жопа!». «Со всем своим говном приперся».

Шуточное наваждение, что является многим: одноногий матрос.

«It was too blooming dull. Это было слишком скучно».

«Маster D.» переведено как «Юный Д.», а не «Мастер Дедалус» - и уходит цепная контекстная ирония.

Много обыгрываний слова «blom цветок», что естественно.

«Заблумшая душа»? Все ж, слишком близко к «заблудшая», так что не работает. Ведь в английском это и «расцветшая», и «цветастая», и душа несуразного человека!

У Джойса сочно «screwing the screw». Надо не «ввинчивали болты», а «скрипом-то болты скрипели». Приезд коляски всех объединяет. Киноприем.

Эпизод 11. Повествование прошито цепкими, характерными фразками. Так весь роман предстает оперой, начиненной любимыми кусками автора. Кстати, от этого не останется ничего! Стоило б составить музыкальный словарь всех этих мелодий, а то они ушли вместе с эпохой. Так «Улисс» - универсален. Из любимых универсальных книг вспоминаю Библию и - задачник Полиа и Сеге! Это странное, но прекрасное пособие по математике для людей не только специализирующихся в этой области, но и любящих ее «художественный» оттенок. 

Я чувствую себя хорошо почему-то только в таких универсальных структурах. Универсальность присуща и «Божественной» Данте, и «Гаргантюа» Рабле, и «Войне и миру», и «Мертвым душам», и «Господам Головлевым». Эти стуктуры сложны и подвижны, но зато они захватывают тебя целиком.

Не пишу оценку перевода, потому что не уверен в моей собственной компетенции. Ясно, что с таким сложным текстом перевод может быть только компромиссом.

 

В 2000 году все дневники и «Реалии» будут написаны. И – в форме словарей! Уже снится чередование словарных статей.

Может, я не прав, что столько сил трачу на письма? Сначала составляю их на русском, а потом сам перевожу на нужный язык. Тайная надежда, что все они – часть моего будущего романа в письмах.

Откуда это чувство, будто все мои записи об искусстве чудесным образом сложатся в одну книгу? Может, снесу их на помойку, как когда-то мои черновики.

4 Запоем читаю стихи. Только что начитался Аполлинера, Мачадо, а вот ринулся на родных: Ходасевич, Фет, Анненский, Блок. Самые любимые. Возвращение к русским стихам.

Мне так хочется не только чувствовать себя русским, но и быть им – и в чтении любимых стихов это чувство в душе расцветает. В редакционном совете «Серебряного века» есть и Парщиков, и Знаменская (та самая Ирина!). Почему не хочется читать их стихи? Только просмотрел их – и уже хватило.

Может, это мое неумение понимать современную поэзию? Может, я вовсе и не современен, а только числюсь «в жильцах»? У Иры чую те же завитки в стихах, что и в ее кудряшках, что и на потолке ее комнаты.

«Mondenschein. Лунный свет» Zweig’а. «Dunkel lag die Gasse da… темнеет улочка тут…». Не греет.  

Гл. 66. Арнгейм – Ульриху: «Дух сегодня – бессильный созерцатель развития». Эта фраза могла б остаться только схемой, но она сказана так, что мне близка. Роман о дворе Короля-Солнца. Герой – родовитый принц Амадуе. Он хочет и не может противостоять королю, потому что слишком изнежен привилегиями и удовольствиями. Есть, что пародировать в «Дон Жуане».

«Философия и функция логики…  Антиреализм представляется основой в борьбе с амбивалентностью; это знамя борьбы с интуицией». Выловил в проходной французской книге. Но куда поднимать эту теорию?!

Идея Босха: представить полулюдей, полу-зверей. Не в такое ли отродье эволюционируют бывшие жены в «Жуане»?

Странно, что именно творчество заставляет меня осознавать общество как злую, враждебную силу. Не разовьется это чувство в болезнь? Я пытаюсь создать рассказы, в которых мог бы понять себя («В начале была Ложь»), но что-то не получается. Или не боюсь этой болезни?

Боялся распутничать – и написал «Как я люблю».

7 «Age de science. Эпоха науки» в издательстве Jacob. «Современная логика может быть только релятивистской». Не выписываю четыре фундаментальных принципа. Так и на русском языке начитался брошюрок по самым разным философам. Очень впечатлил Фома Аквинский, Кант, Шлегель, - и десятки имен, без которых не представить цивилизацию.

9 «Похоже, логика, как наука, в целом находит свое место в современной философской мысли» (Jacob Яков, конечно). Модальные реализм, концептуализм и номинализм.

Выискиваю материал для главы «Философские принципы любовников». Статья об их культуре. Все задуманные дневники пишутся, но насколько меня хватит? В моей жизни десять раз, не меньше, начинал их, но потом пыл пропадал.

Стихи Скендерия. Хотел учить чешский – и не могу. С таким напором штудирую французский, а чешский не могу.

12 Переделываю «Деву». Композиция, прежде казавшаяся логичной, теперь похоже на какие-то нелепые нагромождения. Нет! Технически рассказа должен быть доведен до нужного уровня.

Переделы в Переделкино. Что происходит на самом деле? Очень много сообщений, но они не объединяются в одно. Смутное время! Больше игры с информацией, чем самой информации.

 15 Печатаю новую «Деву». Мы все соблазняем друг друга. Неужели нельзя продлить жизнь Иды? Что бы мог для нее сделать?

18 Закончил формировать первую книгу «Любовь небесная и земная». 368 страниц! Эк, скотина, сколько накарябал! Это и «Дон Жуан», и «Как я люблю», и «Дева», и «Музыка для тебя». Неужели я такой лирик? Даже дух захватывает.

Но восхищения женщинами просто нет.

Скорее, выяснение отношений с ними и с мирозданием. Они – только часть общего, и далеко не самая главная часть.

«Olympias toderbleichtes Wachsgesicht hatten keine Augen statt ihrer schwarze Hölen. На восковом лице Олимпии вместо глаз были черные дыры». Как не любить Гофмана?

19 В душе уже печатаюсь, а когда придет в жизни? Чехов говорил: «Печатайтесь у себя на подоконнике».

21 Сгорел «Фонд Культуры»! Столько сил Лихачев приложил – и все пропало! Сгорели «Дом Актера» в Москве и «Дом писателя» в Петербурге, а теперь и «Фонд»!

Письмо от Блохи. «Ich will dich aber nicht aus der Sicht verlieren. Das wäre sehr ungerecht sein. Я б не хотела потерять тебя из виду. Это было бы несправедливо». Спасибо. Почему не «wеrden»? В сущности, меня потрясло, что она не приехала в Прагу. Я был уверен, мы не увидимся никогда – и вот это письмо.

Опять мучаю «Мыльничиху», но ничего не получается.

25 Dosse. Досс. Histoire du structuralisme. История структурализма. Paris, 1991. Взрыв интереса в 50ые и 60ые.

Мнение М. Фуко: Это не новый метод, но беспокойное и пробужденное сознание современного умения. «Du savoir moderne. Современное умение (жить?)».

Набоков: Серо-голубой день в окне, еще дымчатый, но уже набухающий солнцем. (Са.ов.).

Я так люблю природу, но не могу с таким трепетом о ней писать. Или не чувствую, что пишу о ней нежно?

Тема: коллективные наваждения. Сразу вспоминаешь «Под сенью девушек в цвету» Пруста.

Выписки на французском из «Философии» Караттини. «Для Витгенштейна (1889-1951) существует реальный мир вне «я» и мир, который я представляю в форме картин (воображаемый мир)».  Да уж не я ли это?

Кронекер: «Бог создал целые числа, а прочее предоставил создать человеку». Идея для рассказа. Помню, в мои 15 читал серьезную книгу о целых числах. Почему был бездарен? Через математику не мог говорить с миром, а через литературу могу. Вот и раскручиваю это ничтожное «могу».

«Во время Освобождения …» (в «Сартре»).

Леви – Штраус: «Социальные факты – это не вещи, не идеи, это структуры». А эта структура – лишь часть другой, более общей. Что бы сказал на это Лотман?

28 Нильс Бор: полуклассическая модель атома.

30 Огромное воображаемое письмо Сабине Диг. Как легко она помогла мне тогда, на немецком шоссе! Мы продолжаем наш разговор о коммунистических монстрах.

«Alle seine Beziehungen zu Frauen waren seither unrecht gewesen. С тех пор все отношения Ульриха с женщинами испортились». Тут мне б хотелось, чтоб Музиль описал это поподробнее: речь идет о фрустрации не только Ульриха, но и меня.

«Diese Damen in grosser Kleidung oder Entkleidung sind Tagesträume. Эти дамы в больших платьях и без них – обычные, каждодневные сны наяву».

Разве не такие фразы и подвигли на создание «Жуана»? Роман о снах любви, как они не вписываются в политическую реальность.

Французский структурализм кажется ангажированным. Эти генерализирующие теории, почему их нет в нашей науке?

1978-1979 – мои сидения над философской литературой в читальном зале философского фака ЛГУ.

Опять ярко вспыхивают в памяти, как почитал «Философию» Караттини. Тогда начал с томов Платона и «Истории философии в примерах». Потом пошли книжечки о философах – уже читались повсюду.

 

«Крестовые сестры» Ремизова. Москва, 1989. Самое петербургское произведение русской литературы. И в самом деле, так ли много написано о самом Питере? Во всем Чехове - не о Петербурге, но о России воообще.

Башмачкин - вот кто питерец! Что-то в «Шинели» и в «Носе» сугубо питерское, а вот «Мертвые души» - обо всей России.

У Достоевского Питер инфернальный, а Ремизов воссоздает мои юношеские впечатления.

Почему писателя столь впечатлили «шикарные молодые люди из бань, что прислуживают петербургским дамам до востребования»? Для него эти проституты - символ величайшего падения, - но попробуй, разгляди этот символ! Зачем писатель «сдвигает» образы, ослабляя их? Образы «Преступления и наказания» до конца жизненны, а у Ремизова нет нагромождений самой жизни, но непременный сдвиг в свою сторону.

«Не то человек кричит, не то кошка мяучит, не то душат кого-то» - огромный образ, но он именно юношеский, именно выдуманный.

Потом он забавно всплывает в одном из фильмов Вуди Аллена о Нью-Йорке: «душат попугаев».

Страдания Мармеладова житейские, а Ремизов переполняет страдание искусством - и уже перед нами  картина, представленная не писателем, а каким-то измученным персонажем.

Ремизов вкладывает в образ весь свой страх. Это делает образ очень близким, но он становится «особенностью» писателя, которую не каждый воспримет. Раскольников, по сути, банален.

Да! В каждом из нас есть разбойник, но по Достоевскому он всемирный, а у Ремизова - загнанный, даже не догадывающийся о своих «возможностях». Башмачник загнан, но он - невероятный мечтатель! Он готов жениться на шинели. Героям Ремизова не до мечтаний.

Они пришиблены до конца. Что ж! Это писатель 20 века.

Повествование «Крестовых сестер» крадется, кошмар исподволь нарастает, действующие лица обрастают завитушками, а по сути, автор даже и не стремится раскрыть образ в хоть какой-то его полноте.

И зачем? Главный герой – Кошмар.

Завитушки! Как «душат кого»: фразы служат созданию атмосферы. Она - главное в правде Ремизова.

Не описание социальной среды, как в «Шинели» Гоголя.

О человеке: «Затопочет ногами, как петух крыльями».

Опять приближение к Гоголю.

Или: «Какая-то она припадающая и на два голоса разговаривает».

Что это? И не женщина, и не человек. Человеку нужна вот такая нечеловеческая особенность. Не очень-то он отделился от звериного царства!

А как описывается настоящий зверь? «Гремком не гремнет».

Есть некий «гремок» (колокольчик на шее?), и он не «гремит», но «гремнет». Особенность языка подменяет все. Изысканно, странно и - неотразимо. «Принцип» причудливой вязи. То сны, то былины, то явь, то фреска, то психологические зарисовки.

При этом Ремизов, как ему кажется,  утверждает родство людей по страданию. Попробуй, разгляди это родство! А сам-то автор в него верит?

Из романа получается родство по завитушкам стиля. «Крестовые сестры»? Ну да! Сестры по кресту: по страданию. 

Но как же человек живет, если мир - причудливая паутина кошмаров?

Стр. 42: «Паутиной сдохлой (генеральши), не продохнешь от нее».

Забавно, что старухи из «Крестовых сестер» и «Преступления и наказания» очень похожи.

Спор писателей по существу! Да, тут спор с Достоевским, его поддразнивание, - но не его продолжение. Вся проза Ремизова обрывается в тупике.

Бурков дом вырастает до символа.

Стр. 43: «И  свое бурковское отчаяние Маракулин переносил уж с себя на все человечество».

Как тут не вспомнить цитату Шекспира про «шум и ярость»? Да, жизнь - кошмар, рассказанный идиотом. Этого впечатления и добивается Ремизов.

Автор нижет бисер историек, баек, забавно напоминая «Игру в бисер» Гессе.

Если книга Гессе была чудовищно популярна в 70-80-ые, то Ремизов слишком необычен, чтоб стать понятым.

Интонация рассказа старых бабок! Хор тетушек в «Палисандрии» Соколова. Повествование вокруг Маракулина. Фразы-лейтмотивы.

К примеру, «Сумасбродный человек и в своем сумасбродстве упорный». 

И хоть бы какой определенности!

«Вообще-то жизнь у Маракулина сложилась и удачно, но путано и нескладно». Вот и пойми! Рефрены - до напевности.

«Кошка мяукала, Мурка мяукала».

А что с ней?

«Убилась кошка».

Рассказчик тут же рядом, за столом.

«От Мурки никуда не скрыться».

В интонации рассказчика что-то прерывистое, он, чудится, всхлипывает.

Кажется, так много этого в стихах Иннокентия Анненского, но там все освящено огромной культурой, прекрасной мечтой человечества.

У Бунина нет такой значимости интонации. Иван Бунин избегает любой концепции, любого навязывания.

А Ремизов уж вложился, так вложился! Вывернул всего себя.

Навязчивые образы его романа.

Одноглазое лихо.

Генеральша: псевдонескрушимость. «Так закалилась, что уж и не стареет».

От человека остается только одна черта, слабое отражение, тень.

Причитание: «Коло белого света катучим камнем». То есть «Колесо мира (катится) катучим камнем».

«Катучий» в словаре нет! Ясно, что «катучий» и «катится» одного корня, так что подчеркивается, что мир, как камень,  не остановить.

Название «Крестовые сестры» потому, что во всех женских судьбах, что окружают Маракулина, есть общее: страдание.

Они - сестры по страданию: крестовые сестры.

Вот то, что в каждом отмечает Ремизов: «Что-то близкое... Что у сонного под веками поблескивать будет». Но близко, увы,  - не только страдание, но и насилие. Что происходит с украденной девочкой Женей?

Стр. 81:  «Люди подходили к ней и делали то, что хотели». Ее спасает только пожар.

Именно от этого всеобщего ощущения близости насилия люди часто так грубы. Роман заставил меня вспомнить мой питерский двор. Именно питерский, а не лужский: в детстве насилие мне не казалось столь близким.

Да, - говорит Ремизов, - все мы - братья по страданию, - но делает ли это нас ближе? Нет. Друзья по несчастью не становятся друзьями.

Выпетая судьба, выпетый роман, выпетая повесть.  От прочтения остается ощущение целостности мира, хоть повествование распадается на отдельные исповеди.

Иконостас Ремизова! 

 

«Переулок лунного света» Цвейга. Невнятно, но тепло.

Романтическая поза у раннего Ходасевича. «Она тиха, влюбленная голубка». И прочее.  Ходасевич: высокая обреченность классике. Его страстная приверженность предшественникам и традициям не может не вызвать уважение. Пока ему не исполнилось тридцать, ничто не говорило, что он вырвется из ложных жестов.

Вроде такого из «Ситцевого царства»:

 

Под вечер белая рука

На пестрый гроб легко ложится.

 

Взлет поэта - «Путем зерна». Чудится, легко, небрежно, но еще и изящно. В чем природа событий у Лорки?

 

Серафимы и цыгане

Коснулись баянов.

 

 Торжественность этого события надо непременно оценить, чтоб понять Лорку. Как у Блока? «И где нам ведать торжества?». 

В моей голове «Виoлетта» все больше превращается в пьесу, но при работе материал меня не слушается. Мне не закрутить события в конфликт. 

Рядом со Джойсом видно, что другие писатели не ставят целью тщательную разработку персонажа. «Заблумшая душа!».

Моим кумирам Пушкину и Гоголю куда важнее целое, чем частности. А вот Джойс идет от частностей к целому.

«Невский проспект» Гоголя. Откуда эти образы? «Ганимед, летавший вчера, как муха, с шоколадом». Так простой разносчик подан так наискосок, что все повествование сдвигается в сюрик. Образ получается таким: муха несет шоколад. Особенно много - о женщинах. «Слабонервные подруги». Ну, это еще можно понять.

А вот «Как будто целое море мотыльков» - не комплимент. Женские рукава растут в воздушные шары. Вот почему так трудно давалась эта повесть в детстве.

«Нос»  сразу понравился и заинтриговал.

Меня всегда тревожил вопрос: почему эта написанная ложь правдивей жизни? В детстве я видел вокруг себя увесистых теток, меньше всего похожих на мотыльков.

В Луге было несопоставимо меньше красивых женщин, чем в нынешней Москве. Почему? Кто им не давал быть красивыми?

Как страстен Гоголь в своих ложных описаниях! Почему же тогда эта ложь так нравится? Почему предпочитают именно эту ложь? Гоголь - это страстность в движении. Все механистичны и животны,  все более механизмы или звери, чем люди. Причем животное приукрашивает механическое, злое, повседневное.

«Даму так же легко и приятно поднять на воздух, как подносимый ко рту бокал». Причем тут «дама»? Я готов поверить, что тут все делается под сон.

Мне никогда Петербург не казался сном. Кошмаром - это да.

Женщина - мотылек? Женщина - бокал?  Неужели женщины могут быть такими? Неужели они были такими?

Тип современной женщины - певица Мадонна, «акула шоу-бизнеса», как ее называют.

Такая скорее покажется гангстером!

Я именно потому и спорю с Гоголем, что в детстве воспринимал их такими вот «воздушными» созданиями.

 «Платья сотканы из самого воздуха».

Нет! Никто не потрафил моим заблуждениям. Никто. Все, как один, - как одна - боролись за выживание. Ни малейших иллюзий.

Но вот и «мужской» кусок. «Все перед ним окинулось каким-то туманом». Шедевр: «Мост растягивался и ломался на своей арке». Вот «блестящая масса с выхваченными головами». «Какой-то демон искрошил весь мир на множество разных кусков».  Я просто не могу передать, насколько большое значение имеет для меня этот текст. Пособие по писательскому мастерству!

Библия писателя.

Источник вдохновений.

Моя зажженная свеча.  

Сам Гоголь сближает себя с Пискаревым. 

«Форейторы кричат и прыгают на лошадях».  

Опять демон! Так героем рассказа становится сам черт.

Как такая «литература» стала знаменем России?

Для меня это не просто чудо, но оправдание тирании, искупление ею своих грехов.

Он жаловался, что его тиранили, а я - что меня, - но мы оба живы тем, что причастны к великой русской Литературе.

Теперь я готов поставить вопрос иначе: почему все не упали на колени пред этой повестью? Разве было в России в 1834 году хоть что-то сопоставимое с этой повестью?

 «Нос», мое потрясение с детства.

Я еще в 12 лет подумал: «Хорошо, что нос загулял, а не попа».

«Довольно почтенная дама» плохо думает о муже.

И я сразу подумал: «А как моя мама думает о папе? Вряд ли слишком хорошо, раз он все время пьяный».

Довольно почтенная? Значит, есть градации почета: немножко, средненько, высоко? Значит, бывают немножко честные люди, а бывают и «совсем» честные? Кроме Гоголя, не с кем было поговорить об этом.

Вот семейная сцена: «Наконец (дворник Иван Яковлевич) достал свое исподнее платье и сапоги, натащил на себя всю эту дрянь и, сопровождаемый нелегкими увещаниями (жены)  Прасковьи Осиповны, завернул нос в тряпку и вышел на улицу».

Вот-вот! Эти разборки родителей, эти «нелегкие  увещания» - как раз это и сопровождало меня все мое детство. Они посвятили свою семейную жизнь борьбе друг с другом, так что Гоголь тут весьма пригодился.

И так - всю жизнь: Пушкин - добрый учитель, а Гоголь провозглашает сумасшествие нормой жизни и доказывает это.

Как бы мог Гоголь не написать «Записки сумасшедшего»?

Я бы не сказал, что Гоголь - женоненавистник. Скорее, он сознательно отказывается понимать их хоть сколько-нибудь адекватно.

Видимо, все представление об эфемерности и обманчивости жизни мастер вкладывает именно в женщин - и поэтому они столь литературны.

Пожалуй, из моих любимых писателей только Лев Толстой «пишет» реальных женщин, а Гоголь и Достоевский предпочитают свои странные мечты и  мысли о женщинах - женщинам реальным.

«Нос отвернулся и продолжал молиться». Прекрасно!   Полный приоритет фантазии.

Собственно, это ближе к западной традиции. Русский писатель может только сунуть нос - «Нос»! - в эту традицию, но уж никак не обустраиваться в ней.

Потом до Булгакова никто столь высоко не ставил фантазию.

Не понимаю того, что написано о дамах: «шляпка легкая, как пирожное», «цветочный водопад дам».

В «Носе» нет литературы, но есть литературная идея.

Кстати, это довольно частый случай. В Гоголе восхищает стихийный, неосмысленный абсурд, этакий рывок в неизвестность. Пушкин, тот идет вдоль традиции, а Гоголю важно от нее оторваться.

Тут, в «Носе», какой-то апогей механики. Видно, что Гоголь приторочен к своему дару, как иной пленник к седлу.

Страшная вещь - дар! Для Гоголя эта ноша оказалась слишком тяжелой. Болезненный, мятущийся человек, не сумевший осознать свой дар, приспособиться к нему.

Избегаю думать о нем: слишком больно.

Метод. Пушкин пишет:

 

Закружились бесы разны,

Словно листья в сентябре.

 

Это только красивая картина. Пушкин вместе с нами любуется ею. Так французский актер работает над ролью: он примеривает эмоции, не входя в них глубоко.

Надо прекрасно зарисовывать, а не прекрасно чувствовать - вот принцип классики и - Пушкина.

Он говорит «ободранное тело» -

 

Влекут ободранное тело

 

и - не страшно.

А Свидригайлов Достоевского - настоящий самоубийца, и читателю уже страшно. Потому что Достоевский - уже школа Станиславского: истинного переживания. «Портрет».

Гоголь романтичный.

«Черты лица старика отзывались несеверною силою».

Очевидная идеализация Италии. 

Если в «Носе» идея оригинальна, то идея «Портрета» - чужая.

Ужасная фраза: «недовольный, как мокрый петух». Тьфу!

На рассказы Гоголя можно посмотреть и как на борьбу автора с Дьяволом. В «Портрете» этот дьявол чуть не  поверхности.

Рассказ - «долгострой»: нескладень, со множеством швов.

Самый негоголевский рассказ у Гоголя.

Здесь виден и большой недостаток гения: он не пишет каждый день. Солдат должен каждый день маршировать, балетный артист - упражняться у станка, а писатель - писать.

Гений Гоголя избежал этого ужасного давления ежедневной каторги, но без небходимой ковки талант потерял ориентиры. Он, этот блистательный метеорит, просто сгорел в бескрайнем небе. 

«Шинель». «Мелькали самые дерзкие и отважные мысли: не положить ли точно куницу на воротник?».

Гоголь - в своей стихии. 

А что за дамы в «Шинели»? «Дама, у которой всякая часть тела была исполнена необычайного движения».   Просто какое-то безумие! Скажи  это кто другой, его б смешали с грязью.

По мне, это простая механистичность.

Мир вокруг Башмачкина  не поражает ледяным ужасом, как у Кафки. Как раз нет. Он переполнен людьми, но от этого он не становится лучше.

А что за «значительное лицо»? У Башмачкина своя вера, у него свой бог а земле. В «Невском проспекте» ясно, что царит черт, - а тут? Странные поиски бога.

«Записки сумасшедшего». Разгул социальности. О женщинах и социальном Гоголь пишет грубо, скучно, прямо.

«Мертвые души»? Да в них опять же правит Дьявол, а не социальное. Так еще в юности в «Невском проспекте» писатель нашел свою тему. Неужели все, что мне нравится в Гоголе, уместилось в «Невском проспекте» и в «Мертвых душах»? Похоже, что так. Так любил его в детстве, но теперь больно перечитывать: еще не делан круг в моей реальной жизни.

Сейчас такое время, такой период в моей жизни, что я раздавлен несоразмерностью русской прозы.

Наверно, и я сам так пишу: мало понимая создаваемое.

 

Стал перечитывать Эдгара По под углом Гоголя. «Овальный портрет». Кратко, точно, страшно. Рядом с ним «Портрет» Гоголя  кажется надуманной размазней. «Человек толпы». Сначала все долго мелькает, как в «Невском проспекте», а потом и По, и Гоголь скатываются - талантливо - в преследование.

Перепечатка «Девы Марии».

А мой «Человек толпы»? Ничего не получается.

Много материала к «Орфею» и к «Философии убийства». Книга пьес.

«Gelübde. Обет, торжественное, клятвенное обещание» Гофманна. Необычайная плотность текста: как в «Маркизе фон О.» Кляйста. Нарочитая невразумительность!

Концентрация действия, нет красных строчек. Не это ли вдохновляло Достоевского?

«Портрет Дориана Грея»: прекрасный урок английского Оскара Уайльда. Теплый, милый, задушевный язык. Вместе с тем, светская беседа.

«They say that when good Americans die they go to Paris, - chuckled Sir Thomas, who had a large wardrobe of Humour's cast-off clothes. Они говорят, что, если добрые американцы умирают, они едут в Париж, - хихикнул  сэр Томас, у которого был большой гардероб изношенных одежд Юмора».

Такой вот юмор у Уайльда. Юмор - настоящий персонаж. У Казановы нет и такой небольшой глубины, зато видно желание любви. Как часто, читая авторов-гомосексуалистов, не могу понять, чего же они хотят.

Андре Жид, Уайльд, Кузмин. Мне ясно, что это личности, - но стоит хотя бы пытаться их понять?

Стихи Мандельштама. Так огромно и прекрасно, хоть что-то холодное, математическое в этой красоте. Ее нельзя не принимать, эту красоту, - но как ее воспринять сердцем?

Вот у Блока все стихи выпеты. Получается, никто столь много не рассказал, не пропел о своей первой любви, как Блок. 

Этого не скажешь ни о Мандельштаме, ни о Ходасевиче.

«Слух чуткий парус напрягает».

Первая строфа - шедевр, вторая - послабее, а третья - вовсе не его. Эта разнородность материала не дает его понимать. Тем паче, принять и полюбить.

У Пушкина всё - свое. А что свое у Мандельштама?

Пушкин так переработал французскую культуру, что считается создателем литературного русского языка. Конечно, сейчас это не кажется корректным.  Установка на прозрения, и когда натыкаешься на средненькое, это ранит. Этот стиль невозможно постичь: настолько он подвижен. Как близка эта тяга к высокому! Удивительно, что в этой поэзии нет бога: Он заменен Искусством. Есть божественность мира, но - без Него.

Гоффман обожает летящий стиль. Все куда-то несется! Похоже на Достоевского. Неужели и он писал в спешке? Милый и беспомощный, он предпочитает бросаться в повествование, а не строго его контролировать.

Апрель    Музиль. «Für ihn war jede Handlung, auch die sinnliche, von Verantwortung durchdrungen. Для Арнгейма каждое дело, даже занятия любовью, было проникнуто ответственностью». Так и мои бывшие жены Жуана отдаются из чувства долга.

3 Глава 11, похоть Блума. «Tipping her tapping her tepping her topping her». Это просто непереводимо! Видимо, и этот пассаж позволил Ахматовой назвать Джойса «слишком чувственным». Поразительно, что нет и речи о «развращенности» Блума.

В 13 главе он онанирует на прелестную девушку, мечтающую о принце. Герти.

4 Жажда странствий просто измучила. Уехать бы далеко, на греческое море. Лицо Нуреева до того пронизано воздухом странствий, что он кажется братом.

«Ich träumte von bunten Blumen. Мечтаю о разноцветных цветах». Пою весь в слезах. Шуберт приводит в чувство.

Перечитываю на русском «Улисса» до конца: уже вгрызаясь в комментарии.

5  Все произведения распадаются на три трилистника: житейский, скитаний и кошмаров. Предстал ясно и план второй книги. Еду в Москву, чтоб выходить план и ногами.

Ух, какой хороший «Мальте»! Что этот образ для моего сознания? Я не побоялся заявиться в «Армию Спасения», да еще со справкой!! Уже тогда я почувствовал всю опасность бесконечных скитаний. Скитаться, пока в этом есть смысл, - но не больше.

Взял в американском культурном центре первую книгу: The New Oxford Book of American Verses. Новая антология американских стихов, изданная в Оксфорде. Все брожу и брожу по Москве – и не остановиться. Когда-нибудь мои скитания ограничатся только этими: в истории России.

Entitlement – осознание права на богатство.

Выражение Arnheim’а: «Für meine Behörde bin ich ein Schicksal!  Для моих служащих я – Судьба!».

6 «Beneath the Аmerican Renaissance. The subversive imagination in the age of Emerson and Melville. Под американским Ренессансом? Или «пониже» его? Субверсивное воображение в эпоху Эмерсона и Мелвилла». Reynolds.

Эвон какие интересные книги.

Читаю, а нация увлечена сериалом «Просто Мария». И все-таки мой «Жуан» угадывает время! Когда он все-таки появится в свет, будет более абстрактным и комичным.

7 Частый сон: какой-то человек унижает меня, а я его убиваю. Или это тянется с лета 1962 года, когда меня при всех избил Вова Кожанов, парень из нашего двора?

Меня унизило и то, что брат не стал меня защищать, хоть унижение было при большом количестве людей. Еще и то, что Вовка сначала распял меня, а потом завел мои руки под свои ноги, сел ногами на мои руки.

Унижение столь огромно, что не надеюсь избавиться от этого ужаса. Брат старше на шесть лет, а этот Вовка – только на три.

Потом я стал тренироваться, и мне все хотелось при встрече ударить его изо всех сил. Как ни укорял себя за это низкое желание, оно так и не ушло до смерти Вовки. То есть совсем недавно.

Такие образы – болезнь, но как от них уйти? Чем заглушить эту боль?

Лонгфелло Longfellow:

 

The leaves of memory seemed to make

A mournful rustling in the dark.

 

«Листья памяти, чудится, печально шелестят в темноте». Почему «чудится»? неужели сомневается сам автор? Rustling – шорох, как у Фета.  Почему-то эти строчки показывают, что во мне столько всего, что готово разрушить меня. Откуда оно?

9 Опять терзаю старые замыслы («Из бездны»), а они не становятся лучше. Может, просто оставить их?

Выписка: «At the same time that American sermon style (vernacular dramatization of the Bible) was being dramatically alterеd on the popular level, it was also affected by intellectual currents from abroad, most notable European Romantism and the Scottish Common Sense philosophy. В то же время американский «молельный» стиль (драматизация Библии в народном стиле) драматически упал до народного уровня, но он так же испытал влияние интеллектуальных зарубежных стилей, среди которых наиболее примечательны европейский романтизм и шотландская философия «общего чувства».

Хорошо о многих авторах. Как люблю стихи Эмили Дикинсон, а тут о ней сказано «a rich array of shifting signs» = «роскошный боевой строй движущихся знаков». И это так на самом деле. Вот пример.

 

I’ve see a Dying Eye

Run round and round Room

 

«Я вижу умирающий глаз, что бежит вокруг комнаты». Строчки только кажутся «примитивными», а на самом деле их выстраданность впечатляет, они вмещают всю жизнь. Когда в 21 год во Всемирке прочел их, показались откровением.

А вот Hawthorne’а читаю мало. Мне кажется интересным сам его тяжеловесный язык, а в книге описаны отношения с читателем.

12 В метро читаю Эзру Паунда.

 

The apparition of these faces in the crowd,

Petals on a wet, black bough.

 

«Появление этих лиц в толпе, Лепестки на мокрой, черной ветке».

Так много кругом красоты, но открывать ее изо дня в день – это и есть жизнь.

14 Традиции в глобализирующемся мире становятся все ценнее. На каком же еще уровне происходит самосознание, как не на уровне традиции?

Перерабатываю чуточку «Скрибенса», чтоб Сиверцев стал еще нормальнее. Убираю все кошмары.

Нет! Это посредственность, которую случайно занесло в литературу. «Десятитысячник», не выделившиймя из легиона. «Весна ив Москве», «В начале была Ложь» и «Роман в письмах» - вот три замысла.

16 Лезет «родное» го-но: стишата:

 

И яко млат необоримый,

Х-якает Судьба по голове.

 

Так бы и назвал: «лужские» стихи. Папа изъяснялся только матом – и это оставило свой след.

«Жуана» тоже перерабатываю, чтоб довести до разных степеней обобщения эпохи: любовного, литературного и фольклорного.

С упоением читаю «The subversive imagination. Низвергающее воображение» Рейнольдса Reynolds’а. Читаю быстро, твердо надеясь потом перечитать.

«The commercialization of crime pamphlets became a widespread phenomen in the early 1830s. Коммерциализация криминальных памфлетов стала противоречивым явлением начала трдцатых годов 19 века».

Или: «The antebellum social and literary scene was deeply riddled with sexual tensions and perversions. Предвоенная, социальная и литературная сцена была глубоко отмечена напряженностью в отношениях полов и сексуальными извращениями». Первая половина 19 века! То-то наша литература кажется анемичной.

17 И что с таким энтузиастом пишу дневник? На французском, немецком и английском. Так мало жизни в реальности, но как много ее в литературе, в моих строчках.

 

Да ведают потомки православных.

 

«Whitman adopts the voyeuristic eroticism of the popular sensationalists but revises it in ways that make it natural and redemptive rather than selfish or destructive. Уитмен  сначала приручает, перенимает вуайеристискую чувственность (эротизм – erotism) народной традиции, а затем он  ее изменяет – и она уже становится естественной и искупительной скорее, чем эгоистичной или деструктивной». «Redemptive» – наверно, «искупительный», но в словаре слова нет. Есть «redemption» - «искупление».

И еще говорится об «cleansing rethoric». Это какая реторика? «Очищающая» или дествующая, как слабительное?

Мне кажутся нагромождения его поэзии милыми. Это пророк, взявшийся за стихи, и преподнесший свой стиль как откровение. Очищающая риторика?! Hawtorne Готорн в 1855 году пишет из Европы о «damned mob of scribbling women. Проклятая толпа бумагомарачек». Бумагомараки. Прообраз бывших жен «Жуана»!

Первая половина 19 века. В американской литературе распространен образ мужчины, очень похожий  на моего отца: это муж, пропивающий зарплату, а значит, и держащий семью в черном теле.

«Subversive American humor had a particularly strong in pact on the so-called dark writers: Poe, Hawthorne, and Melville. Субверсивный американский юмор особенно ярко проявился в творчестве так называемых «черных» писателей: По, Готорна и Мелвилла».

Tuckerman Таккерман. (1821 – 1873).

Интригует Робинсон Robinson:

 

She fears him and will always

What fated her to choose him.

 

«Она боится его и хочет того, что заставляет ее предпочесть именно его».

20 «Французская цивилизация 18 века – клубов, приятно-говорения, встреч и салонов». Я это чую по Екатерине Великой столь же ясно, как и по литературе Просвещения. Попадаю на литературный вечер, где ничего не понимаю. Сижу дурак дураком. Мне не «вписаться» в то, что есть.

22 The Harper American Literature. Harper and Row Publishers, N.Y.   Американская литература Гарпера. Издатели Гарпер и Роу. Нью-Йорк. Роскошный двухтомник в американской библиотеке Иностранки.

Сразу схватился читать Bierce’а «An Occurrence at Owl Creek Bridge». Бирс «Происшествие на мосту Совиный ручей».  Есть в моем сознании страницы, буквально вписанные в душу золотыми буквами. Это последняя сцена Свидригайлова, и – этот рассказ. Уже 12 лет под его магическим влиянием. Как чудесно передана возможность сознания прессовать жизнь!

Так Толстой прессует в «Севастопольских рассказах», такое часто встречается, но Бирсу это особенно удалось.

«The man who was engaged in being hanging was apparently about thirty-five years of age…  As Peyton F. fell straight downward through the bridge, he lost consciousness and was as one alreаdy dead. From this state he was awakened – ages later. Человеку, который был повешен, было около тридцати пяти лет…  Когда Пейтон (герой) пролетел через мост, он потерял сознание и умер. Из этого состояния он был пробужден – эпохами позже».

23 После колебаний все равно возвращаюсь к «Иисусу». Начинаю роман. Взял наброски: получаются пухлые папки. Первая часть готова, а план второй ясен. Новые замыслы: «Двое» и «Орфей». Влюбленная пара видит в доме напротив убийство. В «Орфее» актеры балета, незаметно для себя, входят в миф.

P. Larthomas. Le langage dramatique. Presse Universitaire de France. Лартомас. Язык драмы. Университетская пресса Франции. Расхожий структурализм.

Книги Лотмана так и не дошли до меня, это еще впереди. Мнение современного Ивáнова:

-Наши гуманитарные науки догнивают.

Видел его в Институте Языкознания в Ленинграде, в 1985 году.

24 Выписка кусков из «Совиного Моста». «Воскресенье» Толстого. Ощущается огромность «установки» на высшую справедливость. Высокая ложь – все-таки ложь.

Или это кажется слишком пресным после «Архипелага» Солженицина?! Почему Толстой кажется теперь слепым и беспомощным, а в школе казался гением? Неужели время морали ушло? Не верю. Литература должна оставаться моральной. Другое дело, что писать о ней надо иначе.

Выписки из Стивена Крейна. Как меня поразило в Чехии, что там еще меньше возможности приземлиться, чем в Париже. Париж чуточку соблазнял, но быстро растерял чары, а вот Прага, та даже и не манила, и не обещала: сразу стало ясно, что там просто не прижиться.

25 Кончил читать многотомную «Историю Франции». Много кошмаров, связанных с Истрой (кто-то поет под окном ночи напролеи), но снов просто нет. Где же я на самом деле? Даже не смею предположить.

Эти ночи – копилка удивительных состояний, что пробуждаются только в моих строчках. И совсем не нравится, что пишу, а только и важно, что пишу только свое, ничего чужого.

27 Начало этого века: поток смертей. Когда он убыстряется, ощущение громадных перемен, думаю, появляется даже у толстокожих. И все равно, никто не смог предотвратить эти ужасные бойни. Людоедское время!

28 Перечел «Анну Каренину». Литература не как страсть, а как познавательный процесс. Теперь такой ум кажется поверхностным.

Странно! Пройдет какое-то время – и Толстой опять предстанет классиком не только в учебниках.

30 Философия сомнений Вильяма Джеймса. «The unreality cannot be... Нереальность не может быть…». Не мое. 

Очередное возвращение к Рабле. Блестки подлинной учености рассыпаны по «Гаргантюа».

Прочтения: 1974, 1978, 1983. До Джойса и Музиля эта книга была главной.

Идея «Трилистника кошмаров»: 

«Из бездны»,

«Человек толпы»,

«Ложь».

«Из бездны»: герой все более выбирается из кошмаров. Он не понимает, почему это происходит. 

«Человек толпы»: герой абстрактен и мил, и в реальность проваливается как в кошмар.  Факты художественные, сделанные на концепцию. Врастание в других, примирение с ними. 

«Ложь»: герой хладнокровно расчисляет свои предчувствия. Факты экономические и от политики.

Наверно, материал к книге «Родные» распадется на два романа: «Роман в письмах» и «Из бездны».

Даже  не несу в дневник все мои планы о будущих книгах. И куда это громадье планов? И что делать с этим безумием?

Боже, хоть Ты меня спаси от этого комплекса  Бальзака, от этих умопомрачительных мечтаний!

Куда тебе, парень, до Золя!  Сиди и не чирикай.

Еще говорят так: Сиди и не кукарекай. И почему, если что причудится, то записывать? Просто некому сказать столь важное для меня: засмеют. Какую огромную роль играет безумие в моей жизни! В целом, получается четыре «трилистника», трилогии, книги:

житейский («Чужой», «Кот и голубь», «Гомо скрибенс»),

городских странствий («Весна в Москве», «Роман в письмах»),

веры («Иисус», «Философия убийства», «Тебя, Боже, хороним») и

кошмаров.

Всплывает и еще один трилистник: творческий: «Утка», «Копилка для сюжетов», «Орфей».

У Кафки и душа предстает ненужной, громоздкой машиной.

Но какое стихотворение - центральное для 19 века? «Падаль» Бодлера.

Уитмен Whitman на американском почему-то не потрясает. Не дорос? «I know I am august. Я знаю: я - августейший (о монархе), царственный, величавый, величественный».

«Мальте» Рильке. Много общего с моим «Из бездны».

Сюжет: двое безработных артистов гоняют по ночам сексуху - всем, кто закажет.

Блок обещает встречу жене:

 

Запомним оба,

что встретиться судил нам бог

В час искупительный: у гроба.

 

Кому бы я посмел назначить такое свидание?   

«Из бездны»: печатать не ранее 2010 года: настолько лично. Если записать сюда дневники, записанные еще моей авторучкой, еще теми самыми чернилами, которыми писал в школе,  то получатся бесконечные планы печатаний.

Так забавно и больно это перечитывать. Тут надо сказать возможному читателю, что обрабатываю дневники за 1994 год уже в 2006-ом. Да! Уже  будет 53, и смогу отбирать из всей лавины самое важное. Что меня поражает, так это простой факт, что слишком мало интимного.

«Из бездны» 1989-го хорош. Почему же им недоволен? Мне не хватает слова извне. Такого голоса мне никогда не дождаться. Значит, должно что-то произойти и во мне.

Читаю этот рассказ -  и не  узнаю его. Кто его написал? Не я.

Достоевский в моей жизни. Структура «Преступления и наказания» четко легла на всю мою жизнь, я буквально раздавлен этим крестом.

И хорошо, что раздавлен. В обычной жизни понимание этого  факта скрыто, но очередной житейский кошмар взрывает все - и структура обнажается.

В сущности, состояние Раскольникова - творческое. Как ни страшно это сказать. Меня пугает прямолинейное, узкое понимание русского человека, предлагаемое Михалковым, Солженициным, Достоевским.

Я пишу «Быть русским» и просто боюсь этого давления.

«Конфиденции» Сомова. 1897.

Сиверцев, герой «Писаки», все равно плох. Дать эту «плохость» лаконично. У меня развивается страх перед законченным текстом. Уже любая законченность - смерть.

Пахнет смертью.

Моей собственной.

Столь уж привычный запах?

Богу, а не мне решать про мою смерть.

Фобии смерти. Так и в метро просыпается детский страх: все непременно должны наброситься друг на друга. Что мешает человеку равнодушно вонзить в меня нож по рукоятку? Только страх возмездия. Скорее, все-таки равнодушие. Так что слава - когда тебя ненавидят слишком многие, слишком многие хотят вонзить а тебя нож.

Сократить диалоги Сиверцева? Его мальчишество не заходит слишком далеко. Добавка к главе «Реалий жизни и искусства»:  Эмоция.

Рассказчик в романах Достоевского и в фильмах Ромера. Рассказчик наносит своего, слишком запутывает, так что я сам побаиваюсь этого метода. Мне проще запустить повествование от первого лица, как если бы все произошло лично со мной.

Как освоит мировую тематику новая русская литература? Наверняка, мои коллеги пишут обо всем. Но если б кто-то потряс!  Искренность Дикинсон видна, но прозрений не так много. Паунд поразил больше. Они не захватывают, как Фет, но как не видеть их таланта?   

23   Начинаю писать «Иисуса». Вот мой ответ на  все запутанные литературные проблемы.

Близость Готорна. Впечатление, что он  не может выбрать жанр и странно барахтается между литературоведением, художественной литературой и бытописанием. 

«Свой» стиль.

Я вдруг вспомнил блестящую софистику Набокова в «Лолите». Но Владимир Владимирович все насмехается, передергивает, а у Готорна важно и ответственно проплывают символы: Провидение, Природа - и прочие. Высокая стилизация. Автор в маске.

В маске Бога?

«Воскресенье», роман Толстого, столь любимый в детстве. Начало - от Руссо, - и далее - назидание. 

«Разрушающиеся» старики. В огромном перечислении любовников Кати - пародия, которую Толстой не чувствует.

«Для Нехлюдова  жизнь была единственным из лучших орудий испытанного уже наслаждения».

Лев Николаич и сам не замечает, как впадает в самый жалкий материализм. Непременный плевок в сторону Европы: Нехлюдов «отбил какую-то французскую даму». Не просто «даму», а «какую-то даму». Толстой лишь позволяет себе художественность.

Так совсем скоро Маяковский «наступит на горло собственной песне» и - покончит с собой. 

Юрий Бондарев, генералиссимум советской литературы. Кажется, всплыл по ТВ.

Советский босс, он даже не понимает, сколько многих он раздавливает и унижает одним своим существованием.

Не меня.

Главный герой романа «Иисус» Луций даже не представляет себе, как можно верить только для себя. Это  сближает его с моей матерью. Он возвращается в Рим и делает попытку жить, «как все». Ничего не получается.

Это ему страшно.

Для меня Луций - провозвестник моего существования, - но сам Луций далек от понимания столь сложных вещей.

Сначала казалось, герой должен стать любовником знатной дамы, что-то такое «отмочить», - но как раз наоборот: его жизни катастрофически не хватает внешних событий.

«Орфей»: рассказ о том, как балетмейстер ставит балет о любви к ушедшей из жизни балерине, его возлюбленной. Почему иначе не могу отдать дань уважения Барышникову и Нуриеву? 

 

«Анна Каренина» - вот мое представление о хорошей реалистической литературе. До перестроки такой «реализм» казался навязчивым, я был готов его спутать с «социалистическим реализмом»,  - но теперь - нет: Толстой гордо сияет надо всем.

Другое дело, что он стал элитарным, потому что читать перестали: Телевидение вытеснило Литературу.

В детстве в моем  доме были сотни томов, что прилагались к журналу «Огонек». Они считались большим дефицитом, но их никто ее читал.

 Толстого открыл только в 15 лет: куда позже, чем Пушкина и Гоголя. 

«В четыре часа, чувствуя свое бьющееся сердце, Левин...».

Как странно сказано!

Почему-то язык Толстого долго ужасал своей правильностью.

Теперь этого не понимаю. Огромный мастер. И его апофеоз - именно «Каренина»,  а не «Война и мир». Мне почему-то чудится, что отношения Левина и Кити заданы.

Такая вот странная форма обожания Мастера!

Эта литература не для моего чтения, но для моего обучения.

Почему Толстой критикует свой круг, то есть самого себя? Так и Достоевский в «Кармазовых» неприятнее всех вывел Ивана.

1 часть, 29 глава. ( = 1, 29). Как хорошо, что Анна не сразу попадает  в центр повествования, но она сразу - интересней всех. Мало того, что Анна литературна (это только от автора), но она еще и обладает интересом к литературе. Но что в ней главное?

«Ей слишком самой хотелось жить». Вольно аль нет, но писатель осудил «слишком большое» желание жизни.

Интересно! Живи, но помни о смерти, memento mori (кстати, «mori смерти» - одна из функций генитива). В (1, 29) уже мощно звучит будущая смерть! «Нервы, как струны».

(1, 30) - мощная глава.

(2, 9) - в темноте Анна видит  свои глаза. Здорово! Потом роман теряет свой накал. Анна гибнет, а роману хоть бы что: продолжается. Так Смерть превращается в рутину, в смерть. А все равно прекрасно написано! Русская классика - зов крови. Как ни редки откровения Толстого, но они убеждают.

Писать письма было моей любимой работой, - но вот она угасает.

 

«Улисс».

11 эпизод. Родство Блума и Стивена - чисто умозрительное. Такое «родство» есть между всеми живыми существами. Расширительное понимание родства. Но другое дело, что творческие люди, как Стивен, всю жизнь судорожно ищут родство, а Блум стоит пред такой необходимостью: он чувствует, что его брак разваливается. Оба ищут близких.

Тут Джойс отходитот «оригинала» Гомера.

В  одной из последних главе речь идет о перетекании воды в трубе. Мелькают какие-то объемы, сияет объективная пустота.  Да! На этом фоне ищется родство.

Столько лет живу под знаком «Человека без свойств» и «Улисса».

Май.   Эпизод 12. В обыгрывании событий нет смысла, - да ведь он и не нужен! Вся история литературы обставляет скотство.

Эпизод 13. Герти пародирует себя, издевается над собой?  Бедные те женщины, что попадают в произведения Джойса! Герти досталось. Онанизм Блума не заостряется.

«Did me good all the same = полегчало, как ни крути».

Или: «Mr Bloom with careful hand recomposed his wet shirt = Блум заботливо поправил свою мокрую рубашку».

Опять «careful hand заботливая рука» - существительное без артикля. Особенность стиля Джойса.

Стал бы я читать, если б в речь шла только об онанизме! Как раз повествование поражает своей красотой. Я верю словам Герти: она не просто искренняя, - но прекрасна в своей искренности.

Здорово жить с Джойсом в душе. Необычайная вязь стилей. Этот роман - литературная Айя-София.

Стивен - это я, а Блум - мой отец; можно думать и так.

В переводе скачу по всему роману,  в оригинале возвращаюсь в

11 эпизод. «Лошадка тащится. Joggled the mare» - и это ранит Блума: любовник едет к его жене. В увесистой плоти романа этот мотив слишком значим.

От главы к главе роман тяжелеет - и к этому 11 эпизоду набирает чудовищную массу.

После работы над «Жуаном» я  как-то приблизился к «Улиссу». Тут, в отношениях полов, Джойс предстает приземленным реалистом. Именно Герти посвящены поэтичные страницы.

Джойс не говорит о насилии: оно подразумевается само собой. Насилие - уже результат, оно вторично.

«Croak of vast manless moonless womoonless mash. Уханье огромного, безмужицкого, безлунного, безбаболунного болота».

«Red rose rose slowly sank red rose. Красная роза, вздымаясь (с атласной волною грудей), расцветая, красная роза, то опускалась, то...». Прекрасно ритмизовано. Нет, Блум - не без порывов. «Heartbeats: her breath: breath that is life. Биение сердца: ее дыхание: дарующее жизнь дыхание».

Так и надо: самые низкие люди стремятся к высокому. Как раз, куда интересней оттого, что Блум легко смешивает и самое низкое, и самое высокое.

Роман - литературный образ мироздания.

В европейском литературном пейзаже Блум не кажется порочным. Человек со слабостями, но не более того.

Я не заметил, как оброс реакциями на «Улисса».  Написано «eyebrowleine». Тут  «eyebrow» - «бровь», а «leine» - уменьшительный немецкий суффикс. Как «фройляйн» от «Fraulein».

 

1 мая. Совсем непонятный праздник. С каким воодушевлением праздновал его в детстве! Демонстрация была одним из немногих поводов, чтоб родственники встретились и доказали (мне все надо доказывать!), что они сердечны и близки. Теперь уже чувства самые смутные, и понимаешь только весну, любишь только ее.

2 День Готорна. Из него: «It was near nine o’clock of a moonlight evening… The trumpets vomited a horrid breath. Это было около девяти часов лунного вечера. Трубы блевали ужасным перегаром».

Это в «My Kinsman. Мой родственник». В словаре только «kinsfolk» – «родственники».

Очень близок и Чарльз Браун (1775 – 1810). «Memoirs of a Sleepwalker. Воспоминания лунатика».

3 В 1950 году Папа проклинает экзистенциализм. Так высоко поставить философию!

7 Почвенничество Фолкнера. «Go down, Moses. Сойди, Моисей». Так у Достоевского панславизм. Все еще маячит «Роман в письмах», но уж сам не верю, что дойдет до воплощения. Но и в дневник этот материал не переведешь; все это просто пропадет.

Что ж! Не в первый раз. 

«Намедни», хоть и программа НТВ по «искусству», на самом деле только тусовочная; не больше. Парфенов, не имея своего вкуса в искусстве, уступает влиянию своих знакомых. Получается не искусство вообще, а искусство его знакомых. 

Американцы о себе: «In Th. Dreiser’s writings, man was less animal than fool, victim of his own vagrant impulses. В произведениях Драйзера человек был представлен менее животным, чем дураком, жертвой своих изменчивых, бродячих импульсов».

12 Полно воображаемых интервью. С кем я говорю?

-Почему вы не имеете любовницы?

-Я б хотел работать по специальности.

-Разве это не первое удовольствие?

-Нет. 

И прочая дрянь в башке.

Chastel. Fables, formes, figures. Flammarion. P., 1978. Шастель. Басни, формы, персонажи. Париж. Кажется, книга без больших открытий, но нравится.

14 Решение ехать в Израиль. Я должен все вынести, чтоб увидеть святую землю. Иначе не смогу писать роман об Иисусе.

Вот она, большая идея, в которой я так нуждался! Есть, ради чего жить. А то просто гнию в Истре. Сообщил планы Люде; она не поверила, что справлюсь со столь большой идеей.

Решил, что отец Луция родился в 27 году до н.э. Сам Луций родился в начале эры, как Христос. Чем напомнит Луций Христа? Пока не знаю.

17 В современной американской культуре разработаны знаки гомосексуальности. Говорят и о войнах в этой культуре. Неужели можно столь далеко разработать культуру? Я живу в мире, где все зашифровано и непонятно.

О герое рассказа Толстого «Смерть Ивана Ильича»: Монстр, святой и мученик, он живет в постоянной боли.

 21 Отвращение к еде. Может, это часть отвращения ко всей жизни. Horror vitae. Ужас жизни.

Евтушенко сам продает свою книгу.

И двадцать лет назад  я хотел вести дневник, но тогда давление внешнего мира было настолько большим, что еще не мог понимать, что со мной происходит. Вести дневник для вечности, для общения с ней; это единственное, ради чего стоит работать.

23 Странная привычка ждать писем из Луги. Претензия на особые отношения!

Waspwaisted trimness. Стройность с талией осы (Фолкнер).

«The Reivers. Воры». Корни. Раскручивает эпос.

«One final scuffling scrabbling surge.  Одно последнее волочащееся неясное мараканье-начертанье». 

Разве не лучше ясность Wilson’а Вильсона: «And now the suffocating atmosphere of the crowded rooms irritated me beyond endurance.  И сейчас душная атмосфера переполненной комнаты злит меня нестерпимо».

Это куда проще, но и слабее; яснее, но и примитивней. Сделанное повествование противостоит порывистому. Каждое имеет право на существование. Но для меня Фолкнер – слишком американский писатель, чтоб им зачитываться, как Джойсом, который пишет для всего мира.

Ужас и горечь перемалываются в работу.

Кто меня придумал?

Кто придумал мои чувства?

Конечно, не Он.

 24 И вдруг злые взгляды женщин покинули меня. Словно б все они – одно целое. Так что мой «Жуан» питается совсем ясными событиями. Мои безумия оказываются жестко прогнозируемыми. Сказать, что это только мне показалось, тоже не могу. Как яростно женщины обвиняют Клинтона: как бывшие жены!

26 Как выйти из депрессии? Брожу и загораю. Козлогласование пьяных истринцев стало нормой. Еще один многолетний источник стресса.  

Хандке, «Ложное движение». Гениален не его текст, но страна, в которой такой текст возможен и реализуется в столь замечательном фильме. 

Тут Вендерс очень близок если не к самой гениальности, но к дуновению, к  свежести гениальности.

«Wilchelm zerschmettert mit der Faust die Fensterscheibe. Вильгельм разбивает кулаком оконное стекло».

Вот он ужасно кричит Todesschrei и приседает hockt. Его крик слышен на площади, но молодая женщина, проходя, видимо, принимает это за ухаживание: «коротко», ненадолго оборачивается и улыбается die Frau dreht sich im Gehen kurz um und laechelt amuesiert.

Чтобы понимать современную литературу, надо взглянуть на нее  из будущего: из двухсот лет наперед. 

Хемингуэй, «А moveable feast. Подвижный праздник. Праздник, который всегда с тобой». 1964.

 

Лев Толстой. Рассказы 1903 -1910 годов. «После бала». «Пожимала худыми плечами».

Лев Николаевич любит такие обнаженные жесты. Не увидеть его - не увидеть ничего.

Почему герой плохо помнит о девушке, а о любви - хорошо? Остов рассказа - слишком жесткая социальная установка. Нельзя социальность ставить столь высоко.

«Хаджи Мурат». Как все верно! Надежно, огромно, верно. В школе это всезнание поражало, а теперь настораживает. Теперь такую технику не могу ставить слишком высоко. «Фальшивый купол» и «Корней Васильев». Приятно, точно. Чего же не хватает этой умной литературе? В отличие от Джойса она мелка по концепции. «За что?». Толстой с интересом описывает любовь, но с удовольствием ее порочит.  Нельзя читать Льва Толстого из-за его жесткой позиции.

Сюжет и жизнь! По ночам, когда гитаристы дружно воют, мы - их убийцы.

 

28 мая.  Вагон на Питер. Безумие чтения.

Библиотека Лили. Переписка Рильке и Цветаевой. Не любить Марину нельзя. Лиля в ужасе от моего романа  «Жуан».  Мне он тоже неприятен. Хотелось бы описать процесс, как Жуан становится таким - глупое желание!

Особая встреча: могила Блока. Вот и церковь Светлого Христова Воскресенья, которую я и сторожил.

Я уже приехал, и с Лилей долго говорим обо всем. И о моем страхе. Что это? Страх жизни или простое неумение жить?

Суббота, и вечером идем на вечер Гурьева.

Я сам чувствую, что есть силы, выбрасывающие меня из России. В Истре эти силы слишком очевидны: я даже вижу лица этих людей, - но и в Питере чуждость остается непреодоленной.

«Человек без свойств». (1, 67). Ульриха смущает красота Диотимы, его родственницы.

 29 «Небесная арка».

Письма Рильке и Цветаевой. Акрополь. С. Пет. 1992. Такое впечатление, что Марина в реальной жизни могла только бедствовать. Установка на горе. Немецкую литературную премию после Битова дали Ахмадулиной. 40 тыс. марок не помешает. Вот откуда приходит спасение! А раньше она писала так о Грузии.  «Rilkes Rede über die Gegenliebe Gottes. Речь Рильке о взаимной любви Бога». Может, и я, как Цветаева, человек не среды, но страны?

Пересекаю Питер. Хожу до изнеможения.

30 От Лили пешком на Васильевский. «Родная» станция метро: Василеостровская. Огромная стройка.

Мой обычный визит к могиле Блока. Храм светлого Христова Воскресенья рядом. Неожиданно начинает моросить. Вечером - у Лотман. Ее сестра – доктор, и в больнице, где она работала, перебывали многие знаменитости. Во время беседы смотрели итальянский фильм «Спрут», прерываемый большими рекламными блоками.

31 А этот день – уже не с Музилем, а Джойсом. «Done. Заделано». Видимо, относится к Блуму: он кончил. Взялся за 11 главу. «Quitting all languor Lionel cried in grief. Предавшись слабости, Лионель плакал в печали».

Июнь 1   Продолжение работы над «Человеком без свойств» Музиля.

73 главка.  «Дочь Лео Фишеля Герда». Музиль намекает на флирт Ульриха с Гердой, чем ее мать Климентина была недовольна. Да  сколько ж тут личного? Не общество, а бордель.

 «Герда была из тех очаровательно целеустремленных нынешних девушек, которые тут же стали бы автобусными кондукторшами, если бы какая-то общая идея потребовала этого». Так это же моя мама!

«Герда осталась девушкой и страстно на это досадовала». Казалось бы, житейское замечание, но в  России такая фраза сходит за женоненавистническую. Мать не понимает, что сводит дочь с Ульрихом.

Не случайна жестокая фраза девушки: «Вы думаете как хищный зверь!». Так Ульрих многолик и страшен!

74 главка. Замечательно затянутая глава. Да, действие останавливается, но видeн весь характер отца.

76  главка.  Арнгейм об Ульрихе:

«Я люблю  его,  ибо  в  нем  есть  что-то  необычайно  свободное и независимое при всей  его  внутренней  жесткости  и  странности;  этим-то  сочетанием  свободы  и  внутренней  жесткости  он,  может  быть,  и обаятелен,  но  человек  он  опасный  из-за  своей  инфантильной   моральной экзотичности и своего развитого ума, который  всегда  ищет  приключений,  не  зная, что, собственно, толкает его к ним».

Финансист понял многое в нашем герое!

77  главка.  «Заседания  Собора».  Появление слова «собор» добавляет юмора.

«Затоваривание  эпитетов».

78   главка.  «Превращения Диотимы».  «Чувства Диотимы развивались не совсем по такой  же  восходящей  прямой, как успех Арнгейма».

«Вся она была  статуей,  ей  впору  было  застыть  фонтанной фигурой в самом центре самого центра мира,  купаясь  в  величайшей  духовной прелести».

Мысли Диотимы об Арнгейме: «То был новый тип человека, призванный сменить старые силы  в  руководстве  судьбами».

Мне  неприятен Арнгейм именно как персонаж: он явно раздут. Он наименее типичен, наименее интересен, хоть, казалось бы, должно быть наоборот.

 «Диотиму  пугала  порой  эта   перемена,

происшедшая с ней без ее несомненного одобрения».  Этот дуэт Диотима-Арнгейм наименее понятен, а ведь он в основе внешнего движения романа.

80  главка.  «Бороду он (генерал Штумм), конечно, давно уже сбрил, но с  возрастом  у него увеличился лоб, и его склонность к полноте придавала ему  вид  человека всесторонне образованного».

«В  нем  энергично развивался внебрачный идеал женственности».

81  главка.  «Кларисса требует года Ульриха».  «Она меньше походила на человека, чем на  встречу  льда  и  света  в  призрачной пустынности высокогорной зимы». Пронизывающий лиризм - мимоходом.

 Кларисса: «В тебе (Ульрих) есть что-то такое, что отнимает  у  него  (Вальтера, мужа Клариссы) его  самого».  Так и сама Кларисса показывает, что слишком хорошо знает о соперничестве мужчин, -  и тем самым сближается с Ульрихом еще больше.

Кларисса легко отделяется от себя.   Ульрих дает хоть какое-то подобие равновесия, а от Вальтера и этого не дождешься. Она со всей силой чувствует, что муж рвется в буржуа, просто хочет покоя – и это она понимает, как предательство. Разве не то же было со мной в моем первом браке? Он был столь ужасен, что я на всю жизнь оглушен этим ужасом.

82  главка.  «Ее  поднятое  к нему  лицо  было  чем-то  залито.  Не  чем-то  красивым,  а  скорее   чем-то безобразно-трогательным. Словно обильный пот расплылся по лицу. Но залито не физически, а только в воображении». Откуда Музиль знает такие состояния? В этой прозе читателя постоянно что-то поражает.

83 главка.  Мысли Ульриха об истории в трамвае. Вот где!

 «Для мыслей высокого полета создали своего рода птицеферму, именуемую

философией,  богословием  или  литературой».  Когда-то эти мысли были реальны, а теперь они - в стороне, в воображении.

 «Обязанность  служить материалом для истории возмущала Ульриха». Не против ли этой заданности восстает наш герой?

«Безалаберно-покорное, недостойное человека мотание от столетия к столетию». Мне странно, что Ульрих «доживает» до протеста: оно - результат его долгой эволюции, - а мне приходилось протестовать только для того, чтобы выжить. Что это меняет? Мы встретились в вечности, как друзья.

Мысли об истории вгоняют Ульриха в депрессию.

Хоть герой и вознесен социально, ничто в жизни не дает ему подлинной радости - и он об этом знает слишком хорошо. Он тонет в обыденном.

После 73 главки читаю

 119 (Kontermine und Verführung; Gerda. Паротивоход и соблазнение. Герда) и

123  Ключевые сцены.

Письма за бугор. В два раза дороже, чем в Москве.

73ья. И в моей жизни были такие дни.

 

2 июня.  Джойс. Глава 14ая. Родильный дом. 

4 В ночи читаю о Диотиме (1,78). Изменения во французской культуре после революции. Не только не разрушила культуру, как революция в России. 6 Макферсон. Поэмы Оссиана. Ленинград, 1983. Нельзя пародировать в «Дон Жуане»?

Джойс, 13: «The summer evening had begun to fold the world in its mysterious embrace. Летний вечер начал укладывать мир в свои мистические объятья».

Не нравится Пастернак, а почему же читаю?

 

Как усыпительна жизнь!

Как откровенья бессонны!

Можно ль тоску размозжить

Об мостовые кессоны?

 

Совсем не мое, но сколько силы!

Типы христианских издательств. Fellow Tract League. Лига Дружеских трактатов. «Брошюрное Товарищество Лига».

9 Штумм и Диотима.

Плачущие девушки; встречаю их регулярно. В Истре не решусь подойти и спросить, почему. Они регулярно попадают в уголовную хронику.

Краус: возвращение культуры к индивидуальности. Его трудно разглядеть: так скромно выглядывает из своих стилизационных порывов. Лекцию превращает в милый бомонд. Университет  СПУ предстал совсем близким. Не решает проблемы, но озвучивает их. Тоже важно.

 10 Глава 14 Джойса. Неверов, опять его слова, опять его сомнительность.

Из отдельных листков выбираюсь в блокнот.

Какой тяжелый день! Едва выбираюсь из своих комплексов. Просто бездна какая-то.

На меня очень действуют разговоры с Неверовым. Он думает, что я колеблюсь, что готов упрасть в его объятия, но я – я предан своим литературным снам.

Мы – в каком-то сюжете, не в жизни – и бедный Олег Яковлевич не может этого понять.

Простите, я не хочу вам отдаться. Так и не захотел.

Что тут поделаешь?

11 «Эдичка» вдруг стал правым – и это пугает. Почитать бы Владимова.

12 Неверов заставил задуматься о Блуме. Почему он занимается онанизмом? Разве все разрушено с Молли? «Жуан»: расфасованные бабы. «Всю жизнь живу с вашей ногой, милая моя видеобаба!». Ведь и Достоевский хоронил ногу своего героя на кладбище. Литовские мифологические сказания. Вильнюс, 1989.

13 Проходная книга о Гамсуне, а я уже тороплюсь посвятить день ему. Разбить все дни года на такие поминовения! Жить, чтобы помнить.

Лажечников. Последний Новик. Москва, 1983. Тираж 3 млн. Цена 3 рубля. Пробовал почитать в переводе «Унесенные ветром» - и не могу: скучно.

Лиле пробовал почитать «Улисса»; она в шоке.

14 Мариенгоф. Еще одна трагическая судьба. Узнаю всё из книг. Самоубийство сына.

Его воспоминания об Есенина обвиняют во лжи.  

«Английская новелла». Лениздат, 1961. Тираж 256 000, цена 1рб. 56 коп.

Разве не забавно видеть эти памятники ушедшей эпохи? На английском языке, но без сведений об авторах.

Почему Лиля покупала такие книги? В молодости учила язык.

Из французских книг в путешествие взял «Пленницу» Пруста. С ней подмышкой и брожу по Питеру.

Ветер такой холодный, что еще нельзя ходить в шортах. Это плохо: ноги потеют и устают быстрее.

Лотман очень не понравился мой «Дон Жуан». Она, как и Ида, 1917 года рождения, но вызывает бесконечное уважение.

Откуда берется эта высота чувств? Столько низости во всех, но не в ней.

Это и рождает моральный авторитет.

Других у меня уже не будет.

Другие культивируют в себе слабость, а она с ней борется. Это – огромно! Во мне слишком много слабости, я просто задыхаюсь в своих недостатках. Да, в романе я сознательно эстетизировал скотство, чтоб вырвать его из себя. Она этого не понимает. Она – гармонична, а я – на разрывах.  

Съезд Писателей России. Что это такое? Еще такое существует?

Лидер – Валерий Ганичев.  Мой однофамилец. А если мой родственник?  Наверно, это съезд коммунистических писателей.

17 Раевская поехала к мужу в Сибирь, а ребенок умер. Не так ли умер и ребенок Цветаевой?

19 Независимый альманах. «Конец века». Москва, 1994.

Владимир Сорокин: вывернутая эстетика. Но какое вызывает отвращение! Физиология, испражнения.

20 Сижу в Публичке. Федорова «Люди императорского Рима». Издательство МУ. Из «МГУ» убрали «государственный» - и получилось мычание.

21 Посещение Кости в его цитадели: Пушкинском Доме. Смотрел книги русских эмигрантов.

Н. И. Ульянова (1904-1985). Отклики. 

Дарит книгу знакомого профессора: «W. Kraus. Nihilismus heute oder Die Geduld der Weltgeschichte. Краус. Нигилизм сегодня или Терпение мировой истории». Пошли на лекцию Крауса. Вот он какой, университет! Он может быть и таким. Разразилась дискуссия. Дамчатушки оказались умными, все торопились выказывать свои интеллектуальные способности.

Цветаева:

 

Оазис ужаса в песчаности тоски.

 

Ну! У Бодлера этого нет.

Обычная прогулка вечером переполнена кошмарами, но вот я на своей раскладушке пишу «Иисуса» - и всё становится на свое место.

Люда пишет: «Олег болен. Я читаю «Крестовых сестер» Ремизова».

Быкову – 70 лет. Так хочется его поздравить, но нельзя: поймет, как подхалимство.

Нагибин умер, Юрий Бондарев ушел в отставку из литературных генералов. Так стремительно изменился ландшафт русской словесности.

23 Надежда Мандельштамм: «Мать была патологически скупа. Это совпало у нее с климаксом, когда я подросла, а девочек надо одевать».

Сражает такой дамский стиль.

Две могилы соседствуют в Йельском университете: Ростовцев и Ульянов. Войнович сказал в 1981 году: «Внутри советской литературы существуют очень жесткие ограничения, с которыми неплохой писатель может считаться, а очень крупный не может».

А те, кого я знал, Слепухин и Рощин – какие они?

Библиотека Юдина. Переезд в Вашингтон. Библиотека Конгресса.

 «Атосса» Ульянова. Теплее, чем у Мережковского.

И. Чиннов. Автограф. 1984.

Минувшее. Исторический альманах. Атенеум. Интересная работа у Кости. Приятна ремизистка (исследует Ремизова). Она видела в Париже человека, знавшего писателя, он носил его свитер. Она просила отдать в музей, в Россию, но он отказался отдать: «Еще поношу». 

Н. Оцуп.

 

Зашлепанные мокрым снегом,

Бегут с усилием вагоны.

И трудно шапкам и телегам

Сквозь ветер двигаться соленый.

 

Стихи прозаистые, но трогают.

Сколько изданий, сколько новых имен! Туркул. Дроздовцы в огне. Генерал хорошо пишет о войне.

Когда я читал огромную серию БВЛ (Большая Всемирная Литература), то вел дневники. И что? Все их выбросил: настолько показались несовершенными. Поразительно: когда от отношений остаются одни руины, люди вдруг чувствуют, как много они потеряли. Так и я с Костей.

Н. Струве. О. Мандельштам. Водолей, Томск, 1992. Это все читаю на пружинистом прокофьевском диване.  Это не композитор, а литературный начальник! Это он сказал какому-то поэту, решившемуся его критиковать: «Садись жопой в снег. А иначе не прощу».  

Костя дал домой почитать «Избранное» Шопенгауэра.

24 Странник. Переписка с Кленовским. Париж, 1981. Шестой том собрания трудов Иоанна Шаховского.

Я предпочитаю эти книги кинофестивалю: не хочу слушать перевод и экономлю. И Риветта, и Гринвея увижу при более приятных обстоятельствах.

Сергеенко. Простые люди древней Италии.

Лекция Крауса о нигилизме. На психологическом факультете возле Смольного собора.

27  История итальянской поэзии. Парини и Метастазио. Леопарди и Кардуччи.  Работа над библиотекой Лили.

«Человек толпы» - про страх, а «Из бездны» - про ужас.

Язык «Лолиты» Набокова.

Осиан. Как же создается целое текста? Каждое предложение - рассказик, не связанный с другими. Столь разные куски мяса  натыкаются на один вертел - и получается  съедобное целое. Бесконечны возможности для пародирования  и стилизаций такого текста.

Двухтомник Пастернака. Две линии в русской поэзии: Мандельштам - Пастернак - Бродский и Фет - Анненский - Блок. Первая линия чудится более прозаической, чем поэтической; более чувственной, чем интеллектуальной.

Сюжет! Муж приглашает молодого человека к себе; писатель - писателя. Оказывается, жена писателя серьезно больна, а поговорить с ней некому. И начинаются беседы.

Так молодой человек из писателя перековывается в сиделку и обнаруживает, что именно это - его призвание. Она умирает медленно, мучительно. Это созерцание смерти преображает молодого писателя.

И еще: она только перед смертью решается на выяснение отношений с мужем.

Ранний Пастернак. Пример:

 

Вылитая

вы ли это?

 

Еще пример:

 

Тоскуется

 улица.

 

Ну, совсем Маяковский! Мне и всегда-то казалось, что воздействие Маяковского в эту эпоху огромно, -  и случай Пастернака лишний раз доказывает это.

В сущности, не понимаю высокий стиль раннего Пастернака. Я, как многие, готов назвать его гением, но не знаю, почему. Так сказать, по совокупности заслуг. Будут к нему столь же снисходительны потомки?

Теперь меня не покидает ощущение, что Блок много лгал в любви. Поэтому больше не верю его стихам и мало их читаю. Трагедия. Моя личная трагедия.

 

Тебя я странно обожгу.

 

Нет и намека на реальные отношения с женщинами.

Кажется, превращая жизнь в искусство, Блок запутался - и мне трудно разбираться в этих хитросплетениях. Я еще люблю его, но уже из уважения к себе самому.

Он во многом мне остается близким, но отсутствие правды, отсутствие простой человеческой биографии не дает его понимать.

Но кто-то же должен сказать правду! Хватит лжи!

Сюжет Бредбери: телевизор пожирает мальчика.

Гамсун.

Повествование в «Голоде» только иногда выпадает из прозы в пьесу, а в «Мистериях» этого много. Меня злит, что часто он пишет «брюхом», «нутром», как часто русские.

Так пишет Достоевский, но ему так полагается: он - почвенник. Лучше б больше заботиться о жанре, больше его выдерживать.

От «Цветов зла» Бодлера - огромное ощущение единства жанра.

«Пан» - расхлябанный, а «Виктория» - чудесна. Тут нет сухости Дюрас.

Гоголевские интонации в моем «Рассказе простого человека».

Роман без вранья» Мариенгофа. «У Есенина всегда была болезненная мнительность... Мужика в себе он любил и нес гордо».

Ничего нового. Потому что надо описывать факты, а не чувства. Надо больше доверять читателю, а не увлекаться своими мыслями. Больше недоверия себе самому; особенно в мемуарах. Самое жалкое, глупое впечатление. Неужели он так мало знал? Или слишком старался скрыть?

«Жуан» обособился и уже не вместится ни в какую книгу. Сделал оглавление. Больше для себя, чем для читателя.

Не люблю моего «Жуана», - но не могу не знать о большой работе над ним.

Состоялся Съезд Писателей, и Радовану Караджичу, лидеру сербов, второму человеку в Сербии после Милошевича, дали премию Шолохова за великую будущую Сербию, а не за литературу.

Непременно заехать в политику! Бондарев ушел добровольно в отставку, и теперь Союз Писателей (Коммунистический или Советский Союз Писателей) возглавляет мой однофамилец Валерий Ганичев.

Лидия Лотман с трудом принимает мои романы. Не должен раскручивать это. Сорокин, «Сердца четырех». Абсолютный холод. Без тени пародии. Та же ангажированная (уже эпохой, а не властью) литература, но советская эстетика вывернута наизнанку.

В «Эдичке» Лимонова есть политическая заостренность, а тут аполитизм и - Хлад. Писания Сорокина поднимают статус чернухи.

Я принимаю все, но не отсутствие художественных открытий. Думаю, внутри этого ужаса и скотства есть и свои зерна.

Кто их заметит? Не я. Мне - хладно.

При всем том, как бы меня позднее не усадили в одно течение с этим талантливым автором. Ей-богу, посадят в сруб с надписью «постмодернисты», да и сожгут. 

По-моему, именно «Жуан» показывает, как я изменился, оторвался от  меня прежнего.  Увы, и меня уносит поток времени.  Может, лет через десять все эти изменения станут явными, но пока что я только творю, не понимая ясно, что именно.

В «Литературных  манифестах» вычитал мнение Волынского:

«Символизм есть сочетание в художественном избражении мира явлений с миром божества».

Но о чем это? Только реалисты этого «не сочетают».

Бесценный преподаватель латыни и древнегреческого Гаврилов Александр Контантинович напомнил, что в пору нашего семинара я писал роман «Любовь на свежем воздухе».

-Мне понравилось название, - сказал он.

Идея, чтo двое немолодых любовников встречаются на взморье, подальше от Питера, так и живет во мне.

День любви - вторник; прочие он при жене. Жена неожиданно попадает в больницу. Он ее посещает. Она уговаривает на ее день рождения взять ее домой. Дома она умирает. Он более не может видеть любовницу. Странно, что этот сюжет преследует меня столь много лет.

Лекция профессора Крауса о нигилизме. По его мнению,  нигилизм - это эфир 20 века. Он  пронизывает мозги. Мир постепенно окаменевает в этой новоявленной энтелехии. 

Гаврилов благословил сделать отца Луция   говорливым и простым, каков и гробовщик в когда-то разбираемом нами «Тримальхионе».

Бодлер и Анненский отдалили от меня и Цветаеву, и Бродского, и Мандельштама (издание последнего – Струве). Осип так и остался в своих странствиях, так и не нашел своего пути.

Или и Блок - не нашел тоже? Блок ясно осознавал свой путь, но он привел его - в бездну.

Спорные, но примечательные высказывания Бердяева:

«Русская литература великая, но во многом беспочвенная и антиисторическая». 

А что значит «во многом»? «Преимущественно»?

Наверно, литература всех стран такова.

Это замечание Бердяева важно, потому что оно сопровождается таким заявлением:

«Толстой приучал элементарно и упрощенно морализировать над историей и переносить на историческую жизнь моральные категории жизни индивидуальной. В Толстом произошла роковая встреча русского морализма с русским нигилизмом».

Разве Бердяев не прав? Такие деятели, как Белинский и Толстой, окунули нас в просветительский кошмар. Столь прекраснодушные люди, как Блок, могли бы поправить ситуацию, но обращением к «народу» они все только запутали.

94 Июль 1 Полторацкий.  Бердяев и Россия. Общество Друзей русской Культуры. Н.Й. 1967.

Бердяев о «вечно-бабьем» в русской душе.

Это он сказал в 1915:

«Европе грозит частичная барбаризация».

Но разве это не естественные процессы? Если мне не понравилась такая Франция, то я и покинул ее. Причем здесь Франция? Это моя проблема, а не Франции.

«Как будто возрождается древняя борьба племен и рас… совсем, как в начале средневекового мира».

Неверов передарил (ему много дарят, но что попало) Бальзака в Плейядах.

1880, Леонтьев: «Религиозное призвание русского народа, может быть, в том, чтобы породить из своих недр Антихриста».

Что это такое? Для литературы эта идея ни к черту.  

Диалог с Бердяевым продолжается.

«Парадокс русской души объясняется двойственностью русского духовного типа, которая гениально была раскрыта Достоевским...  Лик Достоевского также двоится, как и лик самой России, и вызывает чувства противоположные».

Именно Достоевский указал на огромность разрыва в русской душе, но теперь таковой стала душа современного человека, ощутившего разлом в ежедневной жизни.

Бердяев:

«Мережковский как бы прозревает мистическую основу исторической эмпирики, а самой исторической эмпирики не видит».

 Что это значит? Не хочет ли Бердяев сказать, что писатель прав только в самом общем, в мистическом, а в конкретных фактах лжет? 

2   К чему эти сотни страниц дневника? Когда их  понесешь в компьютер, они ужмутся в строчки.

Приснилось, что Набоков меня  обозвал «крепышом».

 За что? Не понимаю.

Чудится, среди прохожих идет «бессмертная» бабка из ремизовских «Крестовых сестер».

3 И Костя, и Неверов с азартом объясняют, как я ничего не написал в Москве, что, если у меня что-то и есть, то только питерское. Совсем недружественные демарши. Просто страшно. Все – и я первый – подвергают сомнению мою жизнь.  Господа, разве это может быть призванием: сомневаться в другом человеке? Вы просто равнодушны ко мне; вот и всё.

5 Уже третий раз приглашен Лидией Михайловной. Печенка, конфеты, суп. Для меня явно стараются. Почему всем, кроме моих родственников, хочется мне помочь и просто со мной общаться?

Шопенгауер. Художественное описание субстанции, всесильной и все пронизывающей. Погружение в культуру Индии. Ясные впадения в схоластику, совершенно естественные.

Нападки на гомиков потихоньку становятся частью нашей официальной культуры.  К счастью, Ельцин делает вид, что гомичества попросту не бывает.  Либеральное время для этой слабости.

После Праги и моей жизни у йога, культура Индии не кажется совсем чуждой. Шопенгауер равнодушен к современному искусству. Тут он – из 18 века. И я должен написать что-то философское.

По крайней мере, осмысляющее мое отношение к миру.

Назву это «Реалии жизни и искусства».

Своей «Этики» не получится, но легально, много, а может, и плодотворно буду думать о себе.

«Вниз к языку» Хайдеггера. Подлинный структурализм.

Главный герой времени – террорист. Его муки представлены широко по телику. Жаль, что столь низкий тип эмоций – самый смотрибельный. Одним глазом смотрю такой фильм («Деньги или жизнь» Патцака) и читаю.

6 На прощанье Костька-паскуда особенно неприличен. Словно б я в чем-то не оправдал его ожидания. Или ему неприятно, что посещаю Лотманов? Не твое дело, Костик! Он прямо сказал:

-Лиля тебя кормила.

Да ведь это не так! Часто и я сам себя кормил.

Почему он всегда по-хамски заезжает в мои отношения? Какое он имеет на это право? Как бы я ему ответил? Сказать, что он не выносит своих близких, а они его? Сказать, что он – эгоист, каких свет не видел?

Он сказал мне зайти в ИРЛИ, а потом обрушился на меня:

«Почему зашел в шортах? Это же академическое учреждение».

Просто скотина, а не человек. Что с ним таким поделаешь? В чем природа разрыва? Помню, в Чехии посетил замок Джеймса. Мы просто говорили, но я понял, что мне нужны определенные усилия, чтоб сохранить этого человека. «Определенные» в «нехорошем» смысле.

Так уже было с Неверовым. Мораль все та же: «Я буду тебя кормить, а ты за это отдайся».  Ужас этих отношений в том, что ты принимаешь рабство сознательно. Так делают миллионы женщин, занимаясь проституцией: рабство кажется им вполне приемлемым способом зарабатывать. Но мне такого даже не представить! 8 Ем рыбный суп и салат. Костя присоединился к моим родственникам: уверен, что я сволочь.

 9 Пишу о благодати, а сам не знаю, что это такое. Я, может, наивно, может, даже  примитивно думаю, что благодать  – вся моя жизнь.

Но Гаврилов не прав: писать о Боге может каждый, кто хочет. Почему интересные люди часто так жестоки?

Они все бодали меня в этот приезд: и Неверов, и Костя, и Гаврилов. Жестоки, потому не тонки.

Как писатель, я восхищаюсь Питером: его культурой и красотой. Но, как человек, я унижен: слишком много бедности.

Люди, которых я хотел бы любить, часто жестоки со мной, и в душе я не могу найти этому оправдания.

Может, и я жесток с ними?

 Или в чем-то плюнул в них?

Они дают понять, что я предал Ленинград – и мне это чувство просто непонятно. Какое же предательство, если прожил шесть недель!

«Иисус» пишется. И во времена Луция много говорили о вере, но мало кто верил. 10 Новый Иерусалим.  Да ведь я не просто живу, а куда больше: я – путешествую!

Первая книга здесь: Heidegger. Unterwegs zur Sprache.  На пути к языку. «Der Sprache überlassen wir das Sprechen. Языку мы уступаем говорение».

13 Секссимволы: Монро, БиБи, Кардинале, Шарон Стоун. Как в сознании толп создается такой образ?

Стресс в Москве: город настолько быстрый – до мелькания. Его можно любить, если тут работаешь.

А иные типы любви? «Русский» и «москвич» - это не одно и то же. Сколько пыли в воздухе! Слезятся глаза.

«Под сенью девушек» Пруста.

16 Проза Свево. Ницше о браке.

17 Костя меня ограбил, но этот раз он повел себя покровительственно, словно б ничего не было. Может, это я должен был избегать его как простого вора? Или я так беспринципен?

Все в Питере, кто был вокруг меня, играли свои роли, никто не был самим собой. Неужели можно жить только так? 

18 Вторая книга состоит из трилистников. Житейский («Чужой», «Бисмарк»), странствий, ужаса и веры. Что эти мечты? Неужели каким-то чудом я найду деньги на печатание?! Не верю. Надо надеяться, даже если надеяться не на что.

21 Гельмут Хёффлин. «Римляне, рабы, гладиаторы». Мысль, 1982.

«Будущая Ева» Лиля-Адана.

23 Завадовская подарила свою книгу о французской литературе. Теперь могу себе представить то, что она говорила своим ученикам.

24 Сон: я ищу какой-то дом; вижу женщину с неуклюжим, почерневшим носом; спрашиваю о пути – и вдруг понимаю, что она – проститутка.

Уже наяву понимаю, что это приснилась проститутка с Сен-Дени. Эта бабушка провела всю жизнь «в красивом разврате», попала в мой роман «Дон Жуан» - да еще снится, зараза! 

27 Frisch. Фриш. «Die Kinder spielen – einzige, was ausser Zweifel steht; Zuversicht und Auftrag. Дети играют – единственное, что стоит вне сомнений. Уверенность и задание». 

Надо ж, как трудно перевести, если не знаешь контекст! Видимо, переводится так: «Дети играют – единственное, что стоит вне сомнений. Единственное, в чем мы уверены».

Создается центр Шукшина, но пока денег нет. Его жизнь на московских вокзалах.  Что ж делать, если ночевать негде.

Структуры романов Белого не осилить без математической подготовки, и все же у него более хаоса, чем концепции. Джойс довел свои метания до концепции, а Белый  - нет. Так что странно утверждать, что Джойс что-то скопировал у Белого. Белый - только выкрикнул, только проголосил - и сам не понял, что. А мощь Джойса как раз в том, что он понимает, что пишет. Ирландец довел до конца то, что носилось в воздухе.

Объем моего романа о Христе - уже 150 страниц. Идея-то - пошла!!  От глагола «идти».

Лидия Лотман: «Лев Толстой больше других любил именно Некрасова».

Но почему?

«Никто так откровенно о себе не говорил (в 19 веке), как Некрасов. Он писал водевили, чтобы выжить. Его куплеты - с хорошей рифмой, позже усвоены Маяковским: они - технически узнаваемы».

Опять необычайная близость По. Элеонора! Ее образ в многоцветной траве. Сны Эдгара По наяву. Я постоянно чувствую при чтении его текстов, что с Реальностью у него было только противостояние.

С  появлением  в романе Квинта все пошло веселее.

Прорастания крови у Лорки:  «Матадору Игнасио». Словно б невидимая доселе кровь вдруг обретает явь и переполняет мир.

Что-то такое и у Бодлера. Странно, что и подлинное искусство так легко играет с насилием. После мировых войн реки крови - уже не плод воображения, а реальный образ.

А я вот очень не люблю конкретности. Особенно если она связана с символом, стоящим в центре цивилизации: кровью.

Жалкая работа по ТВ о Вене Ерофееве. Представили его пьянство.

«Арнхейм» Э. По. Похоже на 9 главу «Улисса»: и лекция, и литературоведение. «Поэт и композитор» Гофманна. «Ich liess meine Gefuehle einfrieren. Я будто окаменел». Впрочем, перевод зависит от контекста. «Я позволил застыть моим чувствам».

Эдгар По точен в ужасе. Бодлер очень любил эту точность. В лиричном По очень близок. Видно, что он ищет в женщинах и чего в них не находит. 

Анализ «Сомнамбулического романа» Лорки.

Камю в «Чужом» угадал многие мои страхи. Столь холодное повествование наполняет ужасом совсем незаметно, пока ты ясно не понимаешь: этот ужас - твой.

Почему Фриш кажется теперь таким сухим?

Маркес и Фриш уступили Джойсу и Кафке.

 

Продолжение работы над «Человеком без свойств» Музиля.

84  главка.  Опять Кларисса! Отношения между друзьями, отношения трех. Можно вот так запросто нагрянуть! Невероятно.

Ощущение среды! Насколько это возможно? Неужели такие отношения трех в природе существуют?  В разговорах явный перебор: их много, и они слишком подробны. Что ж, обаяние среды велико.

Теория «культурного государства».

Вихрь мыслей проносится, - но что стоит за этим?

«У Вальтера не хватило мужества взглянуть на нее (Клариссу). Способность  к  отказу играла ведь в их отношениях большую роль: это Кларисса, похожая  в  длинной,  до пят ночной рубашке на маленького ангела, стояла, вскочив, на  кровати  и,  сверкая зубами, декламировала в манере Ницше: «Как лот, бросаю я свой вопрос  в твою душу! Ты хочешь ребенка и брака, но  я  тебя  спрашиваю:  тот  ли  ты человек, который вправе желать ребенка?! Победитель  ли  ты,  повелитель  ли  своих доблестей? Или твоими  устами  говорит  животная  потребность...?!»  В  полумраке спальни это бывало жутковатым зрелищем, и Вальтер тщетно  старался заманить ее под одеяло».

Музиль сталкивается мир идей и реальности. Конечно, тут далеко до ругани моего отца, но разве это меняет трагичность происходящего?

Забавно попробовать вписать Ульриха в русскую литературную традицию «лишних людей».

85   главка.  «Старания генерала Штумма внести порядок в штатский ум».

«Это вот спецификация главных идей, выжатых мною  из участников сборищ у твоей кузины».

«Произведя  учет  среднеевропейского  запаса идей, Штумм  не только установил, к своему огорчению, что тот состоит  из  сплошных  противоречий,  но  и,  к  удивлению  своему,  обнаружил,  что  эти  противоречия, если поглубже в  них  вникнуть,  начинают  переходить  друг  в  друга».

Идея перехода противоречий  друг  в  друга муссируется нещадно. Это любимый конек  Музиля, он не чувствует, каково это читателю: барахтаться в одних и тех же идеях.

Оригинален перевод плана мира идей в план военной дислокации!

«Я  велел,-   рассказывал   он   Ульриху,   одновременно   предъявляя

соответствующие листки,-  составить  указатель  полководцев  идей,  то  есть

перечень всех имен, приводивших в последнее время  к  победе,  так  сказать,

крупные соединения идей; а это вот ordre de bataille (расстановка сил  перед

боем); а это план стратегического сосредоточения и развертывания; это

попытка засечь склады и базы, откуда  идет  подвоз  мыслей».

 Штумм:  «Я уже  не  могу  жить  без высшего порядка у себя в голове!».

86 главка.  Что за человек Анргейм? Он претендует на центр романа.  Он придерживается «старой холодной   мудрости  «divide  et  impera» («разделяй и властвуй»). Она применима к любому контакту  с  людьми  и вещами  и  требует   известного   обесценивания   каждой   отдельной   связи совокупностью всех, ибо тайна этого настроения, в котором ты хочешь  успешно действовать, тождественна тайне мужчины, любимого многими женщинами,  но  не отдающего исключительного предпочтения ни одной».

Выделяю  выражение «обесценивание   каждой   отдельной   связи совокупностью всех». 

Эта фраза особенно важна, потому что такого никогда не удавалось. Мои отношения с людьми вокруг меня - непременно борьба: есть моя семья, а за ней - враждебное, бушующее море.

 «В юную свою пору  Арнгейм  изведал  состояние любви поначалу совсем без женщин, вообще без каких-то определенных  лиц». Полная противоположность мне. Моя восторженность привела к нелепым бракам и злому роману «Дон Жуан».

Музиль пытается подсмотреть становление чувства.

Меня неизменно удивляют точные отсылки в историю искусства. Тут - 1887 год: «(В моде) девицы с  длинными, тощими девичьими телами, чья   худоба подчеркнута ртом, похожим на мясистую чашечку цветка».

Невольно вспоминаешь выражение Белинского об  «Онегине» Пушкина: «Энциклопедия русской жизни». Так и Музиль создает энциклопедию австрийской жизни.

Кредо фабриканта: «Речь  шла  всегда  только  о  том,  чтобы увязать с существующим,  принять  во  владение,  мягко  поправить,  морально оживить поблекшую привилегию имеющих авторитет сил».

В сущности, Арнгейм - это квинтэссенция гоголевской Коробочки: банальность, вознесенная до гениальности: самая большая банальность из всех возможных.

Особый тип умения: «умение быть на определенные часы убежденным вопреки  своей  убежденности, отщеплять от всей совокупности сознания какую-то часть  и  расширять  ее  до нового полномерного убеждения». Манипулирование собственной душой - вот что в основе Арнгейма.

«Диотима была первой женщиной,  захватившей  его скрытую позади морали, более тайную жизнь, и поэтому он иной раз  глядел  на нее прямо-таки  с  неприязнью».

87  главка.  «Моосбругер пляшет». «Вечные истины носили у него  презрительные  наименования: суд, поп, жандарм».

Музиль описывает работу воображения:

«Он плясал с достоинством, невидимо, он, который в жизни ни с кем не плясал, плясал, повинуясь музыке, все более превращавшейся в  самоуглубление

и сон, в лоно богоматери и, наконец, в покой самого бога, в дивно  невероятное

и смертельно раскованное состояние; плясал целыми днями, не  видимый  никем, пока все не выходило из него наружу,  не  прилеплялось  к  вещам,  ломкое  и тонкое, как паутина, прихваченная морозом».

 Но откуда такая краска: «Он  величественно улыбался приближавшейся смерти»? По-моему, преступник должен быть раздавлен Смертью, а не улыбаться ей.

 88  главка.  «Связь с великими вещами».  «Ждали человека одинокого,  как  гений,  но при этом общепонятного, как соловей».

89  главка.  Список теорий искусства.  Арнгейм курит и думает.

90 главка.  «Низложение идеократии». Музиль - историк искусства. Еще не было романа, который бы столь полно представлял картину духовной жизни.

«(Арнгейму было) видно,  какой   творческой   силой   наделена поверхность вещей по сравнению с бесплодным упрямством мозга. Это - низложение идеократии, мозга, оттеснение духа на периферию».

Не совсем понятно?  Музиль комментирует:  «Прошлые  века  совершали,  вероятно, тяжелую  ошибку,  придавая  слишком  большую  важность  рассудку  и  разуму, убеждению, понятию и характеру».

Музиль фиксирует тип переходного романа: такой поворот от романа толстовского типа к новому роману. И сам роман Музиля - разве не ясный знак, что понятие романа размывается и уходит в бесконечность?

«Производство впечатлений» вместо самих впечатлений.

А это что? «Тихо  лежишь  среди  событий разреженным «я», в вакууме которого все чувства сияют, как  трубки  неоновых ламп».

 Таких рискованных красок у Музиля много. 

Что такое «разреженное  «я»?

91  главка. «Биржа духа». Духовная жизнь, история сравнивается с биржей. Есть силы, что заставляют сближаться Туцци и Ульриха.

92  главка. «Арнгейм был убежден, что богатство - это свойство характера». Эта фраза поразила еще в 1985, когда только взялся за роман.

«Деньги циркулируют у его (богатого человека) поверхности, как сок в  цветке». Талант - ничто; важнее пользоваться им.

Музиль описывает духовные «проблемы» богатого человека. «Истиннее  ли  любят  тебя, если любят за усы, чем если  тебя  любят  за  автомобиль?». В самой глубине анализа кроется издевка.

93  главка.  Ульрих и генерал. Дискуссия о «гениальности» теннисиста. «Штатский  комплекс идей».

Август   Циклы в моей жизни.

1963: рассказ о партизанах.  Циклов еще нет, жизнь распадается на отдельные события.

1966: создание мальчишеской организации.

1968-69: первые большие дневники. Потом закопал их  в лесу, где они, конечно, и сгнили  (место отыскать не смог).

1973-76: тонны первых опусов. У родственнков они вызывали не улыбку, но злобу: считали, что «прикрываюсь» литературой, чтобы «ничего не делать». Следующие четыре года:

1977-80: в тонны стихов вторгается Филология. Учить иностранные языки не менее интересно, не менее важно, чем писать.

По счету пятый цикл: 1981-86. Шесть лет! От этого периода сохраняю уже много. Потихоньку начинаю понимать, что же я такое. По этой теории, я теперь в восьмом цикле, и говорю это только для того, чтоб отказаться от этой теории. Дошел до священного числа «восемь» и остановился.

 

Мне казалось, что у Фриша есть что-то театральное, но сейчас он предстает реалистом. Лишь иногда он дерзает ринуться в призрачность мира, но она его выталкивает. «Тебя, Боже, хороним» так и не принимает хоть сколько-то цивилизованную форму.

СМИ заговорили о позднем Блоке. Очень осторожно. Кто же дозирует? Какой-такой чиновник? Признается, что революция его убила.

Бродский путает Россию с ее властью. Его мнения настолько жестки, что я просто не должен их приводить:  поэт явно не отвечает за свои слова. Он не просто описывает мир, но вычисляет его.

Живой Иосиф чернит свой поэтический облик. Пусть он многое создал, но такой художественностью нельзя увлечься. Ее признаешь, но хотелось бы ее любить.

«По направлению к Языку» Хайдеггера. Довериться течению текста!

Мирча Элиад ничему меня не научил, не собираюсь ничего менять в романе о Христе. Материалов накопилось столько, что новое придется создавать не с нуля, но именно на основе старого.

 «Пророчества Азраила, ангела смерти». Пугает бесформенность «Хроники». «Авессалом, Авессалом» Фолкнера. Насколько современна книга! Наше время - массового исхода. Мои далекие, еще не написанные рассказы зовут меня. Слышу их голоса.

Обычное шевеленье заготовок. Вал черновиков захлестывает, но стоит писать каждый день, чтоб сквозь эти завалы проглядывал горизонт.

Священный страх пред диалогом не дает писать пьесы. Все равно не сравняться с каким-нибудь Володиным, что ставит диалог во главу угла. И потом, диалог - лжет; по-моему, мир недиалогичен, мир холоден и пуст - и надо найти мужество признать эту пустоту. Врасти в творчество; всей своей жизнью.

Я слишком реален, чтобы не писать о вере.

Читай! Угадывай, находи себя в чужих строчках.

Почему в литературе так мало интереса самой литературы? Часто талантливые люди используют ее как подножку для своего продвижения.

Не могу назвать ни стиля одного моего рассказа, ни, тем более,  вообще всего «моего» стиля. Может, его и нет?

Вот пишу роман о Христе - и это создает особое дыхание, - но в душе не верю, что хоть кто-то способен почувствовать его: настолько оно интимно, - а люди грубы.

Но кому же пишу?

А Ему.

Мир жесток и непонятен, но именно он диктует стиль произведения.

Достоевский умер, но - не его стиль. Вдохновение может быть лишь внутри стиля. Внутри избранного материала ты предстаешь миру магом, и эта высокая ложь создает Искусство.

Вот пишешь - и понимаешь, как ты далек от твоих  собственных мыслей о себе. У других людей о тебе просто  не может быть мыслей, потому что они заняты своими делами, своими фантазиям. Скорее всего, люди просто зарабатывают деньги, и на фантазии у них нет времени.

Любовники жены Блока печатались рядом с ними. Потрясение для него. С этого начинается его слабоволие.

«Воля к власти» Ницше. Воспринимается только язык мастера. Пророк?

Вера в Христа: братство людей, преклонившихся перед Его болью. 

Светоний. «Жизнь двенадцати цезарей». Какой раз читаю, но только теперь – с выписками.

3 Что «Воспоминания» Фриша, что Краус – культура «Шпигеля». Это все-таки мало для искусства. Кстати, Фриш сам создал высокую европейскую журнальную культуру.

4 Толкучка в электричке. Приснилось, что мои книги издали в Праге. Словно весь день хожу по Праге, не в силах опомниться от счастья.

5 Книга Клер о французской литературе – самое необходимое. Жид приучал французскую публику к роману. Газетный, ровный стиль.

7 Tozzi Тоцци. «Parole di un morte. Слова мертвого».

«Ecco le prime palate di terra». «Это первые сваи земли»?  Не верю словарю. Чувства в гробу.

Как у Абуладзе: манипуляции с трупом. Так что «Покаяние» касается запущенного вопроса. Пахнет некрофилией.

8 Опять взялся за Леонова – и опять скучно. Три раза прочел «Лес», а «Вор» понравился еще больше, но ощущения, что он талантлив, так и нет. Или сказать так: раз нет, то и не надо?

9 Мирча передает философию  Мани: «Мир был создан из субстанции Дьявола». Почему останки Блока и Шаляпина были перенесены? Столь неестественная операция осуществлялась много раз. Десятая Конференция по Спиду.

10 Читаю Боэцио: комментарии к Порфирию. Как хорошо, что чтение Мирча не изменило мои замыслы.

11 «Shadowy attenuation of time. Тенистое истощение времени» Фолкнера.

Хорош «Авессалом», что ни говори.

Может, от меня, как от Пришвина, останется только дневник? Но только не в его стиле! Не люблю странности. Он, наконец, скатился к вычурности.

13 Сколько же врет Верочка! До неприличия. Надо принять такие «полуживые» отношения: их слишком много. Они ни к чему не обязывают, но эта эквилибристика вокруг равнодушия общепринята.

Как интересно, часто без путешествий обрастаешь повторяющимися, надоедливыми движениями – и уже не можешь вырваться из их круга.

 14 Откуда это ощущение, что все мы – заложники безумной толпы? Нет никаких гарантий, что революция не повторится: Ельцин слишком слаб, чтоб противостоять этим «субверсивным» (выражение Музиля) силам.

Но в чем обаяние Хайдеггера? Это и мягкое, и глубокое повествование («К Языку»)  заставляет задуматься о себе.

Я на пятом десятке, но владею ли своей жизнью? А если придет социальность, если куда-то «впишусь», не разрушит ли это литературу? Когда буду писать? Все не только пишут, но и служат, зарабатывают. Почему я не могу так? 

15 Станя из пражской библиотеки. Огромные глаза. Коровьи, хоть и не еврейка. Казалось бы, Прага, но все чувствуют себя бедными, если не обделенными. Ангелы Альберти. Добрый ангел. El angel bueno:

 

Vino el que yo queria,

el que yo llamaba.

 

«Пришел тот, кого я любил, Тот, кого я звал».

Heidegger Хайдеггер: «Mit der Sprache eine Erfahrung machen heist dann …  innerste Gefüge unseres Dasein. Опыт, связанный с языком, на котором мы говорим, - это и есть внутренняя структура нашего существования». Надо было списать цитату целиком!

17 После Хайдеггера – «Психология смерти» Витковского.

Nitzsche. Halbwissen. «Полузнание» Ницше. «Der, welcher eine fremde Sprache wenig spricht, hat mehr Freude daran als der, welcher sie gut spricht. Das Vergnugen ist bei den Halbwissenden. Тот, кто немножко говорит на иностранном языке, радуется больше, чем тот, кто говорит хорошо. Удовольствие принадлежит полузнающим».

 18  В 88 лет умирает Канетти.

19 Ровно 50 лет назад умер Дягилев.

Дневник по искусству начал недавно, и уже есть 200 страниц. 330 – общий, 120 – литературный. Всего 650 листов. Ну и что? Куда важнее, что  дневники дисциплинируют и заставляют думать о себе.

20 Закончена первая обработка материалов к «Иисусу». De sacri Romani imperii libera civitate Noribergensi (нюрнбергские!) commentatio. Комментарий Святой Романской империи о свободном городе Нюрнберге. 1697. Когда же доберусь до русских хроник?

21 Ровно год назад покинул Прагу.

Из «Генриха» Новалиса. «Wollfram ging auch ausbald nach Eisenbach. Als er eintrat zu Ofterdingen, lag dieser ausgestreckt auf dem Ruhebette, zum Tode matt, mit halbgeschlossene Augen. Вольфрам тоже вскоре пошел в Айэенбах. Когда он вошел к Офтердингеру, тот лежал простертый на кровати, безумно уставший, с полузакрытыми глазами».

 Так вот чудесно сказано.

Я крестился три года назад, но столько сомнений! Я словно б в чем-то не уверен. Но в чем?

Мои крестные остались мне чужие. Да, они думали, что я крещусь только для того, чтоб потом кататься в Швейцарию.

Что я могу в этом изменить? Они сделали, что я молюсь один, а не среди людей. Я не поминаю крестных в молитвах, вспоминаю их редко – и ничего не могу в этом изменить. Будут у меня еще взлеты, как в 1991 году? Верится с трудом.

Тереза Дескейру любит запах старых машин. Поразительный штрих Мориака.

Из «Скюдери» Гофмана: «Gewahrte sie eine lange, in einem hellgrauen Mantel gewickelte Gestalt, die den breiten Hut tief in die Augen gedrückt hatte. Она хранила образ, закутанный в длинный, ярко-серый плащ, причем шляпа низко опускалась на глаза».

24 Nitzsche Ницше: «Der wissenschaftliche Mensch ist die Weiterentwicklung des Künstlerischen. В человеке науки – дальнейшее развитие искусства». Конечно!  Не стоит все же на этом настаивать, хоть и я в этом уверен.

Мои произведения 88-91 годов все не нравятся.

25 Ренан. Жизнь Иисуса. Тогда в этой книге увидели открытие.

План написать исследование «Формы общепринятого скотства».

Как потрясает наслаждение, с которым Митя («Митина любовь») убивает себя. Это чувство вдруг освобождается от литературных одежек и преследует меня.

В трагизме Бунина многое мне близко.

Чудится, мой Генрих едет в электричке. Его затерли дачники, никто не замечает, что он хоть в потертом, но дорогом плаще.

Странно вспомнить, что учился писать в том числе и на конспектировании произведений Ленина. «Лучше меньше, да лучше».

Кстати, как бы я мог не любить Ленина? Ведь мама его любила.

Старые сны приходят днем! Удушливая, пряная трава стремительно растет.

Сон: прыгаю с тридцатого этажа. Спрасает только пробуждение.

Почему иные сны просачиваются в явь?

Или вот такая глупость: зарисовка:

«-О, проказник! – страстно прошептала она, но потом, словно опомнившись, мрачно плюнула и твердо сказала:

-Брысь отседова, засранец!

-Графиня, не гони! Возьми мое сердце, но не гони, - упрямо бубнил он.

-Ты украл мое колье и пропил с первой шлюхой!

-Нет, графиня! Моя больная сестра давно просила прислать ей денег на свадьбу. Вот я и послал.

-О, милый, милый засранец! – страстно прошептала она и уже до утра не отпускала его из своих объятий».

Откуда, спрашивается, во мне такие глупости? Тут что-то в менталитете!

 

Нельзя и представить на русском ТВ передачу «Ужасы французской революции», но французское ТВ постоянно рассказывает о кошмарах нашей жизни.

26 Nitzsche Ницше: «Die personliche Kampf der Denker hat schliesslich die Methoden so verscharft, dass wirklich Wahrheiten entdeckt wеrden konnten… Личная борьба мыслителя в конечном счете так развила (обострила) метод, что можно докопаться до настоящей истины».

Ницше уже готов к прорицаниям. Его научность близка к морали.

Но почему он был так популярен? И я не могу отказать себе в удовольствии регулярно браться за его книги.

Частые разговоры моего отца о проказе.

Прием tabula rasa чистой доски. «Кандид» Вольтера. Герой «Симплициссимуса» Гриммельсгаузена (уж не первый ли пример «ангажированной» литературы?). Фильм «О, счастливчик. O, lucky man» с Мак-Доуэлом.

Köppen Кёппен: «Es war einmal die Zeit, da hatten Götter in der Stadt gewohnt. Когда-то было время, когда боги жили в городе».

В  иные дни литературность моего существования чересчур большая.

Женофобия Ницше.

Перечитываю написанное в моем романе. Поражен обилием материала. Неужели я способен с ним справиться физически?

30 Nitzsche: «Der Mensch ist etwas, das überwunden werden soll. Человек – это нечто такое, что нуждается в преодолении». Преодолеть человека! Сколь ужасная, столь и загадочная формула.

Или мысль?

Нет, формула, потому что в ней что-то застывшее. Не первый раз переписываю ее в дневник. Казалось бы, знаю мысль по юности Блока, по всему Серебряному веку, но как-то не по себе. Ужасно, но стоит признать: в ней что-то коммунистическое, советское.

С утра пересекаю поля. Хватит сил сесть за обработку «Иисуса»?

Proust Пруст: «J’étais écrasé d’imposer à mon existence agonisante  les fatigues surhumaines de la vie. Я был раздавлен, когда сверхчеловеческая тяжесть жизни легла на мое агонизирующее существование».

Поразительно, как много он говорит о страдании. La souffrance préalable. Предварительное страдание.

А есть и La chambre préalable: камера предварительного заключения.

Или  La harmonie préetablie: предустановленная гармония. 

Важные формулы.

Франсуа Мориак анализирует очень жестко свою героиню Дескейру. Рабочий французский язык.

«Thérèse se console d’avoir oublié ses cigarettes, détestant de fumer dans le noir. Забыв сигареты, Тереза утешалась тем, что не терпела курить в темноте». 

Сентябрь 4    Еще одна знакомая Клер оказалась в Париже замужем за… электриком. Там она готовится  родить!

Меня всегда поражают такие случаи. Здесь она не могла никого себе найти, мучалась, ездила на научные конференции.

Ида ее ненавидела, считая девственницей. Она не переносит женщин, осторожных с мужчинами.

Эта девушка заходила ко мне домой вместе с Туссеном.

Тысячи, если не десятки тысяч женщин покинули Россию для лучшей доли. Мне обидно, что и Туссен меня оставил без писем. Когда я ехал во Францию первый раз, французы меня поддержали. Теперь создалось впечатление, что они мной разочарованы.

Нет.  Просто равнодушие.  Они привыкли к русским.  Накушались.

Но дело не только в этой обиде: время, похоже, всё более ужесточается, большие перемены затрагивают уже и Европу.

На самом деле, я не встретил во Франции хоть какой-то поддержки. Прежде мог сказать, что меня оттолкнули родственники. Теперь то же могу сказать о пражанах и парижанах.

Я вам не нужен, господа. Расстанемся навсегда.

Книга Тарковского остается центром моей духовной жизни. Он закончил писать книгу незадолго до своей смерти.

Бренди «Казанова»! Выпивка с литературной подкладкой.

6 Начал писать набело «Иисуса».

«Jenseits von Gut und Böse. По ту сторону добра и зла»  Ницше.

 «Denn Christentum ist Platonismus fürs «Volk». Потому что христианство – платонизм для «народа».

Все-таки Ницше кажется прямолинейным, сорвавшимся в безумие. Безумие провидческое, огромное, много давшее культуре Европы, но все-таки малолитературное.

То ли дело «The Catcher in the Rye». «Ловец во ржи» переводится «Над пропастью во ржи».

Возвращаюсь к Сэлинджеру.

«Old Spencer started nodding again. He also started picking his nose. Старый Спенсер опять закивал. Он также начал ковыряться в носу».

9 Готорн: «The men folded their arms, sad and speechless. Мужчины скрестили руки, печальные и безмолвные».

Как перевести Гюго? «Спросили они». Безличная конструкция. Столь прекрасный романс Рахманинова, но безличность озадачивает.

10 «I would not have your blood upon my soul. Я бы не хотел крови на моей душе». Странно, что штамп у Готорна чарует. Он воспринимается как новое, хоть «рационально» и критикуешь автора.

Приятно лишний раз побродить по американской библиотеке Иностранки. Книг мало, но все они с отбором. Свобода мне раскрылась не только в путешествиях, но и книгах.

 11 Вторая глава первой части «Иисуса» написана!

Готорн: «Not a great while ago passing through the gate of dreams. Не столь уж важно, когда ты входил в ворота снов».

12 Никандр едет в Рим.

Среди европейских женщин хватает полицейских. Странно, что они не могли меня выдворить из Праги, хоть и проверяли мои документы. Какая уж тут сентиментальность!

Но я был рад: жить в центре Европы. Оставшуюся жизнь буду это вспоминать. Разве сравнишь с каким-нибудь жалким туром, когда тебя не выпускают из автобуса!

13 «The Scarlet Letter. Алая буква» Готорна.

«Hester at her needle…  to reveal the scarlet letter on her breast. Гестер обнаружил на ее груди алую букву».

Странное чтение: оно меня лечит.

14 Неужели когда-нибудь перестану бывать в «Иностранке»? Так много нового открываю здесь уже семь лет, с моего переезда в Москву.

18 Все готово к написанию 2, 3 и 4 глав.

 19 Читаю «Collected Stories. Истории» of Faulkner в «Vintage Books Edition». Какой-то кошмар взбаламутил меня – и пишу. Так вот поймаешь себя на боли. «A Rose for Emily. Роза для Эмили». Фолкнер со своей почвой.

В иные дни сексуальная одержимость переполняет меня. И что? Я не провожу их в постелях женщин.

Скорее, сам мир становится в такие дни более жестоким: я же знаю, что никому в голову не придет возиться с моими мечтами. Как меня перевоспитали женщины! Научили их избегать.

20 Никандр приезжает в Рим.

21 Он встречает друга Квинта.

22 В московской толпе так естественно думается о будущем рассказе «Человек толпы». Собственно, это будет автобиографический рассказ. Мой « Дон Жуан» читается. Жду ответов.

Но что читаю? Фолкнер: «Red Leaves. Красные листья».

23 Солженицин с помпой пересекает Россию. Сможет он оправдать надежды?

24  Во сне какой-то плохо различимый человек ругал меня на французском. Я его понимал!

 Фольклор вокруг американских окорочков неприятен. Да, они спасли множество русских семей от недоедания, но это, как ни крути, унижение. (Компьютер – патриот: яростно подчеркнул эту фразу: не понимает). Так хочется сказать при очередном разделе «Буккера». Так и не получается эта премия общенациональной! Потом такой автор попросту исчезает.

26 В ночи вовсю орут, но мне почему-то это даже приятно (редкий случай). Читаю «All the Dеad Pilotes. Все мертвые пилоты» все того же Faulkner’а. 

Этот  вой напомнил Тигельный двор, мое незабвенное детство.

27 «Каркассоне» Фолкнера.

 

88 глава Музиля.

«Die Gefahr der Verbindung mit grossen Dingen hat die sehr unangenehme Eigenschaft, dass die Dinge wechseln, aber die Gefahr immer gleich bleibt. Опасность связи с великими вещами имеет одно неприятное свойство: вещи еще могут меняться, - но опасность остается все той же».

29 Bontempelli Бонтемпелли «Isola di Irene. Остров Ирины».

«Le parole erano alquando rassicudanti; il mio spirito si calmò… Слова были в чем-то умиротворяющими, я успокоился».

Или как в начале века: «Io detti novamente un balzo indietro, perchè li per li me balenò il sospetto. Вот прыжок сзади меня – и у меня мелькнуло подозрение». 

Как приятно вспомнить Прагу! Казалось, жил так трудно, но помню только, что был счастлив.

Читал «Шпигель» с огромным вниманием. Западный менталитет! В нем есть что-то от самолюбования: уверенность, что все проблемы можно решить «демократическим путем». Меня это шокирует.

Разве насилие и смерть хоть как-то связаны с демократией? Демократий много, а Насилие и Смерть – единственны.

90 глава Музиля. «Das ist die Entthronung der Ideokratie, des Gehirns, die Verlegung des Geistes an die Peripherie. Это развенчивание идеократии, мозга, это размышления духа о периферии».

Вчера измучили предчувствия, а сегодня легко. Пишу – и легко.  

Переделка первой главы «Иисуса». Чудится, кто-то (как у Леонида Андрева: «Некто в сером») мне заказал роман о Петре Первом. Здорово было б все бросить и окунуться в эту эпоху!

Книга Брука «Сдвигающая точка. The Shifting Point» решила судьбу моего рассказа «Орфей»: рассказ - о театре, и он войдет в будущую книгу о театре. Готорн - современник Гоголя, и, наверно, потому так интересна его книга  «Одинокое сердце». Традиции пережитого ужаса. У Гоголя это только чуточку намечается в «Записках сумасшедшего».

Диалоги Фолкнера и не прозаичны, и не драматичны: только для него самого. И нем не менее, он часто  экранизируется и ставится на сцене.

 Значит, важно просто дать добротный материал - и тогда он пойдет. Наверно, в этом тайна творчества.

Почему все же Джойс, а не Фолкнер? Потому что концепции ирландца куда понятнее.

Мой восьмой дневник должен был стать дневником творчества. Но это слишком! Так высоко ставить свое вдохновение не могу.

«Человек толпы», столь страстно желаемый, так и не движется.

Посмотрел «Чтицу» Девилля - и очень взволнован. Так мог бы работать и я. Но как тонка грань между работой и унижением! Неужели этого не избежать?

Я все же верю, что моя асоциальность - литературного смысла. Мне ничего не остается, как верить в свою одаренность.

Джойс знает секрет единства стиля, а Фолкнер готов им пренебречь. Концепция Джойса - непременно огромна, универсальна, всеобъемлюща.

Что имеет ввиду Фолкнер, когда говорит «I figger»?

In full fig = при полном параде.

I don't care a fig = Мне плевать.

Так что «I figger = I'm a  figger = я пофигист».

«Человек толпы».  Мой, не Эдгара По. Герой отходит от других, вырывается из них - в никуда.

Мой «Святой Себастьян». Герой пронизан мыслями о своей смерти, питается ими и лелеет их.

«Из бездны». Герою не вырваться из образов смерти близких.

 

«Идиот» Достоевского.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

1 глава.  Как вести читателя во времени? Прошло еще две недели.

О литературных типах.  «Типы,  чрезвычайно редко встречающиеся в действительности целиком, и которые тем не менее почти

действительнее самой действительности».

Подколесин!

Вот такое глубокое понимание романа: он - как река.

«В действительности типичность  лиц  как  бы  разбавляется  водой,  и  все  эти

Жорж-Дандены и Подколесины существуют действительно,  снуют  и  бегают  пред нами ежедневно, но как бы несколько в разжиженном  состоянии».

«Писателю надо стараться отыскивать интересные и поучительные оттенки даже  и между  ординарностями». 

Ганя: «Порывчатость своих желаний он принимал  за  их  силу». Вот такая отточенная характеристика. Блестящий анализ Иволгиных. Сама идея довести труд писателя до рацио - прекрасна. Да, надо биться за своего умного читателя.

«Над князем она \\ Аглая \\, говорят, смеется изо всех сил, с утра  до ночи, чтобы виду не показать, но уж наверно умеет сказать  ему  каждый  день

что-нибудь потихоньку, потому что он точно по небу ходит,  сияет...».

Ганя утомительно прямолинеен.

2   глава.  Столкновение Ипполита и генерала Иволгина. « - Это винт! - кричал генерал: - он сверлит мою душу и сердце! Он хочет, чтоб я атеизму поверил!».

Скандал. Тут  Достоевский разрабатывает градации неприязни. Ганя и Ипполит - идейные враги; у них и спор серьезней.

Это второе развенчание Гани, уже Ипполитом, почему-то ускользало от моего внимания.

«Ненавижу  я  вас,  Гаврила

Ардалионович,  единственно  за  то,  -  вам  это,  может   быть,   покажется

удивительным, - единственно за то, что вы тип и воплощение, олицетворение  и

верх самой наглой, самой самодовольной, самой пошлой и гадкой  ординарности!».

 Достоевский добивается необычайной плотности событий. «Генерал

остановился, обернулся, простер свою руку и воскликнул:

     - Проклятие мое дому сему!».

Забавно, что этот жест не кажется банальным.

3   глава.  Генерал Иволгин. «В последние два года про дела своего  семейства он знал разве только вообще или по наслышке; подробнее  же  перестал  в  них входить, не чувствуя к тому ни малейшего призвания». И тут писатель  описывает одну из форм  сумасшествия.

Писатель  - описывает! Что ему еще делать, если мир таков?

Текст переполнен жизнью, все кипит. «Катастрофа с генералом».

Для всех князь - жених. Только не для него самого. «Я удивляюсь вашей наивности, да и не одной вашей!  Вы  с  такою наивностью чего-то от меня ожидаете, вот именно теперь в эту минуту, что мне даже совестно и стыдно пред вами, что у меня нет ничего, чтоб  удовлетворить вас».

4 глава. Переливы настроений. Может, и важно выйти из романа, чтоб опять в него вернуться. «Улисс» Джойса кажется таким заданным рядом с такой неразберихой. Милая чепуха.

Наполеон и генерал Иволгин.

superstitieux = суеверный.

«Он \\ Наполеон  \\уже не плакал, слез не было, но только стонал иногда; но лицо его все более и более подергивалось как бы мраком. Точно вечность уже осеняла его  мрачным  крылом своим. Иногда, по ночам, мы проводили  целые  часы  одни,  молча». Бред сумасшедшего, но он расцветил роман.

«Здесь мы не можем  сообщить  подробностей,  но заметим вкратце». Правильно! Показать железную руку автора.

Старика хватил удар после всех волнений - простой и верный ход.

5  глава.   «С  Аглаей  произошло  нечто  капитальное,  и  решается судьба ее». Это главное.

Вся эта линия с Аглаей мне никогда не нравилась. Уважая Достоевского, чту и этот ход.

Аглая и князь играют  в шахматы и дурачки.

Приносят ежа. И что за фигня? Автор колеблется между мудрецом и ребенком. «Как только Аглая получила ежа, тотчас же уложила его с помощию  Коли в плетеную корзинку, накрыла салфеткой и стала просить Колю, чтобы он сейчас же, и никуда не заходя, отнес ежа к князю, от ее имени, с просьбой принять в  «знак глубочайшего ее уважения».

 «- Я вас спрашивала: просите вы моей руки или нет?

     - Прошу, - замирая ответил князь».

Consummatus est, свершилось!

« - Я вас люблю, Аглая Ивановна, я вас очень люблю; я одну вас люблю и...

не шутите, пожалуста, я вас очень люблю».

Еще «пожалуста» вместо «пожалуйста».

«Но  ничего, впрочем, похожего на любезный разговор не проглядывало в словах его. Все это были такие серьезные, такие даже мудреные иногда мысли».

«Трудно представить, до какой степени князь оживился и ободрился в  этот

вечер».

А что же дальше? По  сюжету эти отношения должны не сложиться.

«На другой же  день Аглая опять поссорилась с князем, и так  продолжалось  беспрерывно,  во  все следующие дни».

Князь и Ипполит. Тут Ипполит поправимо банален и скучен. Странно, но в ткани романа набирается много пустот, объединенных разве личностью писателя. Это оттолкнет дилетантов.

«Ну, хорошо, ну,  скажите мне сами, ну, как по-вашему: как мне всего лучше умереть?  Чтобы  вышло  как можно...  добродетельнее, то-есть?».

Так человек до конца обесценивает свою жизнь, загоняет близких в тупик. Близких - значит, всех, кто оказался рядом.

6  глава.  Ждут   Белоконскую.

Эта Белоконская стала мифом романа, каким-то «богом из машины». 

«Родители и рассчитывали,  что  «свет»  примет  жениха  Аглаи  прямо  из  рук

всемощной «старухи», а стало быть, если и будет в этом что-нибудь  странное,

то под таким покровительством покажется гораздо менее странным».

Кстати, нужная персона.

Князь на приеме. «В первый раз  в  жизни  он видел уголок того, что называется страшным именем  «света».  Асоциальность князя в его идеализации социальных отношений. Он не в силах понять их реальное наполнение.

Высший свет в изложении Достоевского. Отрицается его возможная мягкость, что неправда. И просто критика неясна. Это точная копия высшего света в «Евгении Онегине» Пушкина. Скучновато.

«Мало-по-малу  он \\ Мышкин \\   становился ужасно счастлив». Он как бы расплывается в счастье, вовсе теряет социальное чутье.

7  глава.   «Князь был вне себя.

     - Павлищев... Павлищев перешел в католицизм? Быть  этого  не  может!  -

вскричал он в ужасе».

И еще: «Католичество - все равно что  вера  нехристианская!». 

Почему князь так сказал? Это дань полемике самого писателя.

«Ведь  и  социализм  порождение  католичества  и  католической

сущности!».  Это уж вовсе непонятно.

«Надо, чтобы воссиял в отпор Западу наш

Христос, которого мы  сохранили  и  которого  они  и  не  знали!». Уже и страшно.

«Кто почвы  под  собой  не имеет, тот и бога не имеет». Почвенничество!

Разбита ваза. Важный момент. Начало конца романа.  И как Достоевский чувствует, что тут необходимо приземленное событие такого рода?

«Не  стыд,  не скандал, не страх, не внезапность поразили его  \\ Мышкина\\ больше  всего,  а  сбывшееся пророчество!».

Почему Достоевский вкладывает так много в Мышкина? Постарался выразить лучшее в себе. Теперь эти теории о русском народе кажутся столь жалкими! 20 век поставил крест на многих теориях.

«- Что ты на стены-то лезешь? -  досадливо  проговорила  Белоконская:  -

человек ты добрый, да смешной: два гроша тебе дадут, а ты благодаришь  точно жизнь спасли. Ты думаешь это похвально, ан это противно». Довольно резонно! Мы-то на стороне этой старухи, кою Достоевский осуждает. Это уже не «божественное», а простая блажь, это просто болезнь. Так что роман колеблется между божественным и клиникой.

Опять повторяется «Горе уму»! Опять перед свиньями мечется бисер. Но я - на стороне князя. Общественная жизнь столь искажена, что искренний человек в ней сразу сходит за идиота.

«Больной лежал на ковре». Припадок. Это понятно: все слишком сильное князю запрещено.

8 глава. Путаные общения князя. Все понимают, что что-то рухнуло, но еще не понимают, что же именно. Перед смертью зашел Ипполит.

«Мне  ночью  снилось  сегодня,  что  меня  задушил  мокрою тряпкой... один человек... ну, я вам скажу кто: представьте себе -  Рогожин!». Ипполит и Мышкин так перекликаются! Словно б высшая сила стремит слить их в целое.

Этот «дубляж» усиливает интенсивность происходящего.

Аглая Ивановна  и ее «приятельский  разговор»  с Настасьей Филипповной.  Это в словах Ипполита, но вина-то именно Аглаи: она загоняет князя в сумашествие, она убивает его.

Мышкин. «Что таилось в этой душе \\ Аглаи \\? Этот вопрос давно его мучил,  хотя  он  и верил в эту душу».

«Он  самой  Настасьи Филипповны боялся».

Аглая ведет его к Настасье Филипповне. «Это была единственная попытка его остановить безумную, а затем он сам  пошел  за нею как невольник».

Фраза Рогожина начинает большую сцену:  «- Во всем доме никого теперь, кроме нас вчетвером, - заметил он вслух и странно посмотрел на князя».

Все это безумие страшно правдоподобно. Что ж, Аглая и не могла иначе. Но тогда и князь не мог не сойти с ума. Жизнь - западня.

«В  эту  минуту, казалось, никто из всех четверых находившихся в этой комнате  и  не  находил этого странным. Князь, который еще вчера не поверил бы  возможности  увидеть это даже во сне, теперь стоял, смотрел и слушал, как бы все это он давно уже предчувствовал. Самый фантастический сон обратился вдруг  в  самую  яркую  и резко обозначившуюся действительность».

Кульминационная сцена.

Достоевский сразу задумал Аглая способной опуститься до мщения. Да еще столь прямолинейного и низкого.

9   глава. «Как рассказывать то, о чем не имеешь ни ясного понятия, ни личного мнения?».  Социальная неразбериха: любимые князя его делят. Невольно Мышкин создает ситуацию, в которой обречен сойти с  ума.

Рациональную сторону скандала представляет Евгений Павлович.

 «- Как же? Стало быть, обеих хотите любить?

     - О, да, да!».

Конечно, это уже болезнь. Писатель прописывает ее до конца.

10   глава. Предыдущая глава оказалась очень короткой: ритм сломан.

 «Отпевание  \\ генерала Иволгина \\ произвело  на князя впечатление сильное».

Между тем, у князя нет реальных отношений с женщинами, так что просто поражаешься, откуда же взялось правдоподобие Мышкина.

Мелькание образов. Лебедев.

«Ипполит желал помириться, заплакал и после слез, разумеется, еще пуще озлобился,  но только трусил выказать злобу». Ипполит, столь высокий в мыслях,  низок в делах.

Что происходит с Мышкиным? Зачем он женится на Настасье Филипповне? «Но

он искренно верил, что она может еще воскреснуть». Довольно темная история.

«Он нашел ее в состоянии, похожем на совершенное помешательство: она вскрикивала, дрожала, кричала, что Рогожин спрятан в саду, у  них  же  в

доме, что она его сейчас видела, что он ее  убьет  ночью...  зарежет!». Глава о предчувствиях.

Побег со свадьбы. «А Рогожин и Настасья Филипповна доскакали до станции во-время».

«Он  почти не раздевался ночью, но однако же спал».

11 глава. Мышкин торопится в Петербург.

«Князь перешел через улицу на противоположный тротуар и остановился взглянуть еще раз на окна: не только они были заперты, но почти везде были опущены белые сторы».

Метания князя. «Он вышел наконец сам не свой  из  трактира; голова его кружилась; но -  куда  однако  же  ехать?  Он  бросился  опять  к Рогожину». И эти блуждания вокруг Рогожина прекрасно написаны. Прежде я ударялся в слезы, читая их: понятно, что Настасья Филипповна  уже зарезана.

Опять его ведут глаза Рогожина.

На квартире Настасьи Филипповны.  Так она читала «Мадам Бовари» Флобера!

 «В невыразимой тоске дошел он  пешком  до  своего  трактира.  Летний,  пыльный,   душный Петербург давил его как в  тисках». Да как же это знакомо! Поэтому и читаешь романы Достоевского наизусть, что все до боли знакомо.

Но что же дальше? Как кончить этот ужас, как выпутаться из него?

 «В пятидесяти шагах от трактира, на  первом  перекрестке, в толпе,  кто-то  вдруг  тронул  его  за  локоть  и  вполголоса  проговорил над самым ухом:

     - Лев Николаевич, ступай, брат, за мной, надоть.

     Это был Рогожин».

Мышкин идет к дому Рогожина с горьким предчувствием: «У князя стали опять  подсекаться  ноги».

Мне-то важно, что писатель угадал ритм и ужас смерти. Я слишком хорошо знаю именно такую будничность смерти.

Вот они в комнате. 

«На  белевших  кружевах,  выглядывая  из-под  простыни, обозначался кончик обнаженной ноги; он казался как бы выточенным из  мрамора и ужасно был неподвижен. Князь  глядел  и  чувствовал,  что  чем  больше  он

глядит, тем еще  мертвее  и  тише  становится  в  комнате.  Вдруг  зажужжала проснувшаяся муха, пронеслась над кроватью  и  затихла  у  изголовья».

Невозможно описать, насколько сильно впечатлила меня эта сцена.

Уж не лет ли двадцать ношу ее в воображении?

«Он подошел к князю, нежно и восторженно взял его под руку, приподнял и подвел к постели». Тут есть братство по ужасу, слишком мне знакомое. Два мужика делят ужас.

«Чем ты ее? Ножом? Тем самым?

     - Тем самым...». Ух, как больно читать.

«Мышкин прижался своим лицом к бледному и неподвижному лицу Рогожина; слезы текли из его глаз на щеки Рогожина, но, может быть, он уж и  не  слыхал  тогда  своих собственных слез и уже не знал ничего о них...

     По крайней мере, когда, уже после  многих  часов,  отворилась  дверь  и

вошли люди, то они застали убийцу в полном  беспамятстве  и  горячке.  Князь

сидел подле него».

   12   глава.  ЗАКЛЮЧЕНИЕ. Кажется, ничего необычного, но больно уж развенчана Аглая. Так что и Аглая, и Мышкин - оба сошли с ума.  Столь ужасный конец романа нарочито замылен Достоевским: так указывается на его норму.

Что тут скажешь? Наверно, так и умру с мыслями об этом романе.

А пока с ним прощаюсь.

94  Октябрь 1 Хемингуэй: ни Бога, ни Черта. Что же тогда? Лапидарный стиль. В оригинале просто не думаешь об этом, а в переводе неприятен. Он так популярен, а мне кажется плоским.

3   Музиль. Глава 91, Туцци: «Wenn nicht durch verschiedene geschichtliche Umstände zur rechten Zeit ein geistliches Beamtensystem mit politischer Wirksamkeit entstanden wäre, so würde heute vom christlicher Glauben kaum eine Spur übrig sein. Не возникни при различных исторических обстоятельствах в нужное время  духовная чиновничья система с ее воздействием, сегодня и следа бы не осталось от христианской веры».

Госпожа Одинцова из «Отцов и детей» Тургенева очень похожа на Диотиму в 94 главе. Тогда, в 14 лет, откровения Тургенева приятно шокировали.

Я вдруг узнал, что женщины боятся влечения не менее, чем стремятся к нему. Они любят балансировать! Если ты хочешь увлечь женщину, чувствуй этот баланс и играй на него! Так меня чарует литература.

Но что же женщины? Они не чувствуют, что в социальной жизни мне страшно. И этот страх, кажется, навсегда.

4 «Romance somnambulo. Сомнамбулический романс» Лорки.

Двое соседей подходят к балкону и видят, что она мертва.

 

Зеленый парусник в море,

Зеленый конь в перелеске.

 

5 «Человек в западной философии», Москва, 1988.

«Человек играющий» Хейзинга.

G. Grass. Katz und Maus. Гюнтер Грасс. Кошка и мышка. 1961. Не понравилось. Растерялся – и вместо моего паспорта в Иностранке взял чужой. Но все обошлось. Вечером пошел в гости к Бусятской. Статья Кассирера.

7 Д. Фернандез о Павезе: «Это дезекилибр (утрата равновесия) рождения или воспитания делают человека писателем».  Скорее всего, так. Мне еще предстоит согласиться с этим. 

8 Кассирер: Человек есть символическое животное.

Scheler Шелер о растениях: «die extatische Gefühledurchdrang. Экстатический прорыв  чувств». Порыв у растений!

10 Фолкнер. «On the third day she came out of the coma state. На третий день она вышла из комы».

«Свет в августе».

«Thus he began to steal, to take money from the hoard. It is very possible that the woman did not suggest it to him, never mentioned money to him. Потом он начал воровать, брать деньги из запаса. Очень возможно, что женщина не внушала ему этого, что она никогда не говорила ему о деньгах».

Шерер. «Die Stellung des Menschen im Kosmos. Постановка человека в космос» 1928. Не верю его теории, что все развивается от высокого к низкому.

16  Пытаюсь одолеть «Homo ludens. Человек играющий» Хейзинги. Какой интересный Ортега – и Гассет! Такая вот публицистика чарует.

Сартр. Первая позиция по отношении к другому: любовь, язык, мазохизм. Подойдет этот материал для «Человека толпы»?

Помню, летом 1984 на пляже в Репино толстяк показал знание «Бытия и ничто». Рассказал мне и пошел в столовую. Вернулся загорать уже с коньяком в брюхе, до невозможности добродушный.

18 Каша вместо оценок.  В наших СМИ  Бондарев и Битов оказываются в одной плоскости.

Опять взял почитать «Войну и мир»! Всегда возвращаешься к этой книге. «Черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка». Это же Одри Хепберн.

Мое путешествие - следование моему призванию.

 «Quelle virulente sortie! Какой опасный выход». «Светлое выражение плоского лица».

Ларей о князе Андрее. 1,3,19. Как легко Толстой раздвигает роман для случайных персонажей!

13ая «Улисса». «Little monkeys common as ditchwater. Обезьянки – общие, как вода во рву». Работа перечиток.

Борис Аверин по С. Пет. ТВ рассказывает о Набокове. Лекция началась у бабочек в зоологическом музее.   

Именно Борис Аверин поднял на ТВ тему набоковских нимфеток. Или я что-то не понял, или он не сказал ничего!

Для меня это вопрос творчества: сквозь что художник видит красоту мира?

19   Музиль. «Der Mann. Человек».

1, 97. «Clarissens geheimnisvolle Krafte und Aufgaben. Тайные силы и задачи Клариссы». 

20 Почему Клариссе, столь непутевой и странной, кажется, что она – мать Бога? Откуда эти фантазии? Меж тем, они слишком напоминают фантазии нашего Серебряного Века. Откуда прозрения в распутнице?

Джойс. «O, responded Gerty, quick as lightning, laughing, and the proud head flashed up». Как тут перевести? Язвительно и тонко. «О, - ответила Герту, - быстрый как…».

Джойс и изящен, и ядовит.

Личный подвиг Ницше. Быть смелым – уже подвиг!

21 Закончил перечитку «Войны и мира». Надо б читать и подготовительные материалы. «Провидец плоти» (по Мережковскому) оправдывает свою репутацию.

97 глава: «Clarisse hatte wieder ihren Apfel gefunden. Кларисса опять нашла ее яблоко». Как сделать, чтоб дневник стал документом эпохи?

 26 «Нешто я не понимаю, Ваше Высокоблагородие? Да ведь я гайку-то одну только и вывинтил!».

 27 Чулков пишет об императорах строго. Уже тогда в описании людей появляется жесткость, если не жестокость. Это более соответствует тому, что мы знаем о человеке.

Отправляюсь в скитания под знаком романа! Прошлогоднее – «Дон Жуан», нынче – «Иисус».

28 «Розы в кредит» Триолет. Бедный французский. Нет игры Юрсенар.

Buzzati. Il mantello. «Плащ» Буццати. 

«Non più le nottе d’angoscia quando all’orizzonti spuntavano bagliori di fuoco e si poteva pensare che anche lui fosse lá in mezzo. Нет больше ночи страха, когда на горизонте появлялись вспышки огня и ему казалось, что он там, среди них».

29 Brancati. Pipe e bastioni. Трубки и бастионы.

«Il vecchio e ravvolto in uno scialle, tiene il beretto con la visiera calcato sugli occhi. Старик завернулся в шаль, взял берет с козырком, надвинутым на глаза».

«Сомнамбулический романс» Лорки.

1. Автор смотрит, как она стоит у ограды.

2. Два соседа говорят о ней; она  - дочка одного из них.

 3. Она мертва.  Стих - то ли сон, то ли молитва.

Почему он меня заколдовал? Не понимаю.

 

Многочисленные надгробия в Пушинском музее.

Это же работа Луция, отца героя моего романа.

Странно читать самого себя. Это возможно лишь как работа.

Роман закончен - и не могу видеть  собственного романа. Наверно, и читал бы, будь какие-то отражения, многочисленные отклики. Но одиночество диктует свои правила.

Четыре года пишу «Человека толпы»: рассказ  о том ужасе, что сдавливает горло в Истре.

В Москве эта удавка отпускает, начинаю дышать. За 4 года - одни наброски! Почему часто не получается то, что хочется? Или желаю слишком много?

Или идея ложна?

Письма героев романа о Христе - подлинный диалог, а не отписки.

Почему именно такая форма: письма? Потому что писали много.

Во второй главе появляется много персонажей. Совсем не обязательно, чтоб читатель уследил за каждым.

Скорее, важно создать общую картину эпохи.

Есть полотно повествования, и важно, чтоб оно трепетало на ветру: при чтении. Весь день писал, растерзан работой, а тут еще наорал на тетку, потому что ее собака разорвала рукав.

Конечно, мой герой романа о Христе должен долго дискутировать. Он не понимает, как много несут его  слова.

«Человек без свойств», 1, 95. «Der Grosschriftsteller» переведено не как «великий литератор», а как «сверхлитератор». Такой вот объявляется «духом нации» - и уже никуда не денешься. Сейчас такого нет и в помине - и выясняется, что пустыня тоже плоха: по-своему.

Никогда не будет такого, чтоб мне не захотелось почитать Льва Толстого. Теперь французские куски читаю особенно внимательно: в детстве они интриговали больше всего.

 

«Война и мир».

18 глава первой части: Толстой силен в изображении таинства смерти. Безухов умирает. Смерти самой очень мало, все какие-то разговоры с комично наваленным французским. Женская переписка совсем легкая.

Лаура Петрарки и Беатриче Данте - тоже нимфетки! Если их заземлять. А если просто прекрасный образ?

Если нимфетка Набокова - кошмар, то именно тот кошмар, в котором все мы погрязли. Он, этот ужас, неприятен, но он - наш. Стоит это признать, чтоб жить дальше.

Разговоры с сыном, пение «Травиаты», ванна, перечитка первых двух глав (чтоб написать третью).

Забавно, что для «вдохновенья» эта перечитка слишом необходима. Бесконечные  мечтания о структре будущей книги; эти листки просто выбрасываю. Большое впечатление от перечитки «Войны и мира».

Ясно, почему в мои пятнадцать у меня от этого романа закружилась голова. И не могу читать, как прежде, с восхищением, перечитываю страницы моего детства. 3.2.8. - смерть старого Волконского. Я вдруг вижу, что читаю мои воспоминания - и это, а не только текст Толстого, увлекает меня.

Написать  столь большой роман - конечно, подвиг, но сейчас именно претензия на научность - самое слабое  место романа.

Мне нравится, что Толстой выставил на весь мир столь большой кусок своей жизни. Столько сил вложено в роман, что, кажется, человеку такое не под силу. Как жаль, что наша эпоха вовсе перестала ценить огромность труда.

-Подумаешь! - равнодушно ухмыльнется современный человек.

Концепции Толстого - не от искусства, - и это неприятно. В детстве я просто не обращал на это внимания, но теперь это слишком важно.

Сейчас твердая нравственная позиция автора - его слабость.

Восхищает  сосредоточенность на замысле! Собрать такие силы на столь узком участке, как роман, и - прорвать оборону! На оценке романа виден тот огромный сдвиг, что произошел в сознании человека за 20 век.

Толстой кажется наивным с его жестким детерминизмом.

«Я указал вам на  зло!».

Нет, Лев Николаич.

Вы продемонстрировали величие собственного духа; не более того.

Что меня смущает, так одна недостойная, каверзная мысль: Толстой и я - братья. Есть родство по любви к литературе.

Я почувствовал его уже в детстве, когда только сел за его роман «Война и мир». Мы оба одержимы желанием писать, и пусть я бездарен, да еще и не граф, а все равно пишу с непомерной радостию.

Другое, житейское родство у меня получается плохо.

 

Третья глава «Иисуса». Слабость  и приблизительность диалогов противостоит искренним письмам. Да! В диалоге особенно не выскажешься: все блюдут свои интересы.  

 

Продолжение работы над «Человеком без свойств» Музиля.

94  главка.  «Ночи Диотимы».

Итак, любовь.  Вперемешку с акцией.

«Ход вещей там, где они обретают  важность,  перестаетбыть логичным; скорей он напоминает молнию и огонь,  и  Диотима  привыкла  к тому, что не способна что-либо думать о величии, окруженной которым она себя чувствовала».

После  «немудреной грубости супружеской жизни» - это странное горение.

«Неверность - с этой мыслью Диотима уже некоторое время жила». Интересно, как среди всех размышлений столь небанальная женщина приходит к «идее» неверности.

Диотима столь уравновешена, что переживает любовь только в уме. Госпожа Одинцова из «Отцов и детей» Тургенева!

Распрямление каких-то мощных пружин.  Мощь повествования только набирает силу.  Впервые читателю предъявляются столь высокие требования. Уж не должен ли он быть конгениальным?  Смысл накапливается.

95 главка.

Рутина салона.

«Вне  своего занятия люди делают вид, что ничего не знают о людях, которыми они  являются внутри его».

Понятие сверхлитератора.     «Сверхлитератор неотделим    от    эпохи    сверхдредноутов    и сверхунивермагов. Он есть особая форма связи  духа  с  вещами  сверхбольшого размера».

96 главка.

Экскурс в историю Австрии. Гете - первый «сверхлитератор «. Если бы кто-то сейчас описал «маневры» современных литераторов!

Насколько далеко заходит ангажированность? «Безоговорочная борьба за  свои  убеждения  не  только неплодотворна, но и свидетельствует  о  недостатке  глубины  и  исторической иронии».

97 главка. 

Опять Кларисса. Родинка - граница искушения, око дьявола. Именно до нее дошел отец. Мое тело принадлежит Природе и Богу, а не мне - и потому на моем теле нет тайных мест, - но родинка у Клариссы - явленное, живое присутствие дьявола.

Георг и две сестры. Его присутствие в их комнате. В моем детстве не могло быть таких загадочных физических действий, таких ласк: мир был слишком груб. Мой мир был груб, похотлив, но прост, а мир вокруг Клариссы переполнен соблазнениями.

«Мейнгаст оставил им свои грехи, чтобы те  были  еще  раз  пережиты  в  более

высоком смысле, доведены до высшего смысла и тем самым изжиты, и именно  так  виделось это им».  Опять отношения, смысл которых и мистичен, и странен. Умный Мейнгаст (= «Мой дух») соблазнял девочку словами, но так, что это развивало ее фантазию; так, что ей самой это очень нравилось.

Мог ли Ульрих предположить, что становится предметом эксперимента? «Но  с некоторых пор у Клариссы было намерение показать свою силу на  человеке  без свойств».

«Может  быть, смысл всех  тех  мгновений,  когда  она  выходила  за  пределы  самой  себя, заключался в том, что ей суждено стать богоматерью». Вот где Ницше! Забавно, что каждый русский хорошо знает эти чувства по Блоку и всему Серебряному Веку.

«Вырвать его (Ульриха) из него же самого» - такую цель ставит Кларисса. Почему столь больших планов нет насчет мужа?

Почему столь яркая сексуальность доверена именно Клариссе?

31 Путешествие по восточной Европе и Турции.

Ноябрь  На берегу Босфора.  Что я могу, как не склониться пред этим величием?  «Thalatta! Thalatta! She is our great sweet mother. Come and look. Море! Море! Наша великая сладкая матерь. Иди и смотри».

Эта цитата из первой главы «Улисса» - не только введение в любимый роман Джойса, но и мое обручение с Морем, Стихией, Вселенной.

Разве, покидая Россию, я не мечтал об этом моменте?

Библейское «Иди и смотри» сладко витает над моим существованием. Неужели и во мне есть хотя бы отблеск величия? Ветошка, тварь дрожащая стоит пред огромностью собственного существования - и не в силах поверить в это чудо.

И это - я?

После этого, гуляя по Стамбулу, я разговорился с приветливым студентом, и он сказал:

-Я бы рад вас пригласить, но не могу: мы живем хоть и в университете, но он строго охраняется.

Меня поразила эта закрытость общества.

Красивые города.

Варшава. Новый город, град, заново построенный. Ужас и красота мироздания. Уже холодно, я плохо спал, так что бродить не могу. Как это не похоже на 1991, когда только открывал Европу!

В пути образы церквей - яснее всего.

У Блума мало озарений, он не отделен от самого Джойса - и остается загадкой, почему именно банальность стала столь знаменитой. Джойс учит быть внимательным к самому банальному. Е

ду не один, а вместе с моим героем Луцием.

Забота выживания столь велика, что расслабиться некогда.

Братислава. Старый город похож на Прагу.

Будапешт. Школа юных проповедников. Купаюсь в языках. Тут все в несколько раз дороже, чем в России.

Перед въздом в Румынию - дома у девушки Марии. Ее семья.

Бухарест. Бедные кварталы. Если Россия - обломки былой империи, то и тут - следы распада. Благодаря Музилю немножко его знаю. София. После взрыва! Последствия перестройки тут ужасны.  

Стамбул. Блуждаю в поисках византийской культуры. Все вижу и ничего не пишу.

Тут есть англоговорящие, но их надо вылавливать.

Вот уж с кем можно отвести душу! Кажется, отношение к европейцу тут только одно: выжать из него как можно больше.

Надо ли говорить, что все в моей душе пронизано страхом? Я оказался в огне! Тут разговор бесценен.

Внешне жители Турции сердечны,  но общаться с ними невозможно.

Еще ни в одном путешествии работа выживания не была столь велика. Азия - это языковая бездна!

Анкара. Самый тяжелый ноябрь в моей жизни.

Блок:

 

И ничего не разрешилось

Весенним ливнем бурных слез.

 

Или «Весенним бурным ливнем слез»?

Страшно вспомнить его лицо на смертном одре. Измученное, изможенное лицо человека, убитого враждебностью жизни.

В моем опусе «Любовь на свежем воздухе» сначала плачет она, одержима мыслями о близкой смерти.

Он: равнодушен - со страха! Ибо он не знает, что и сказать.

Но завтра она умирает - и уже плачет он.

Таким я написал центр моего романа.

Эти центральные сцены измучили мое воображение, никогда от них не избавлюсь.

Нет! Ни Париж, ни Стамбул не оправдывают моих ожиданий. Может, это просто глупо: искать свои мечты по всему миру?

Меня обыскивает полиция: без всякого повода, - а потом «участливо» спрашивают:

-Что? Проблема?

Увы, «проблема» - единственное европейское слово, которое здесь знают.

Стоит признать здесь, на перекрестке Европы и Азии, что мои мечты обманули меня. Я не стал ни спортсменом, ни ученым, меня не привлек Париж и Европа, моя жизнь в России во многом ужасна.

Что же! Попробую начать все с нуля.

Декабрь  Киев - город Булгакова. Почему именно его, а не, к примеру, Андрея Первозванного?

Киев под снегом. Мастер, чистый, безумный, искренний, блуждает меж сжавшихся, потемневших кленов.

Тут естественно читать Новый Завет на украинском.

Чехи, украинцы, словаки, болгары, белоруссы, русские!

Заканчивается мое путешествие в славянский мир. Сейчас ничто не говорит об их общности.  Состоится ли она?

Боже, какой кусок жизни окончился с этим путешествием в Иерусалим. И Града не увидел, и сам вид разоренной Европы потряс.

Все! Надеяться больше не на что.

Президент - Кравчук, а кравчучка - это тележка, на которой жители Украины перевозят свой скарб.

Церковный взгляд должен осудить Набокова за «Лолиту», но «чистой» литературе это странно. Ясно, что со становлением государственности новой России Набокова выпихнут из классиков. А если роман о том, что все растущее и женское вызывает в мужчине неизъяснимую тревогу? 

8 Вот и дома. Надо приходить в себя.

Путешествие получилось в собственный роман о «Христе», а потом уж в заморские страны. Тот взметенный, ужасный мир, что я видел, принадлежит и моему Луцию.

Увы, других миров не бывает. И в таком кошмаре надо утверждать свою веру! Эти слова - для меня, а Луций просто живет, не зная, как много он создает: новую веру.

Может, то же думать и мне о своем «творчестве»?

Нет. Это было б ужасной гордыней.

Нет, сейчас  Блок бы не мог сказать:

 

Страна под бременем обид,

Под игом страшного насилья...

 

Я верю, что Россия возродится и я - с ней.

Почему я так верю?

Уж не потому ли, что больше верить не во что, что именно в такой вере - мое собственное спасение? Мир-то божественен, да я-то в нем бездарен. Уже и мечтаний не осталось, только работа.

Наше время - не надежд, а тяжкой работы. Когда ужас становится общим, уже приходится выбирать его сознательно.

Не стоял ли перед таким же выбором и Блок? Он выбрал ужас сознательно и - умер.

Не это же ли ждет и  меня?

В романе о Христе нет божественного знания, сконцентрированного в Библии, но лишь выходы на него.

Блок:

 

Когда я прозревал впервые...

И дрогнул ангел на кресте.

 

«Дрогнул ангел»? Это слишком. Попробуй, пойми такой символ: он слишком многозначен. Почему на кресте?

 

Жизнь доказала, что не смогу  ни жить, ни работать  за границей.

Доступна мне работа веры?

Не похоже. Как и язык веры.

Для романа о Христе путешествие оказалось полезным, с новыми силами возвращаюсь в работу.

Во время скитаний больше всего жил в Турции, так что этот вояж напомнил 1986 год.

Но советская Средняя Азия кажется верхом цивилизованности рядом с этой якобы европейской азиатчиной.

Самое интересное в «Зависти» Олеши: передан  задыхающийся  ритм отношений. Герой не может вписаться в этот ритм.

В этом сумасшедшем ритме - сама эпоха.

Ожившие вещи.

«Пироги лопотали под одеялом, возились, как щенки».

«Вдова ходит, опутанная кошками и жилами животных». 

Такой вот неотразимый сюр. Именно от этого отказался Сталин, когда прибрал власть в свои руки. Читать такое - праздник.

1.6. «Диван переходит во вдову». «Повестесь», - и цепочка снов. Неслыханная свобода повествования.

1.7. Какая драма всего на двух страницах! Столь разнородный материал объединен одним дыханием.

У Олеши нет огромного дыхания, как у астматика Пруста, но его сны диковато, варварски, завораживающе прямолинейны.

Такую прямоту некуда развивать.

«Слеза, изгибаясь, текла у ней по щеке, как по вазочке». Хорошо.

Речь в романе идет о чуждости: она вся - в Бабичеве.

 

Просмотр материалов к «Иисусу». Материалы к греческим главам выросли. Именно здесь Луцию приходит в голову, что римская религия мертва.

Не во время  путешествия в Галлию!

Луций воспринимает мир с точки зрения божественности, и всю жизнь конкретизирует свои взгляды. Анализ самого себя и «довел» его до христианства. Он спорит с римской религией, потому что  жива: она - вокруг.

 

1,98. Музиль о «пропускании», которое и создало массовую культуру. В моем «Человеке толпы» масса задыхается в ею же созданной культуре. 

9 Дома. Месяц созерцаний. Здорово.

10 Набрал в путь слишком много вещей! К примеру, испанско-русский словарь. Ран не было, так что пластырь, к счастью, не пригодился. Пишу письма: сразу двадцать. А вот и Музиль!

 1,98. «Da streikten kaiserlich koenigliche Telegraphenbeamte… Там бастовали кайзеровско-королевские телеграфные служащие».

11 Возвращаюсь к работе над «Иисусом».

А лезут шутливые стихи:

 

Но выходят жирнячки,

Всех немножечко пужают,

Ловят души на крючки.

 

Откуда это?!

12 Игнатий (рубеж 1 и 2 века): необходимость тройственной иерархии в церкви: епископ – пресвитер – диакон.

13 Музиль, 99. Об эпохе массового искусства. «Man stand im Begriff? Die gesunde Massenwirkung der Kutschekunst neu zu entdecken. Начинают понимать? Новое открытие здорового массового воздействия искусства езды».

14 Четвертый век: везде ждут элементы, частицы святых. Мощи распределяются. Зубы и кости святых.

«Тень Бабичева Буддой низвергается на город». «Зависть» чарует.

Какой Олеша талантливый!

«Живопись увековечила многие пиры… Веют перья, ниспадают ткани, лоснятся щеки».

 15 Лотреамон. «Les plus vieux pilleurs d’epaves fronçaient le sourcil…

Самые старые ворюги хмурили брови».

Третья песнь на Данте не тянет, но сколько горькой правды! 

«And Gerty saw a long Roman candle going up over the trees. И Герти видела какую-то длинную римскую свечу поверх деревьев».

16 Перетряс весь материал в роману. Господи, какая армада: эта кипа исписанных листов! Неужели это имеет хоть какой-то смысл? Уже с утра – работа. Просыпаюсь в желание писать.

1212: крестовый поход детей.  Тамплиеры и госпитальеры, и прочие ордена: в вербовке участвуют все.

17

 

По дороге столбовой

Едет парень молодой,

Мужичок обратный.

 

Посмотрел у Даля: мужик возвращается порожняком.  «Приехал на обратных лошадях». 

Осень 1529 года. Лютер и Цвингли встречаются в одном замке.  Тогда, в те годы, и формируется понятие «протестантизма».

1534 – восстание в Мюнстере («Философский камень» Юрсенар). Материал к моей «Марии». Он не вошел прямо в мой рассказ, но как это не знать?

18 Что за личность – Кальвин? У него все решает Бог. «У косящатого окна»?! Значит, срублено по-старому.

19 Неужели и в моей жизни нет своей, хоть и маленькой радости? Разве то, что я делаю, не награждает меня сто крат?

Так тяжко в обществе, я не могу понять, что это такое, не могу в него встроиться, но зато сколько творчества. Уж это-то оно у меня не отнимает! Но – никого, кроме семьи. Никакой иной поддержки. Молчат и крестные родители, и мои знакомые во Львове  и Градеке.

Я не чувствую в них моих друзей. Что это? Моя невероятная черствость, моя бездарность, моя беда, мой ужас? Мне казалось, я умею молиться, но в творчестве столько огня, что оно слилось с мольбой, оно пронизывает мою жизнь каждое мгновение.

Или именно так я чую присутствие Бога? Не знаю. Только и остается, что семья и творчество, а прочее так далеко, так чуждо.

Музиль. 1, 99. «Ihre Gebärde (Tante Jane) war heroisch, und solche Gebärde sind nur unangenehm, solange sie falsche Inhalte haben; wenn sie ganz leer sind, warden sie wieder wie Flammenspiel und Glaube. Жест тети Джейн был героическим, и такие жесты неприятны, потому что они имеют ложное содержание. Зато когда они пусты, то несут в себе игру пламени и веру».

20   Глава 13ая «Улисса». Блум поднимается до житейской мудрости.

«How many have you left? (пальцев) Wouldn’t   lend  each other a pinch of salt» (не молитесь цепоткой). В краях Никона эта деталька задевает.

«Буккера» дали Окуджаве. Естественно. Откровенная материальная помощь. Лотман Ю. М. Быт и традиции русского дворянства. СПб, 1994.

22 Каролина, прекрасная шпионка, и Пушкин.

Простакова: То бранюсь, то дерусь; тем дом и держится.

23 Глава 98. От «Die Tage schaukeln» до «bekannt sei». Прямая речь рядом с философией.

25 Книга Лотмана: проникновение в русский менталитет. Не только демонстрация собственной культуры.

27 Fitzgerald чудесен. «The Diamont As Big As the Ritz. Алмаз большой, как Ритц». Хорош кусок от «Full in the light of the stars».

Послание Римлянам. «I would not have come to know sin except through the Law». Именно через Закон! А это? «Durch Jesus Christus wurde mir die Gnade erwiesen, Apostel zu sein. Благодаря Иисусу Христу мне была дарована милость быть апостолом». Все тексты – о моих мечтах. Почему же я не остался в Европе, чтоб скитаться вечно? Всё хочу совместить творчество на бумаге с творчеством в жизни.

28 Ludwig von Mises. Untersuchungen ueber den Socialismus. Исследования социализма. Переведено в Москве в 1993. Забавные клише.

(1, 100). Штумм сражен обилием книг. «Der General machte eine selige Pause. Aber danach riss er sich zusammen, bittere Ernst strömte in sein Gesicht. Генерал сделал счастливую паузу. Но потом его искорежило, горькая серьезность наполнила его лицо».

Закончены подготовительные работы к «Иисусу». Новый синтаксис в романе? Как раз традиционный. Небанальны будут только идеи. Не будут ли диалоги рвать текст?

30 «Майский день» Фитцжеральда.

«When Edith came out into the clear blue of the May night she found the Avenue deserted. The windows of the big shops were dark; over their doors were drawn great iron masks. Когда Эдит вышла в чистую голубизну майской ночи, улица была пустой. Окна больших магазинов были темны, двери были закрыты большими железными ставнями».  

Почему Юрсенар в «Черном камне. Oeuvre noir» выбирает анабаптистов? Мне кажется, Неверов  напоминает Зенона.

Вдруг понабежал  материал для будущего рассказа «Летящий человкек». Глубокое проникновение в силу, его рождающую, дает герою крылья. Божественность порыва возносит человека к Нему. Образ Ганимеда в исполнении Джесси Норман («песня» Шуберта).

Странно, что и в «Как я люблю» - столь же высокий порыв. Он заканчивается разрывом. Мне кажется, Висконти унижает свой порыв, выводя самые низкие страсти. «Гибель богов» прямолинейна.

В искусстве нельзя крикнуть изо всей силы в лицо:

-Вы - скоты!

В том-то и дело, что фашизм неотделим от нас, он - часть нашей природы.

Идея «Виолетты Валери»: герой чувствует, что в его жизни начинается оперный период - и уже самостоятельно и добровольно организует свою жизнь под оперу.  Мне не хватит жизни, чтоб написать «Иисуса». 

Даже если толстые литературные журналы (характерная описка: журналы - дурналы) выживут, для толпы они умерли навсегда.

И как в советское время я не чувствовал всю мощь единения «общественности» именно вокруг этих журналов?

Теперь литературные премии не отражают реального интереса к книге. Это нисколько не умаляет истинного значения этих журналов.

Просто, интеллектуальность теперь может рассчитывать лишь на очень ограниченную нишу.

Прежде человек читал такой журнал просто из протеста. Просто потому, что его друзья читали это.

 Толстого поражало распутство. Его распутники представляют все слои.

26 «Дворянская культура» Лотмана, его обаяние.

Как хорошо, что есть люди, объясняющие русским всю значимость их истории. Разве не то же делает Люда, открывая живопись тридцатых годов? Она убеждает, что у нас, русских, есть прошлое. Мне кажется, Юрий Лотман идеализирует наше прошлое. Спасибо ему за это, даже если это неправда. Завораживает его культура рассказчика.

После приезда домой читаю Лотмана и книгу Кернса «Пути религии. Ways of rеligion». Много менее значительных.

Или написать сборник «Таящие образы»? О том, как все уходят: родители и друзья.

 

Продолжение работы над «Человеком без свойств» Музиля.

98 главка.

Юбилейная выставка полиции. По мнению министра внутренних дел, выставка стала демонстрацией «народности  духа  полиции».

Чтобы вернуть любовника, Бонадеа приходит на выставку. Нож Моосбругера.

Сложности внутриполитической жизни империи. «Даже в  те дни, когда не делали ничего особенного, следовало не делать стольких  вещей, что создавалось впечатление бурной деятельности».

Восприятие акции населением: «Когда граф Лейнсдорф дал жизнь параллельной акции, она  сразу  прослыла среди  национальностей  таинственным  пангерманским  заговором».

99 главка. Философско-житейские размышления об Истории. Некая тетушка Джейн - Ее представитель.

100  главка. Генерал Штумм ищет в библиотеке «самую прекрасную в мире мысль».

Вот генерал читает те же книги, что и Диотима! «Когда я теперь прихожу в библиотеку, то это прямо-таки  как   тайная духовная свадьба».

«Каким-то  образом  порядок  переходит  в  потребность в убийстве». 

101 главка. Диотима и Ульрих. Она признается, что объяснение с Арнгеймом было.

 «Раздеться догола, обнять друг друга за плечи и начать петь» - это говорит Ульрих!

В речах с кузиной он невольно переступает все нормы, он имитирует безумие - и не это ли любят в нем женщины? Наверно, это притягивает Клариссу: муж кажется ей слишком пресным.

Мысль Диотимы:  «Если бы она вдруг, как он требовал, разделась, обняла его за плечи и запела,  что запела?».

Так Ульрих провоцирует! Неужели герой до такой степени контролирует свои кошмары? Меня это и потрясает, и разочаровывает. Борьба с собственными  кошмарами - вот моя тема.

Так что «человек без свойств» оказывается талантливым провокатором.

 

 

 

1995

 

 

Январь. Это только кажется, что в Европе ты быстрее набредешь на веру.  Скорее «набреду» на нее при работе над романом. 

Как трудно не нести образы искусства в обычное житейское общение.

Не умею.

Не могу.

Вот образы «Христа» - те просто выше житейского. Наверно, эти образы и научат быть простым человеком, общаться на том уровне, который человек тебе предлагает.

Кусок из «Ручья» Бирса: «He noted the prismatic colors in all the dewdrops upon a million blades of grass.  Он замектил призмочки красок  в росе, сверкающей миллионами лезвий травы».

В «Иисусе» расчистил путь к окончанию 3 главы. Смерть Августа меняет слишком многое. Проследить след этого события в душах. Демокл, бродячий софист и еврей, находит место в библиотеке.

«Отпущение» Фицжеральда. Вовсе не чувствую греха. Хорошо само вещество описаний, но и оно не затягивает; в него не хочется возвращаться.

 «Отпущение. Absolution». «It would be night... Это могла быть ночь...». Завораживающая экстатика. А «Богатый мальчик»? Потрясения от известий о женщинах, когда-то близко знакомых. Я сам не могу привыкнуть к столь огромным превращениям, хоть ничего не связываю с ними. 

Может, ставить даты всегда? Сегодня - 1 января.

Умершие в 1994:

Смоктуновский,

Мазина (жена Феллини),

Крючков,

Булгакова,

Борисов,

 - и еще с десяток имен.

Просто заговор какой-то: все спешат - туда. Я смотрю на этот длинный  список и жалею, что неравнодушен только к Смоктуновскому  и Борисову.

А писатель Леонов? Его роман «Лес» прочел несколько раз, а все равно не помню. Просто сказали, что он классик - и вот я бросился читать. Как ни читал, ничего  особенного не вычитал.

А Евгений Леонов? Замечательный артист, а - скучен. Сам он куда интереснее того, в чем ему приходилось играть. 

Почти закончил третью главу «Иисуса».    Кажется, только мгновение отделяет меня от смерти, - но я пишу - и мир возрождается, снова оживаю.

Ойген Финк. «Основные явления Grundphaenomene человеческого существования». На русском.

8 Пишу три письма: Шарлетт (Франция), Одуфуе (Германия), Колену (Италия). Только Шарлетт серьезна, а прочие похожи на авантюристов.

Зачем же им пишу?

Но мне еще никак не поверить в простой факт: Европа переполнена бродягами. Остаться там, стать еще одним бродягой?

Что-то не тянет.

Я не писал о кошмарах человеческих отбросов: о безумной болгарке, о каких-то шантажирующих меня людях.

Падать можно бесконечно!

Читал Олегу:

«Не мысля гордый  свет забавить»,

«Мой дядя» (начало «Онегина»),

- но и Жуковского «Ах, гением моим душа твоя была»,

но  и Тургенева «Сидели две пожилые женщины» (из «Дворянского гнезда»).  

Прежде пробовал было учить его шахматам и иностранным языкам; без успеха.  10 Луций обрастает человеческими отношениями.

Журнал «Символ». Париж, декабрь, 1991.

В 1491 Лойола рождается,  в 1540 основал орден. Впечатляют его духовные упражнения.

«Представ перед распятием, надо войти с ним в сердечную беседу».

Или такое:

«Представить огромные языки пламени... Услышать крики, плач и вопли».  Упражнения, можно сказать, для писателей. Хороши именно упражнения, а не советы. Так и системы Станислаского и Чехова поражают сухостью дилетантов, вроде меня. 

13 Люда продолжает до полночи читать Олегу книги. Пушкинское

 

Судьба людей повсюду та же:

Где благо, там уже на страже

Иль просвещенье, иль тиран.

 

Так просвещенье оказывается рядом с тираном.

Эта антиинтеллектуальность мелькает у нашего кумира довольно редко, зато этим отличится Достоевский. Наверно, Пушкин имел в виду какие-то издержки просветительства, о которых нам не поведал.

С утра Безумие всего ближе ко мне - и тут уж спасает моя работа дворника: изгоняет бесов из души. Хоть и знаю, что скоро они опять туда вернутся, а все-таки. Но есть и заклятие, чтоб не возвращались: творчество. Можно и спеть с утра. Олег меня слушает.

Из «Зимнего пути»: «Ветер играет с моим сердцем». Пою о себе.

Семья не прекратила моих скитаний, но обострило мое скитальчество вообще. Найти и прочесть всего античного Лосева. Чтоб написать еще один роман об античности.

15 Люда в четырех экземплярах отпечатала «Утку». Этот рассказ ей нравится.

16 «Поединок» Куприна. Не уйди я из Академии, стал бы таким вот Романовым. 18  Написал 20 страниц, но не в «Иисуса», а к «Реалиям» и Дневникам.

 19 «Подросток» написан Достоевским в спешке, но это и толкает перечитать роман. 

И  еще «литературное» событие: только партия Лимонова поддержала войну в Чечне.

Он и другой «литератор»: Жириновский.

20 Почти закончена 4 глава «Иисуса».

21 Андрей Вознесенский. Бомонд. Книга гаданий.

Видно, что он «вырвался» из литературы в синтез, в визуальность.

Наверно, это не было так трудно: особенно она, эта самая дама Литература,  его и не удерживала.

Для визуальности находит теплые слова. Он совсем вылетел из своей эпохи и стал патриархом неизвестно, чего. Какого-то несуществующего царства. Интересно, что он более подает себя как архитектор. Но у него все - поза! И кому он позирует?

Кому позиционирует? С чего он взял, что он звезда? Ну, человек со знакомствами, с опытом, - и все же человек советский. Сливки советского общества! 

Что за охота быть реликтом неизвестно чего?

24 Идеи одного из учеников Платона: душа - мировой ум, и - математическая сущность души. Ученики не создавали  систем, но лишь отдельные идеи. Вот он, эллинизм!

 

Вчера я видел вас во сне.

Вы душу озаряли мне.

 

26 «История древнего мира» Виппера.

27 Кавабати в «Мастерах современной прозы».

30 Два дня не могу писать роман: такой сильный страх.  

Фицжеральд, «Семья в ветре». Перекличка с моим «Любовь на свежем воздухе».  Два моих  рассказа: «Ящер» (мужик на подработке для детей) и рассказ о насилии гомиков.

Наверно, я должен что-то об этом написать, чтоб стряхнуть с себя кошмары. Насилие - это активные прикосновения. Слава богу, никто ее пытался меня раздеть.

Материал о смерти Августа, разбросанные листы (разметанные, по Анненскому). Пишу «Иисуса» - и чудится, Россия удерживает меня, а не выталкивает, как раньше.

Материал к роману активно набирал с октября 1989 по июнь 1991 года. Эти полтора года материал отлеживался, я еще не знал, как к нему отношусь.

«Ночь нежна» Фицжеральда: вовсе нет тире! Много подробных описаний лиц. Это делал Тургенев, - но так живописать человека в 20 веке? Герой пристально всматривается! В 20 веке мы делаем это редко.

Подготовлена 4 глава. Луций и его восторженные письма о вере. Что делать с «Хроникой» и «Ложью»? Рассказы живут, но не завершаются.

Писатель обречен на дневник: больше ему негде выразиться, высказаться. Я, чудится, пишу о юности.

Так много, что она, наконец, входит.

Думал же, мол, приеду в Париж - и разом изменюсь! Как по мановению волшебной палочки.

Ничего не вышло.

Нет, мой идеал - Борхес: радостный и слепой узник библиотеки.

Лукиан: повыше массовой римской культуры второго века.

 

Художник Вячеслав Павлов высказал мнение о моих опусах. «Музыка для тебя» - «как обо мне». Что это значит? У него было такого рода знакомство?

О «Жуане»: «Перейдена грань, указанная русской классикой». «Деву Марию» просто не прочел.

Может, лучше не записывать, что самый образованный в среде Люды просто отпихнул меня. Я все кого-то компрометтирую. Это плохо. Так что у меня просто нет среды. Что же! Плакать не стоит.

 

«Зависть» Олеши. Та пружина, что сначала чувствуется в повествовании, уходит и начинается «просто» рассказ.

Почему из трагедии «Зависть» разбавлена в мелодраму? Сознательное решение 27-летнего писателя?

Бабичев-герой и Кавалерович-антигерой.

Двойники, но тема двойничества талантливо намечена, хоть неразвита и непрояснена. Талантливо, но без концепции.

 «День сворачивал лавочку».

Вторая часть куда слабее первой. Олеша впоследствии «выбрался», спасся от самобытности, и «Зависть» показывает, как непрямо это шло.

 

Читал Гаршина: все, кроме «Красного цветка», честно-рационально. Возвращаюсь к Музилю.

Платон: «Поэт - существо крылатое и священное». Почему философ так противоречиво судит о Гомере? Сходу прочел страниц 70 книги Лосева о Платоне - и только тогда устал. Разом.

Платон хорошо знает, что такое стресс: прямо утверждает, что вакхические танцы «очищают». 

Я готов писать роман о Платоне, но все же столь высокое безумие мне не просто недоступно, но и сознательно не стремлюсь к его постижению. От концепций Платона остается ощущение огромной непоправимой путаницы, но именно умной, творческой путаницы.

Как его впечатлил Египет? Что-то его привлекало в этой архаичности и окаменелости. Загадка: почему философ бросается в ретро?

Или это - реакция на закат Греции? Странно видеть растерянным человека столь высокого уровня. Он потерял слишком много с ушедшей эпохой. Сколько у него ярких «материальных» картин.

 

Ранний редкий дар Пушкина - выражать всего себя в стихах. Прочие не доходят до такой глубины самовыражения. А ножницы? «Ревнивое роптанье черни» и «безумные шалости». Лугу проехал в 18 лет.

Тиснул о ней злодейский стишок.

 

Есть на свете город Луга…

 

«Струна трепещет» - сердце трепещет - трепетная любовь - трепетунчик (мое).

Луций и Квинт в письмах продолжают свои детские споры.

 

«Бесы» Достоевского. 

1 ГЛАВА.  1 главка. Личность  Степана  Трофимовича Верховенского. Без интереса  к политике в такой текст не войти. Этого интереса при советской власти быть не могло: не было  информации. Осмеяние «гражданской роли».

Странно, что пока, до моих 43 лет,  биологически развиваюсь вдоль чтения  - причем, вдоль чтения Достоевского.

Мой писатель начался с лета 1970 года: с «Преступления и наказания».  Нашел в дневниках записи от июля 1992 года.  Тогда только начал читать серьезно; на большее сил не хватило.

Как я завидую таланту Достоевского: он сумел создать такого рассказчика, - а у меня в «Хронике» 1989 ничего не получилось. Именно это позволяет писателю распутать чрезвычайно сложный кубок человеческих отношений.

 «Сафьянный переплет» поэмы Верховенского мной использован в «Жуане»: так и жена Жуана издает свой опус.

Рассказчик в «Бесах» и «Братьях Карамазовых». О рассказчике в  «Братьях Карамазовых»  подробно в книге Ветловской «Поэтика  «Братьях Карамазовых», Ленинград, 1977.

Когда мы дружили с Валентиной Евгеньевной, я с наслаждением читал ее книгу. А теперь она не увлекает меня. Странно, что она разорвала наши отношения: не словесно, - а только тем, что избегает меня. Вот мы, чудится, сидим на ее кухне,  говорим о Достоевском - и это так чудесно, что помню каждое мгновение. Хватит лирики!

Рассказчик в  «Братьях Карамазовых» вне событий в романе. Похоже, это приподнимает повествование. Появляется дистанция, и «воздух морали» разреживается.

2  главка. Когда ты рассказываешь о ком-то, трудно выдержать стиль.  Эти первые главы перечитывал десятки раз и никогда не мог понять, что же критикует Достоевский. Он описывает заведомую сволочь, так отметая романтизм становления. А ведь этот романтический порыв непременно присутствует.

«Драгоценная, так-сказать классическая дружба Варвары Петровны». Этот юмор и вовсе не понять.   Тут он занимает позицию неприятного стороннего наблюдателя.  Сплошные натяжки. Правда, живо написано. Правда, «учебник» жизни. Но чему тут научишься? Презрению?

Достоевский одну за другой высмеивает «добродетели» - и это не только смешно, но и зловеще. Так в тридцатые годы все чувства окажутся перевертышами.

3  главка. Отношения Степана Трофимовича и Варвары Петровны. Какие они? Слишком распространенные среди супругов. Достоевский «вынимает» сексуальность, естественное тепло любых человеческих отношений - и получается пародия.

«Кроме того,  (она) слагала их (его письма) в сердце своем».  «В ней таилась какая-то нестерпимая любовь к нему, среди беспрерывной ненависти, ревности и презрения». Прежде я почему-то не замечал, как много вокруг меня именно такой ломаной любви.

4  главка. Взлеты их отношений.

Спасибо эпохе, что могу понимать такие книги.  Появление мужа Варвары Петровны, генерал-лейтенанта Ставрогина. Она и высший свет. Видно, как Достоевский безжалостно загоняет героев в социальную плоскость. На пошлость жизни он отвечает собственной пошлостью.

5  главка. Вот и описание Степана Трофимовича. Во времена Достоевского не было кино, литература правила безраздельно - и описаниям верили. Чтобы хоть чему-то верить.

Пустота героев подчеркнута даже там, где читатель не хочет верить в эту пустоту. Устаешь от этого ерничества. Но можно забыть о злости, если оценивать выдержанность стиля. Почему Достоевский хочет нас заставить поверить, что они - какие-то жалкие?

Кто же говорит от автора? Почему ему так противны те, о ком он рассказывает?

6  главка. Они в Петербурге. Пародия на литературный салон. Вот если бы что-то такое появилось у нас  на современную литературную среду! Да, у нас есть информация о ней, показывающая, что такого написать нельзя: кланы-с.

7 главка. Необходимое испытание на прочность: Степан Трофимович за границей - он не выдерживает.

Почему непременно форма бреда?

8 главка.  И снова - родина. Если Степан Трофимович пуст до такой степени, то зачем  размалевывать эту пустоту? Повествование, сделав круг, возвращается к настоящему. Тут мы и узнаём, что рассказчик - из круга Степана Трофимовича. Эта правдоподобность приятна.

И уже вырисовывается «кружок»! История Шатова. Опять все гадости - за границей. Словно б, чтоб что-то отмочить, надо съездить туда.

Формула  «говорят»: биография - здесь: Шатова - со слов какого-то человека. Кого? Что за люди давали эту информацию?

 «Это было одно из тех идеальных русских существ \\так - о Шатове!\\,

которых вдруг поразит какая-нибудь сильная идея и тут же разом точно придавит их собою, иногда даже навеки».

Когда так сказано об идеях, кстати описана и внешность Шатова.

Посетил Варвару Петровну, а уходя, «задел и грохнул об пол ее дорогой, наборный рабочий столик». Мышкин грохнул вазу, а Шатову доверили столик.

Чудесный пасквиль!  Он легко перешел и на Шатова, и на прочее окружение. Этот переход нельзя не оценить.

Виргинский и Лебядкин: жалкий любовный треугольник. Почему непременно свинство коммунальной квартиры?

9  главка.  Кружок.  «Веселенькая либеральная болтовня». Что же такое русский? «Национальность, если хотите, никогда и не являлась у нас иначе как в виде клубной барской затеи, и вдобавок еще московской».

Так спором о народе кончается первая глава. Почему в России ничего не происходит? Почему одни и те же вопросы мучают на протяжении столетий? Я бы не смог принять участие в этом споре: настолько невообразимо жестоким кажется мне мир.

2  ГЛАВА. 1 главка. Николай Всеволодович  Ставрогин. Степан Трофимович - его наставник. Эта «сердечная» система воспитания была всегда распространена. В России более, чем в Европе. Наверно, это  «система» воспитания  и моих детей: когда все брошено на самотек. Поэтому мне не увидеть ни Кристину, не Женю; даже если их увижу, они не узнают меня.

Жизнь Ставрогина развивается, как криминальная хроника. Но почему? Разнуздание не только героя, но и автора. Структура обнажается до полемики.

Ставрогин - это вырождение романтического героя. Вот чем обернулись Байрон и Лермонтов! Натурализм в описании Ставрогина, зато похож на дьявола.

2  главка. Дерзости Ставрогина.  Только Ставрогин появился, он сразу тянет на дьявола. Мелодраматизм в духе Гюго. Тогда этакой выхлест эмоций, утрирование был частью многих жанров. В «Записках из подполья» есть такой изящный «джентльмен», что «за хвост» запросто « стряхивает» всю цивилизацию. Чувствуется, что Достоевский  нес в себе Ставрогина и преодолевал его.

3  главка. Сокращает предыдущую, нарушает ритм. Словно б автор куда-то  спешит. Не могу не вспомнить, что в детстве именно этот тип человека очень впечатлил. Рассказ «Шалый» Новикова-Прибоя! Мне еще важно, что Достоевский отказывется от собственной юности. 

Февраль   2 «Философия 20 века». Издано Шпирлингом Spierling. Кусок и о философии потребления, но все мимоходом. Путеводитель! Философия предстает городом, в котором можно блуждать по определенным кварталам.

5 Сто лет со дня рождения Есенина. Помянем душу Сережи!

 

Я люблю этот горд вязевый,

Пусть обрюзг он и пусть одрях.

Золотая, дремотная Азия

Опочила на куполах.

 

Я обязан Сергею многими моими чувствами. Да! Именно он их назвал.

Он - один из тех, кто меня привел в литерату. В его стихах она предстала делом семейным, радостным и таинственным.

Выразить себя! Он научил этой радости. Именно радости, а не самому процессу выражения радости в строчках.

Почудилось, кто-то прочел рассказ Петрушевской и сказал: 

-О, яко же ты, паскуда, нещасна в горести своея!

6 «И поднимается солнце» Хемингуэя.

Даже трудно поверить после Фолкнера, что английский язык может быть таким скупым. Все-таки скупым, а не скудным.

8   За день написал сразу два письма в моем романе, но позже утомление настигло меня: чуть ли не до головокружения.

Творить - только от избытка сил, и никогда - по принуждению.

9   Закончена 4 глава «Иисуса».

10   Стал писать на немецком рассказ: я осужден на сто лет и пишу очередное прошение о помиловании.

11 Дни рождения любимых артистов.

Барышникову - 47,

Ольбрыхскому - 50,

Делону - 60,

Ньюману - 70.

12 У меня с Ирвингом всего десять лет разницы в возрасте. Поколение Бродского!

После нервного срыва все же начал пятую главу. Главное, чтоб кризис не разрастался: постоянная литературная работа. Не можешь писать - много читай.

Как странно переплелись моя небольшая простуда и приятное предчувствие, что напишу 5 главу.

14 Для меня любовь к  нимфеткам героя Набокова - нисколько не он сам, но воплощение ужаса того мира, в котором мы живем. Не реального мира, а именно того, в котором мы живем.

И, конечно, «Школа для дураков» Соколова не могла не понравиться создателю «Лолиты»: слишком уж много стилистических перекличек, хоть в темах ничего похожего.

Это не просто тонкая, но и очень разнообразная интонация.

Гумбольд - поэт! «Fire of my loins. Огонь чресел моих».

«Her opalescent knee. Ее перламутровое колено».

Так вот неожиданно - не в ту сторону! - распустился талант Набокова в эмиграции. Он собрал в этом романе всю свою горечь и отчаяние. Мне  это неблизко и где-то странно, но склоняюсь пред талантом.

«Mrs. Humbert showed a curiosity... Она была чрезвычайно любопытна». Хорошо.

Книга Ги Демерсона о Рабле. Генрих, герой моего рассказа «Дева Мария», - современник этого писателя. 

15 Образ Моби-Дика. Столько читал на русском! Или пытался читать?

16 «Мне отмщение, аз воздам». Эпиграф к «Анне Карениной». Именно Ему вручается судьба человека, оскорбившего тебя, - но не тебе.

17 Огарев в письме Герцену говорит об «изящности» пути предчувствий в науке. Понятия из других областей: «благоговение», «предчувствие» - нашди себя и в науке.

Можно себе представить, как Горенко Анна в своих штудиях вдруг где-то натыкается на имя «Ахмат-хан»! А почему нет? Годунов - от татарского мурзы. Блок:

 

Наш путь - стрелой татарской красной крови

Пронзил нам грудь.

 

Почему «красной»? Бывает другая?

Сейчас кажется, только «Дон Жуан» глубоко отражает меня. Время от времени развивается чувство «особой правдивости» какого-то опуса - и, как это ни смешно, это отражает суть моей натуры.

 Так матери какой-то ребенок неожиданно кажется ближе других.

Этот мираж приходит и уходит, но воспоминание о нем ценишь.

18 Набоковские словечки оседают в башке. «Bladder мочевой пузырь»  или «grunt  хрюканье».

20  Уайтхед «Fallacy обман, хитрость сдвинутой конкретности». Москва, 1990. Огромное солнце - не признак ли ранней весны?

Забавно, как в щедром русском языке это легко можно развернуть в стихотворение:

 

Огромное солнце -

Не признак ли ранней весны?

А мы  что-то шепчем,

Все прячемся в старые сны.

 

Нас легкой поземкой

Спешит, заметает зима,

Нам некуда деться

От старого, долгого сна.

 

Получилось среднеарифметический стих, руководство к тому, как не надо писать стихи.

У меня хватило ума   еще в 25 лет выбраться из этого привлекательного, но пустого очарования. Я все же понял, все же заставил себя понять, что я - прозаик. Борьба двух немецких литературных клубов. Там нет Союзов писателей, а только вот такие образования.

Отсутствие «деревенщиков» разве не говорит о конце всей деревни? Нет! Как раз не деревни вообще, а советской.

Все равно останется сердечность Шукшина и его расхристанный «Разин».

И Астафьев вспомянется за свою честность. Я вижу у них человеческие таланты, а литературный - куда менее.

Дневник - этот память. Надо возделывать память, эту плодоносящую почву. Иначе забудешь себя. И потом, только дневник может закрыть, смягчить страсть писать.

Творчество? Но там надобно совершенство. А дневник не требует так много; только ежедневной самоотдачи, искренности.

Бусятская нашла «Утку» хорошей: с пружиной.

А вот в «Музыке для всех» финал надо сделать сильнее.

Мой поклонник - мой сын. Только б это ему помогло!

Фолкнер в оригинале.

Но что ведет  мой дух? Французская литература.

 «Поднимается солнце» Хемингуэя. «Фиеста»! Слишком популярно. Как романы Фриша и «Сто лет одиночества» Маркеса.

Естественность творчества. Ты направляешь энергию в высокое - и это тебя спасает.

Честно говоря, мои выбросы энергии небольшие. Куда мне до Достоевского! «Подросток», хоть и кажется расхлябанным, все-таки удерживает линию. Он написан, как и прочие романы, со всем напряжением сил, на одном дыхании. Как ни «порывается» писатель, роман интересен. Мне даже не представить писать столь быстро!

«Как небо, встала надо мною». Блок зафиксировал психологическое состояние. Именно Блок хранит мои воспоминания о Петербурге. Под эту сторочку, когда блуждаю по Питеру, мне приятно думать о смерти. Это и состояние болезни, когда кажется, что больше не встанешь.

Закончил четвертую главу. Демокл совсем живой.

В три ночи подступаюсь к пятой.

В романе Луций, Квинт и Демокл расписаны подробно.

Основа моей жизни: работа, строки романа, - но и Французский Культурный Центр, и радиоприемник «Филипс», и - дневник.

Мысли о «Поминках Финнегана». «Абракадаброчка карочка каракча».

Мои герои  собираются и шепчут. Я покорно прохожу через их строй. Потом беру текст новой пятой главы и строго, презрительно его просматриваю. Вот мой уже написанный текст издалека манит меня особым свечением.

Мне важно, что Луций открыт: он следует своему призванию пророка. Он - врач. Ипостась доктора Живаго? Да, Пастернак - всегда на виду.

Великий путаник!

Как-то я справлюсь с техническими трудностями? Все равно, много делаешь по наитию, наугад. Оба умерли до того, как их покинула сексуальность.  Мне 42.

 

Достоевский.  «Бесы» 

5  главка  второй главы. Заботы Варвары Петровны. Тут можно счесть, что ничего не происходит. На самом деле, более чарует вот такое беззаботное течение романа. У Толстого в «Войне и мире» все куда более функционально.

А Степан Трофимович?  «Его мучило одно весьма значительное и давнишнее денежное обязательство». Только насмешки. Но что мы знаем о нем на самом деле? Не образ, но схема. Так случается, если гнаться за типичностью образа.

И диалог-то со Степаном Трофимовичем самый жалкий. Тьфу. Ляляканье. И персонажи все новые и новые. Ткань романа - не резиновая! И впрямь, роман развивается куда-то в бесконечность.

Всплывает Кармазинов, пародия на Тургенева.

Степан Трофимович немножко опустился. Достоевский раздувает это в поэму.

Рассказчик «перескакивает» на автора. Или показалось?

6  главка. Рассказ о Ставрогине со стороны. Вот Варвара Петровна хочет выдать  свою воспитанницу  Дашу за Степан Трофимовича.  Канва довольно прямолинейная. Слишком просто рядом с «Идиотом» или «Карамазовыми».

Константа: он так ее любит, что убьет после венца.

7 главка. Даша. Лиза: Лизавета Николаевна

Тушина. Девы перехватывают внимание. Обе - ученицы Степана Трофимовича.

Но что же действие? Стоит. К нему приходит Варвара Петровна. Как все неуклюже! Наверно, эта «сырость» материала и пленяет.

Как Достоевский умудряется писать и так сложно, и так примитивно сразу? Здорово: учит, что не надо бояться быть примитивным!

8  главка. Финансы Степана Трофимовича.

История невероятной женитьбы - это непременно. Без этой легкости и естественности  Достоевского не рванулся б писать моего «Жуана». Эту игру с женитьбой начал Гоголь в своей пьесе «Женитьба», но и в советском быту этой темы было много. «Поджениться» - говорила жена моего сокурсника.

ГЛАВА третья. Название «Чужие грехи».

1 главка. Раскручивается самая жалкая интрига. Тут мастерство заранее составлять большие планы произведений, что мне просто не дано и что мне скучно. Только у Достоевского это не совсем банально.

2 главка. Рассказчик и Кармазинов. Несправедливо о Тургеневе: «Эти господа таланты средней руки, на склоне

почтенных лет своих, обыкновенно самым жалким образом у нас исписываются, совсем даже и не замечая того».

«Но седые старички не замечают того \\что исписались\\ и сердятся».

«Это был очень невысокий, чопорный

старичок, лет, впрочем,  не более пятидесяти пяти, с довольно румяным личиком». Это какое-то сумасшествие! Я не понимаю такой злости в приложении к живым людям.

3 главка. Буря вокруг Кармазинова.  Достоевский подсунул роман Гюго: «Человек, который смеется».

Степан Трофимович  о Варваре Петровне:  «Деспотизм сумасшедшей женщины».

4 главка. Кириллов. Это ж надо, какое обилие персонажей! Сыплет, как из рога изобилия - и все. Писателю важно создать ощущение «живой» жизни: чтоб кругом все кипело.

5 главка.  Лебядкин и его сестра. Ну да, хорошие наброски. Как Достоевский умудряется выруливать на целое?

«А сестрица эта не только сумасшедшая, но даже хромоногая».

6 главка. В этой ужасной, нестерпимой болтовне есть центр: Ставрогин. Все крутится вокруг него, как вокруг солнца.

Вот и видно, что решает не мастерство писателя, а его собственный голос. Начисто забылись столько хороших советских писателей, потому что им не позволено было иметь именно свой голос. Какой бы ни был настоящий писатель, но он несет ощущение тайны, божественности мира.

7 главка. Степан Трофимович  встречает Лизу.

Хорошо помню, как именно по «Бесам» профессор Бялый в ЛГУ читал спецкурс - и я весь его отходил. Что-то осталось в моей душе, даже помню его голос.

8 главка. Шатов. Корень от «шататься, шатания». Хорошо помню советскую фразу: «Идейные шатания».

Важный рзговор с Кирилловым. Здесь очень интересен дом «преступников»:  «старая, глухая баба» как прислуга, - и прочее. «Мебель была сборная, разнокалиберная и совершенный брак».

Почему с таким удовольствием читаю этот опус и буду читать всю жизнь? Мне это странно. Это мое духоавное и реальное пространство, тут узнаю' каждую мелочь. Как ни хороша, к примеру, «Тошнота» Сартра, многое мне чужое и навсегда непонятное. А тут понятно - всё!

Обсуждение самоубийства естественно: Кириллов хочет о нем написать.

Кириллов: «Жизнь есть боль, жизнь есть страх, и человек несчастен. Теперь все боль и страх. Теперь человек жизнь любит, потому что боль и страх любит. И так сделали. Жизнь дается теперь за боль и страх, и тут весь обман. Теперь человек еще не тот человек. Будет новый человек, счастливый и гордый».

Вот это спор по существу! Увы, мощь таких идей знаю на собственной шкуре.

«Кому будет все равно жить или

не жить, тот будет новый человек. Кто победит боль и страх, тот сам бог будет. А тот бог не будет».

9 главка.  Лебядкин.

10 главка. Степан Трофимович. «Он не был бы

сам собою, если бы обошелся без дешевенького, каламбурного вольнодумства». Что до его «любовного бреда», то он много раз повторяется - и читатель уже проскакивает его, как пустую болтовню.

4 ГЛАВА.  «Хромоножка».

1 главка. Дома у Лизы. Шатов.

Насколько раскрывается рассказчик? Это Г-в Антон Лаврентьевич.

2 главка. Лиза и Шатов - ближе. Их огромный разговор. Достоевский сближает их на литературной почве. Это забавно: видеть, что часто персонажи так или иначе обвенчаны с литературой, зациклены на нее.

«Идея» Лизы - библитекарская, библеографическая: классификация изданных газетных материалов. Это на совести писателя!

Простой разговор чуть не перерастает в признание в любви! «Ласково и как

бы стыдливо спросил он у Лизы». Тоже на совести писателя.

Письмо  Лебядкина.

3 главка. Лиза хочет видеть Лебядкину.

Представил себе, как легко по роману снять среднего пошиба фильм: слишком много слов, слишком много действия. Роскошная бульварность романа.

 В начале главы казалось, ее героем станет «странный» Маврикий Николаевич. Не тут-то было!

4  главка. Г-в у Шатова.  Появление Шигалева. Как Достоевский проклинает, ставит клеймо на персонаже?  «Он напечатал в одном прогрессивном петербургском журнале какую-то статью».

«Он смотрел так, как будто ждал разрушения мира, и не то чтобы когда-нибудь, по пророчествам, которые

могли бы и не состояться, а совершенно определенно, так-этак послезавтра утром, ровно в двадцать пять минут одиннадцатого».

«Всего более поразили его уши неестественной величины, длинные, широкие и толстые, как-то особенно врознь торчавшие». Ну, Федор Михалыч!

Суд Шатова над своими»: «Русский атеизм никогда дальше каламбура не заходил... Люди из бумажки».

«Неужто хозяин вас бил, это в Америке-то?». Вот тогдашняя идеализация Европы, а вот и те отношения с Европой, к которым мы пришли. Америка и Европа поменялись местами.

Между тем, фигура Шатова - самая интересная: Достоевского сумел передать сложность сомнений.

5 главка. M-lle Лебядкина. Кошмар, но и тут все же лазейка для красоты есть: «Тихие, ласковые, серые глаза ее были и теперь еще замечательны».

Вот и кредо святой: «Как напоишь слезами

своими под собой землю на поларшина в глубину, то тотчас же о всем и

возрадуешься».

Алла Демидова играет Лебядкину в экранизации «Бесов».

По Достоевскому, вера разлита в народе. Оттого и образ странный.

6 главка. Исповедь Лебядкина. Можно себе представить, как легко  Достоевский разделал эту главу.

7 главка. Степана Трофимович в раздрае. Шатов. Входят: «с Лизаветой Николаевной рука в руку - Марья Тимофеевна Лебядкина».

Встреча Варвары Петровны и Лебядкиной в соборе.

Все эти огромные, непременно женские сцены у Достоевского просто непереносимы. Им доверяется так много! Непременно на грани скандала, обязательно какая-то маргинальная выходка. Мне они кажутся  прямолинейными. Эта сцена в соборе - тоже. Что тут сказать? Любимым все прощаешь. Да уж очень однообразно.

«Авторитет Варвары Петровны  поднялся до чрезвычайности». Измышления писателя. Мысли об обществе - юноши.

 «Авторитет Варвары Петровны  поднялся до чрезвычайности». Измышления писателя. Мысли об обществе - юноши.

Пятая ГЛАВА.  «Премудрый змий».

1  главка. Сцена дома. «Все мы молчали и ждали какой-нибудь развязки». Такие вот «решающие» сцены рассыпаны по всем романам.

2  главка. Подруга Варвары Петровны. Как черт из печки!

Описания Достоевским  характера:  «Характер Варвары Петровны был прямой и гордо-открытый, с наскоком, если так

позволительно выразиться».

3 главка. Так что? Ничего. Воз и ныне там. Гутарят.

Сама эта ситуация для меня немыслима: весь мир - как одна семья. Тебя приглашают везде, тебе мир распахнут. В моей жизни все как раз наоборот: живу в обществе, наглухо застенгнутом на все пуговицы.

Неужели такая «семейственность» мира вообще возможна? Разве такое бывает среди людей? Такие у Достоевского  и Петербург, и городки.

Прием Достоевского: «анонимное, шутовское письмо».  Ведь читатель не может понять, что же будет со всей этой жалкой говорильней, на фиг она нужна. Что это за отношения людей? Я их не понимаю. Примерно понимаю, что хочет писатель, но сама вязь человеческих взаимоотношений не убеждает. Конечно, куда более убеждает «Улисс»: Блум не просто близок, но несет в себе многое, что есть в каждом.

4  главка. Появление Лебядкина.

«Иногда довольно хитрыми глазками». Описания людей нравятся. Тут и нужна сочность, потому что отношения людей жидки. Интересно, что в «Преступлении и наказании» даже не возникает вопроса о такой достоверности: жизни дореволюционного доходного дома и советской коммуналки изумительно перекликаются.

Лебядкин что-то уж слишком раскручен. «Здесь, в этом сердце накипело столько, столько, что удивится сам бог, когда обнаружится на страшном суде!». Этот тип человека мне  слишком известен по соседям моей коммуналки, хоть я, конечно, никогда не слышал таких слов.

И непременно  философия: «Сударыня! По-моему, Россия есть игра природы, не более!».  Обычный «шедевр» Достоевского:

 

Жил на свете таракан,

Таракан от детства,

И потом попал в стакан

Полный мухоедства.

 

Бесценный документ эпохи! Мы видим, что этот тип вечен.

5 главка. Ставрогин.

«Язык...  какой-нибудь необыкновенно длинный и тонкий, ужасно красный и с чрезвычайно вострым, беспрерывно и невольно вертящимся кончиком». Портрет дьявола. Но Достоевский явно злоупотребляет: получается, что-то много этаких дьяволяток. Не прояснено, кто же появляется перед Ставрогиным.

Вопрос матери о Лизе - прекрасно! Ба-бах!! Очень надо, чтоб бабахнуло - и бабахает.

«Восторг в ее взгляде, какой-то безумный восторг, почти исказивший ее черты». Хорошо, но неправдоподобно. Ведь такого не бывает. Читаешь романтическую повесть!

6 главка. Разгул чувств Гюго! А действие стоит. Многоглаголание.

7 главка.  Теперь раскручивается Лиза. Но естественности - нет!

«А без ноги я стану премаленькая».  Странная шутка Лизы.

О женитьбе Степана Трофимовича - слишком затянуто. Думаю, на современников Достоевского  эта зктнутость оказывала самое неприятное впечатление. Нет ощущения, что писатель до конца владеет текстом.

8 главка. Шатов: пощечина Ставрогину. Параллель между Ставрогиным и  декабристом Л-ным (Луниным?).

Новелла о Л-не. «В злобе, разумеется, выходил прогресс против Л-на, даже против Лермонтова». То есть  Ставрогин переплюнул их в злости.

Да сколько можно «засверкавших глаз»?

Пощечина Ставрогину и обморок Лизаветы Николаевны. Не много ли?

Март     Мои Квинт и Клавдий шляются районе дешевых борделей.

У Квинта куда серьезней отношения с Луцием. Он чувствует, что простые удовольствия его друга не привлекают.

Онегин и Ленский. «Они сошлись. Вода и пламень...». Не пишу, а вколачиваю слова в землю.

«Млечный путь» Бунюэля. Мимоходом обо всем. А мне надо обобщать и пророчествовать.

Мне нужны современные вкрапления. Пусть все в романе будет похожим на Россию, но ничто не будет самой Россией. Пройти по этой черте.

Все же с радостью и легкостью пишу этот роман.

После мук с «Жуаном» мне светло писать о Нем. Муки светлы и зовут. Непременно диалог не сжимать, а разносить в строчки, чтоб не росло давление текста.

Перeделать   «В начале была Ложь» и поставить в новую книгу «Трилистник Ужаса». Такие вот мечтанья. Entsetzung-Dreiblaetter.

А для чего ты написал на немецком? Надеешься, что немцы помогут издать? Чем человек беднее, тем безумнее его мечтанья.

Сказал себе, что напишу «Человека толпы», а ничего не получается.

Библиотека Иды Лифшиц. Такого не  случилось с Клер, хоть и она сердечна. Просто, ее сердечность не переходит границы светкости.

Чтение Сведенборга.

Саша Черный.  Более привкуса скуки, чем ужаса. Предреволюционный быт, похожий на наш, а все же более защищенный.

Частные библиотеки, их роль в моей жизни. Степень сердечности - в доступности библиотеки.

Так Ида посвятила в свою библиотеку, а Клер дозировала так строго, что не стоило и погружаться в эти отношения. Как горько вспоминать библиотеку мамы! Сейчас бы взял да почитал «На ножах» Лескова.

Большой ясный прорыв в пятой главе «Иисуса». От деток, ухающих футбольным мячом под самым окном, забаррикадировался в вестибюльчике два на два. Так работа вытесняет все плохие эмоции.

Я вышел к деткам, а они сразу узнали во мне маньяка и заорали с наслажением:

-А, дяденька! Давай!

Вернулся, заперся и написал часть главы.

Причем тут Россия? И Жан в привилегированном доме Французского посольства жаловался, что под его окнами играют африканские дети.

Это значит быть бедным - в любой стране! Живи в богатом квартале - и никто не будет носиться под твоими окнами.

Пишу, а подо мной в подвале матерятся водопроводчики. Такой вот многотрудный, назойливый, - но и естественный, но и нормальный шум. Это обычное, нормальное насилие, ему подвержены почти все. Только избранные избегают этого ужаса. А мне суждено в нем задохнуться.

Почему до 35 лет не писал о Боге?

Но что с «Вождями»? Так и не знаю, что делать с этой массой материала. Оформил, но во что, непонятно.

«The best american poetry. Лучшая американская поэзия». 1993.  Только что изда’ли.

Дневник стал поэмой моей жизни. Это тоже огромно, тоже меняет меня. Не создаю «сцены» моей жизни, но пытаюсь ухватить свой плавучий образ. В дневнике удивляюсь божьему дару: жизни.

Французские дамы со слабостями: Юрсенар и Дюрас - стали моими кумирами. Квинт на скачках. Именно набросок, но очень точный. Если разрабатывать всех персонажей, роман убесконечнится.

Если Луций говорит «Спасибо», то это не значит, что  именно это произносили и в начале нашей эры. Говорили что-то похожее, но не то, что сейчас.

Светский Рим. Дамы.

Но разве возможен дневник футбола? Помню, хотел завести и такой. Лига чемпионов иногда выдает шедевры, - но как передать эти чувства?

Или балет. Он нравится, но его не передать. Нет, надо передавать понятные, близкие чувства, а не то, что манит.

Растет ясность контекста предреволюционной русской культуры: у нас все больше поводов гордиться ею.

Карамзин пишет «навстречу потомству». Художественности больше, чем самой истории, но это порывистое изложение фактов учит любить Россию не вообще, а со всеми ее проблемами.

За последние три года я начитал больше исторической литературы, чем за всю предыдущую жизнь.

Соловьев в своей «Истории государства российского» слабо анализирует татаро-монгольское иго. В его сознании объединение русских княжеств  шло естественно, а ведь сейчас так думать - смешно.

При всей внешней расположенности, шуточках и улыбочках, Джойс никогда не принимал людей: он лишь играл с ними в социальные отношения.

Его принимают в России за шумную, но непонятную славу.

«Не свой», но знаменитый.

Живу по знаком юмора Джойса. Забавна эта фразочка с «fichue position» или  «culo rotto».  «Забавная позиция» и «попа драная».

Сабина не отвечает. Тогда на немецком автобане она мне очень понравилась. Даже поделилась своими проблемами (искала работу). Она была с младшим братом.

Эта пара меня пленила! Мало того, что подвезли, так еще и «десятку» дали.

Я искренне жду от нее писем, но пишет Шарлетт Даннекен, очень странная французская бабушка.

Фото от Сабины не получил, она все больше стирается в памяти, но помню совсем девушку: существо, становящееся женщиной на глазах.

Боже! Почему связи с людьми так легко рассыпаются, почему писать, общаться, вместе думать - это плохо?

Хайдеггер  Heidegger:  «Die Ueberlassenheit des Dasein an es selbst zeigt sich urspruenglich konkret in der Angst Оставленность бытия на самого себя первоначально и конкретно являет себя в страхе».

Расчудесно!! Фраза для меня. Наконец-то, я встретил человека, готового рассказать мне о моем страхе.

Я чахну в обществе, а хотел бы раскрыться, расцвести в других, для других.

26   Рудольф Карнап Carnap. Преодоление метафизики в логическом анализе языка. Филология в ходу. В сборнике Шпирлинга «Философия 20 века».

Еще один сон о загранице.

«Человек без свойств»  Музиля. 1, 102. «Hans Sepps dunkler Schopf richtete sich wie ein zitterndes Horn gegen ihn (Ulrich). Черный чуб Ганса Зеппа, как какой-то  дрожащий рог, направился против Ульриха».

28 «Сказание о Борисе и Глебе». «Сердце горит, душа смущена, не знаю, к кому обратиться».

В  семидесятые в питерском «Иллюзионе» на фильме Капры «Мышьяк и старые кружева Arcenic and od laces» зал был переполнен. А фильм  - 1941 года! Так-то вот: мощь черной комедии.

Насколько интереснее черноты Петрушевской.

Рядом с этой дамой Радзинский кажется гением. Но ей почему-то почета больше. Кстати, полно таких вот остро критикующих дам, -  но мне они все, до одной, не нравятся: какое-то жалкое бескрылье.

 

Продолжение работы над «Человеком без свойств» Музиля.

102 главка. Ульрих и Герда, хоть и рассказ об отце Герды.

И тут, в семье Фишелей, Ульрих провоцирует большую дискуссию. Мне тоже многое доверяли в разговорах, но рядом с Ульрихом мне просто стыдно поставить себя: из его споров вырастает целая эпоха. Я не мог себе представить до такой степени сложного героя!

103 главка. Ульрих и Герда. Соблазн. Оба знают, что неравнодушны друг к другу, и Ульрих решается соблазнить окончательно: закатил научную лекцию.

«По существу это был тот же разговор, что с Диотимой; только форма  была

иная, но за нею можно было перейти из одного  разговора  в  другой.  И  явно

столь же безразлично было и то, что какая женщина сидела рядом,- тело,  которое,  войдя в наличное уже силовое  поле  мысли,  вызывало  какие-то  определенные процессы». Так Ульрих становится дон Жуаном.

 «Она стала вдруг прекрасна, как пламя, к  которому  ты  подошел  слишком  близко; почти без формы, только тепло, которое парализует волю.

 - Пришли бы когда-нибудь ко мне! - предложил он.- Здесь  не  поговоришь

так, как хотелось бы.

 Пустота мужской бесцеремонности светилась в его глазах». Это загадка. Как Ульрих доводит девушку до экстаза простыми, дурацкими разговорами?

104  главка.  Рахиль и Солиман. Забавно, что герой в курсе проделок арапчонка. Еще одна возможная интрига Ульриха:  «Ей не приходило на  ум,  что  она могла ему (Ульриху) нравиться».

Открытия Рахили: и роскошь Арнгейма, и возможная измена Диотимы.

105  главка.  «Возвышенной любви не до шуток». Читатель узнает, что Арнгейм предложил Диотиме  жениться  на  ней.  Как это было? Мы не знаем. Часто нет самого события, зато оно слишком ясно по многочисленным последствиям. Мимоходом сказать о столь важном!

«Для  него  (Арнгейма) любое  действие,  даже  в области чувственного, было преисполнено ответственности». Да это ж пародия!

«Ибо законное просто, как просто все великое». Невольный заезд в эстетику моего романа «Дон Жуан».

«Вожделение, по его словам,- это как раз то чувство, которое соответствует культуре ума  в  нашу эпоху». Вот-вот! То-то и написал монго «Жуана»: слишком впечатлился «Человеком без свойств»!

И на самом деле, не слишком ли много я пародировал Музиля? Он показывает, как государственность изживает  себя, а я написал, как она становится чужой, обращается в свою противоположность.

Музиль тонок, когда показывает, что Диотима и Арнгейм избегают физической близости именно потому, что она им дана. Они хотят встать над миром, хотят подлинности чувства - и как раз потому его пародируют. Это тонко.

106 главка.   Арнгейм один. «Во многих отдельных случаях душа  налицо  даже  сегодня... но когда приходится вступать  с  ней  в

прямой и безоговорочный контакт, она представляет собой серьезную  опасность

для  искренности».  И весь роман - о душе, о ее месте в современном мире. Так душа Ульриха - соблазнительница.

«Мораль  заменяет  душу логикой».

Обыденность и естественность насилия - в логике фабриканта. И тут - близость Моосбругера.

«Деньги - это  одухотворенное насилие, особая, гибкая, высокоразвитая и творческая  форма  насилия». Довольно неожиданно Арнгейм становится певцом насилия.

Так насилие обручено с любовью.

Созерцание любимой Диотимы: «Вся пустота

вечности была в этом состоянии». Арнгейм и Диотима слишком близки духовно, они слишком ценят эту близость, чтоб разменять ее на физическую.

107 главка.  Граф Лейнсдорф.

Фальсификация истории. «На место истории  Какании  там  стала

история  нации,  обрабатываемая  авторами  в  полном  соответствии   с   тем

европейским  вкусом,  который находит  усладу  в  исторических  романах   и

костюмированных драмах». Собственно, Лейнсдорф в акции хочет использовать эту ложь.

«В Какании остались лишь  угнетенные  нации и  высший  круг  лиц,  которые,  собственно,  и  были  угнетателями  и чувствовали себя  измученными  глумлением  угнетенных.  В  этом  кругу  были глубоко озабочены тем, что ничего не  происходит,  нехваткой,  так  сказать, истории». Надо ж, сколько общего с Россией. Так акция - против всех, - и уже все начинают с ней бороться. Вот логика политической жизни! Собственно, мы не знаем, что на ней происходит, но все заранее отстаивают свои интересы.

Апрель   Я вдруг  в душе увидел, как моего Луция кто-то поцеловал, а он даже не заметил этого. Мой Жуан целовался уже с двенадцати лет.

Уже в Греции Луций понимает, что его отношения в Риме не только не сложились, но и не могли сложиться.

То же было и у меня в Париже.

Написать бы о патриархе Никоне! Он куда дальше по духу, чем  зарождение христианства.

Кажется, он тут в Истре  везде, но это не тот дух, что меня оплодотоворяет. Порывистый, нервный, упорный, хитрый, Никон не создал больших идей. И все же он достоин и внимания, а, может, и канонизации.

В чтении особенно важны возвращения. Всю жизнь надо читать одни и те же книги.

Вся неделя ушла на перекомпоновку конца пятой главы. Общий принцип: сохранить летучесть человеческих отношений Луция. Только Бог всегда с ним.

В персонажах не давлю на характерные черты.

Как «ядовитый господин» Толстого.

Мои герои выброшены в вечность, она тяжко высится над ними.

Психологический порыв в «Иисусе»: дошел до точки, когда Луций вынужден покинуть Рим. Дальше будут письма, что технически несопоставимо легче. Не интересней, но легче. Тут была сложность и ритмическая: чередование большого числа сценок.

Конец пятой главы «Иисуса».

Еще вчера все мое существо было переполнено шестой главой «Иисуса». Произойдет ли сегодня чудо? Вот сяду и - напишу. Пока пишу ручкой - еще ничего, а потом буду чудовищно грохать на моем ундервуде, пишущей машинке начала века.

Штайнер и Белый. И родство душ, и противостояние. Европеец просто отмахнулся, как от мухи, от русского «с идеями». Так страшны эти теории!

Но Белый - во всем лидер, ему горько чувствовать равнодушие. Потом, он вложил много души в это учение и - физических сил. Эта теоретичность и погубила Бугаева.

Увлечение Кляйстом - это увлечение всей немецкой литературой.

Рассказ мальчика о пуках. Надо показать особенности его воображения, а не его привычку какаться.

Перед бегством Луция в Грецию - множество сценок. «Разметанные листы» Анненского. Насмотрел много прекрасных фильмов - и с новыми силами возвращаюсь в роман.

Дикинсон и Элиот.

Брики рано начали сотрудничать с ОГПУ, и Маяковский, не будучи простаком, хорошо понимал это.

Почему они все приняли эту крышу и даже сами создавали ее?

В 1929 Маяковский  говорит художнику Анненкову: «Я - не поэт, я - чиновник!». С Западом он расплевался, а той России не был нужен.

Он уже не мог жить одним творчеством, он слишком переживал унижения в социальной жизни.

Боже мой! Как нас всех унижает общество! Это оно, а не я решило, что я артист, и потому так издевается надо мной.

Что объединяет столь разных людей, как Маяковский и Лев Толстой? Именно те кошмары, что им внушало общество.

Оба не склонили головы не пред другими людьми, ни пред другими культурами. Уж не изобретали ли они колесо заново?

Я боюсь быть хоть как-то «прославленным». Мне кажется, в России надо склонить главу пред величием мира и целиком ему довериться.

Это все, что мы можем. Один называл балет «ногодрыжничеством», другой ругался матом на Шекспира  - и вот оба наказаны. Как их не любить! Как не держаться от них подальше!

Был ли Слепухин моим учителем? Нет, конечно. Тем более, страшно остаться неблагодарным по отношении к нему. Он - единственный, кто читал мои рассказы, обсуждал их с другими на ЛИТО в Доме Ученых. Если честно, меня ужасали его тягучие, большие романы. Я как не мог их понимать, так и не понимаю.

Мне так никогда и не узнать, что такое «мои знания». Или они проявляются в чтении? Вот уж 15 лет читаю Пруста в оригинале - и ощущение свободы преображает мир вокруг меня.  Он любит образ девушек, потому  что от него независим, потому что ему приятно с ним играться.

Прорыв в 6 главе. Он кажется естественным, но три дня я честно висел между небом и землей, совершенно раздавленный предчувствиями. Резко меняется Квинт: женится и уходит в коммерцию.

Современная литература: нагромождения гадостей, трупов, сплетен. Это на поверхности. Но когда будет доступ к другой литературе? Что ж, жизнь - непристойная штука.

Фрост и Бродский. Общее в поэтике. Таких «больших» форм мало в современной русской поэзии. И стихи, и проза, но больше особый тип мышления.

Мне это далеко. Какие-то особые мысли, от которых ни жарко, ни холодно. Скорее, привлекает порыв души Бродского: освоить американскую культуру, сделать ее родной.

Но эмиграция – судьба прошлого поколения,  мне она не дана. Я не открыл во Франции того, что повернуло б мою душу. Я не отдам душу этому странному богу, порождению моих глупых мечтаний.

Звезда Пригова. Литература как отражение яркой личности. И впрямь, есть, чему отражаться.

Блуждания в шестой главе. 6 глава - это где-то 90 листков - раскладываю на письма. В том-то и дело, что религиозны все - не только Луций.

Просто он - до конца в Боге, а прочие играют.

Какие-то импульсы бередят меня, я откладываю рпботу, чтоб прийти в себя, набраться холода и покоя. Надо сесть и спокойно рассказать.

Историзм Солженицына. С привкусом публицистики, как у Горького. Куда лучше Алданов с его широтой.

У меня просто  страх пред его сухим, выстраданным повествованием.

Это серьезная литература, но она столь яростно отрицает художественную, что я начинаю злиться.

Все - только борьба! А что же за этй борьбой? Неужели просто небытие, как говорит Солж?

«Одинокий человек Бога. God's Lonely Man», Вульф. Прекрасно. Пишу в ответ на мастерство Вулфа.

Прежде я был переполнен вдохновением на чужие строчки, я хотел ответить всем любимым писателям, что слышу и люблю их.

 

Достоевский.  «Бесы» 

Часть 2. ГЛАВА 1.

1 главка.

А что же через неделю? Последствия воскресенья. Зачем описывать все эти слухи? Каким фантастическим образом они попадают в канву романа?

Нравы города: жуткая пустота. «Нигилист» Петр Степанович. Звучит-то как пародия. Еще один революционер. Мне не уследить за столь большим количеством персонажей.

2  главка. Степан Трофимович. Движение персонажа, его развитие. «Иногда тоже казалось мне, что принятая таинственная решимость как бы оставляла его, и что он  начинал бороться с каким-то новым соблазнительным наплывом идей». Нет, это красиво. Кажется, простой ход, но он меня трогает. Попробуй-ка, будь таким «простым» на шестистах страницах! Так через бред, длинноты, натяжки Достоевский выруливает на внушительное Целое.

Степан Трофимович: «Наше отвратительное паразитство в ряду народов».

3 главка. Ставрогин постепенно все больше, все зловещей. Я вот заметил, что к «Бесам» нужен комментарий - и, прежде всего, - список действующих лиц! Именно так.

 Читатель довольно мало знает Петра Степановича, а тут он получает большую роль.

Многовато схематичности.

«Не сверкайте глазами!». У Достоевского все сверкают глазами. Зачем это? Я вот в жизни очень мало вижу сверкающих глаз.

Неужто пародия на конспиративную беседу?

«Она из-под венца прибежит». Это во многих романах. Как же иначе? А еще обижался, что платят меньше, чем Тургеневу и Толстому.

Непременно и анекдот! «Если бога нет, то какой же я после того капитан?» Взял фуражку, развел руки, и вышел». Мне тут нравится «развел руки»: важный дополнительный жест. Можно б, казалось, «Взял фуражку и вышел», но жест несет бо'льшую ясность.

4  главка. Ставрогин один. «Решительно он походил на бездушную восковую фигуру». Хорошо. Воды много, но нужное сказано.

Роскошный, все примиряющий образ: «мокрый старый сад».

5 главка.   Флигель Кириллова. Его философия: «Жизнь есть, а смерти нет совсем» - и потому застрелюсь.

«Когда весь человек счастья достигнет, то времени больше не будет, потому что не надо».

Потрясающая глава! Можно понять, почему так много спектаклей по «Бесам», почему свой вариант написал Камю. Если честно, мне эти идеи кажутся настолько головными, что обречены на забвение. И такие идеи - овладели миром? Суконные, математические, бредовые. Какие-то манипуляции, а не идеи.

6  главка.  Ставрогин и Шатов.

  «.. Шатов, чуть-чуть даже топнув ногой». Все, и дамы топают ногой!

Ставрогин:  «Петр Верховенский между прочим приехал сюда за тем, чтобы истребить вас (Шатова) в удобную минуту». Все же схема более бандитская, чем революционная, и - схема.

В чем логика брака Ставрогин?

Мольба Шатова:  «Мы два существа и сошлись в беспредельности... в последний раз в мире. Оставьте ваш тон и возьмите человеческий! Заговорите хоть раз в жизни голосом человеческим».

Схема вдруг превращается в  живые отношения.

Шатов в лихорадке. Это состояние присуще героям Достоевского.

7 главка.  Теория Шатова:  «народ богоносец».

Шатов - Ставрогину: «Вы отравили сердце этого несчастного, этого маньяка, Кириллова, ядом... Вы утверждали в нем ложь и клевету и довели разум его до исступления». Насколько правдиво?  Довести разум до исступления?! Так Ставрогин превращается в сверхчеловека, но время Ницше еще не пришло.

Знаменитый парадокс писателя: «Если бы математически доказали вам, что истина вне Христа, то вы бы согласились лучше остаться со Христом, нежели с истиной». Но тут речь о перерождении Ставрогина. Что за история?

Теория Достоевского: «Цель всего движения народного есть единственно лишь искание бога». Сейчас это звучит довольно выспренне и убого. «Бог есть синтетическая личность всего народа, взятого с начала его и до конца».

Очень примечательный разговор. Ставрогину навязывают роль лидера! Неверно.

Сладострастие. Тоже непременный мотив. Образ Ставрогина перегружен. По жизни он ближе к развратнику, по идеям - к революционеру. По-моему, ни тот, ни другой: ни развратник,  ни  революционер.

«Идет новое поколение, прямо из сердца народного, и не узнаете его вовсе». Тоже неверно. Если уж говорить о «поколении», то это - поколение убийц. Именно они поддержат советскую власть.

Безусловно, это самая интересная главка, останавливающая мое внимание при каждом прочтении. Все же эти теории кажутя доморощенными. Как им верить?

ГЛАВА ВТОРАЯ.

1 главка. Ставрогин и Федька Каторжный. У Федьки «астроном» становится «астроломом». По логике Достоевского, что аристократ, что бандит - одно и о же: не народ. Раз не народ, значит, отребье. Поэтому Федька - философ: он знает, что Ставрогину без бандита никак.

2 главка.   Ставрогин и Лебядкин. Опять колоритный тип. Очевидно, писатель знал этих людей больше, чем хотелось бы: сказывается каторга.

«Проговорил как бы». Достоевский слишком часто употребляет «как бы» - и его смысл стирается. Кстати, это «как бы» у Ставрогина чуть ли не всегда.

3 главка.  Ставрогин и Марья Тимофеевна. Если уж брак, то оба - заговорщики: идут в брак как на войну. Даже прожив столько лет, я не могу принять, признать эту тщету непременно взаимных мучений. Можно понять эти отношения, но уж никак не этот брак.

Безумная сражается за свою мечту. Она очень поэтична в своем безумии, своем желании счастья.  Достаток, положение в обществе  ее не интересует, потому что она - русская душою. Неприятно. Как текст, хорошо, но идеи почему-то непременно неприятны.

4 главка. Ставрогин и Федька. Нравится прием с ножом. Безумная почувствовала его  в руке Ставрогина, но скоро  Ставрогин увидел его в руке Федьки. Близость барина и разбойника: барин бросает деньги, а тот их ловит. Веселая игра.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.

1 главка.  Дуэль Гаганова и Ставрогина.

Вот скупое описание природы Достоевским: «Вчерашний дождь перестал совсем, но было мокро, сыро и ветрено. Низкие мутные разорванные облака быстро неслись по холодному небу; деревья густо и перекатно шумели вершинами и скрипели на корнях своих; очень было грустное утро». Не слишком ли функционально?

2 главка.  Артемий Павлович  Гаганов. Подробно и о нем. Так можно никогда роман не кончить, дорогой Федор Михайлович! Все это воспринимается сейчас как душевная щедрость. После поединка подробность описания Гаганова приобретает большой смысл.

3 главка. Кириллов и Ставрогин. Очень энергично! Стоит написать и такой резкий диалог без философий.

4 главка. Ставрогин и Даша. У него и тут роман. Перегруженный образ. Человек не может вместить в себя так много.

Опять этот треугольник: герой разодран двумя женщинами. Насколько я знаю, одна единственная женщина  способна разорвать на двадцать частей, а тут две скромно оттягивают по половинке.

Ставрогин: «Я теперь все вижу привидения». И этот сходит с ума! Клиника, а не роман.

Был поединок с  Гагановым, а вот с Дашей. Этого не было у  Степана Трофимовича и Варвары Петровны. Эти кажутся просто старосветскими   помещиками.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.

1 главка. Русское общество. Все воображаемо, но зато типы-то верны': люди остаются живыми!

Общество о  Ставрогине: «Объявлялось лицо новое, в котором все ошиблись, лицо почти с идеальною строгостью понятий». Что за дурацкие идеи!

Достоевский имитирует -  бесознательно - античный хор.  «Беги скорей домой, пока время, и убей свою мать». Это потом и поднимут сюррелисты  и прочие авангардисты. Увы, это не бред.

Циничность хора.  «Да хоть бы и сто хромоножек, - кто молод не был!»

2 главка. Отец и сын,  Степан Трофимович  и Петр Степанович. «Степан Трофимович, сам впрочем начавший спор, кончил тем, что выгнал Петра Степановича палкой». Тут, конечно, заезд в «Отцы и дети» Тургенева-Кармазинова.

Страсти вокруг «Что делать» Чернышевского.

Кстати, до палки дело не доходит; просто разрыв.

3 главка. Низость Петра Степановича. Теперь подробно описывается губернатор Андрей Антонович фон-Лембке. Роман без конца и без края.

Антиеврейское, но забавное по своей наивности. Просто и не знаю, что думать об этом. Чудится, безобиднные теории кончаются и начинается настоящая борьба. Я вот ничего для себя решить не могу. В обществе есть опасные группы всех национальностей, так что писателю лучше хранить нейтралитет.

«Был изящно вежлив». Как это, Федор Михайлович?

«Круг знакомств его был довольно обширен, все больше в немецком мире». Так что Лембке - немец! Значит, антинемецкое.

О жене Лембке: «Ей все это \\ухаживания\\ очень нравилось, даже стихи: сорок лет не

шутка». 

Отношения в браке. «Юлия Михайловна даже с каким-то испугом отобрала всю работу \\Лембке клеит макет церкви\\,

только лишь узнала о ней, и заперла к себе в ящик; взамен того позволила ему

писать роман, но потихоньку».

Петр Степанович  становится своим в их доме - и с этого начинаются их проблемы.

Тучи францусизмов. Откуда «абрютировать»? Abrutir = забить (морально) ; отуплять (умственно)  + огрублять.

Речи: странное представление Достоевского о либерализме.

ГЛАВА ПЯТАЯ. Бросается в глаза, что главы стали покороче. Нужный обман зрения.

1 главка. «В моде был некоторый беспорядок умов». Подготовка праздника - как чего-то сатанинского.

«Особенно в дамском обществе обозначилось какое-то легкомыслие и нельзя сказать чтобы мало-по-малу». Что это?  Мне это очень нравится: явная перекличка с критикой бывших жен в моем «Жуане».

Жена поручика: душераздирающая история. Среди скабрезностей вдркг ясно видишь жестокие нравы. С другой стороны, понимаешь, что ничего не меняется! Муж бьет жену, она играет в карты... Ужас.

Такой бал Сатаны слишком соблазнителен для писателя. Кавалькада низостей. Конечно, вспоминаешь не «Вальпургиеву ночь» Гете, но прекрасную сцену Михаила Булгакова.

Ограблением иконы Достоевский подчеркивает низость общества. Кстати, в других  романах такого нет. Невольно писатель все и вся смешал с грязью.

Был поединок с  Гагановым, а вот с Дашей. Этого не было у  Степана Трофимовича и Варвары Петровны. Эти кажутся просто старосветскими   помещиками.

Конец фон-Лембке тот же, что и князя Мышкина. Швейцария!

Сцена вокруг иконы. Экзальтация Лизы.

2 главка. Лизавета Николаевна. Едут к Семену Яковлевичу, «блаженному и пророчествующему». Забавно, что и в «Карамазовых» писатель повторит многие эти ходы.

Самоубийца. И этот мотив повторяется десятки раз в его романах. Так что конструкции романов становятся видимыми, а ведь в 19 веке такое почиталось за халтуру. Самоубийство развлекло компанию.

Надо ж, этот роман - как море! Бесконечно. В этом что-то от бесконечности души русского человека.

Лиза и ее муж. Поставила на колени, а потом принялась поднимать. Истерика.

Странно, но чем больше убеждаюсь в несделанности романа (наброски!), тем он милее.  Вот она, середина романа. Он переполнен несовершенством, но в то же время и неотразим. Так, наверно, плывешь в море: оно кажется таким обыденным, - а ты почему-то блаженствуешь. Потому что - стихия!

3 главка.  Свидание Степана Трофимовича с Варварой Петровной. Это ужасная пародия не только на светскую провинциальную жизнь, но и на все человеческие отношения. Все перевернуто.

Зачем подробнейше расписывать, как один человек унижает другого? Зачем упиваться этим унижением?

Май    Продолжение работы над «Человеком без свойств» Музиля.

108  главка.   «Нераскрепощенные народы».

 «Раскрепоститься хотели даже целые нации».

Дозирование духовности. «Без

духовности  нет  подлинной  человеческой  жизни,  но  при  слишком   большой духовности ее тоже нет».

Мысли генерала в сторону Моосбругера: «Порядок ведет к  потребности  в убийстве».

Вывод генерада: «Если  дух  -  это  не  что

иное, как упорядоченный опыт, тогда он в мире, где есть порядок,  вообще  не

нужен!».

109  главка.  Бонадея. «Ее система делила жизнь на два состояния, и переход от одного к другому не совершался без  тяжелых  потерь». Духовный мир светской проститутки!

«Она с любовью живописца подводила себе брови, слегка эмалировала лоб и щеки, уводя их от натурализма к тому легкому возвышению над действительностью и  удалению  от  нее,  которые  свойственны культовому искусству, тело было зажато в мягкий корсет, а к большим  грудям, всегда немного мешавшим ей и  смущавшим  ее,  потому  что  они  казались  ей

слишком женственными, она вдруг почувствовала сестринскую любовь». Разве это - не прекрасное описание движения души? Разве не в этом задача писателя?

Прекрасно показана общая «несоразмерность» мира: как она сходится на одном человеке. Это метод Музиля: человек «разорван» между космическим и житейским измерением.

110  главка. Моосбругер. Камера. «Он  часто надолго останавливался на каком-нибудь слове, и, когда наконец покидал  его, сам не зная как, через некоторое время слово это вдруг снова попадалось  ему еще где-нибудь. Он смеялся от удовольствия, потому что никто  не  знал,  что

ему встретилось. Трудно найти выражение для того единства его бытия,  какого он в иные  часы  достигал».   Но что приносит радость преступнику? Ощущение единства бытия. Кощунство! Ведь единство бытия достигается во вдохновении. Чем это «вдохновлен» Моосбругер?

«Коллективная» душа, что и множит, и стирает, и банализирует образ преступника.

«Тут его  никогда не покидала  какая-то  торжественность». Торжество ужаса? Вспоминается секундант Ленского из «Евгения Онегина».

 

И человека растянуть

Он позволял не как-нибудь,

Но в строгих правилах искусства.

 

Растянуть - значит, убить! Опять эта «страшная игра» общества с индивидом.

111 главка. Преступник и юристы. Нельзя быть «немножко» сумасшедшим.

112 главка.  Арнгейм.

«Ульрих не  поддавался ни на какие  ухаживания;  он  был,  как  болван,  безразличен  к  социальным преимуществам и то ли, казалось, не заметил, то  ли  не  оценил  предложения (Арнгеймом) дружбы».  Тут «загадка» Ульриха: он странен потому, что у него нет житейских целей. У всех в романе они есть, но не у него.

«Ульрих  демонстрировал смешное противоположное мнение, что жизнь  должна  приспособляться  к  духу». Первичность духа! Это слишком хорошо знаю по себе.

Эта черта воспринималась моими лужскими родственниками как идиотизм. Я не мог объяснить им собственную полноценность. Все в романе заставляет убедиться в высоких качествах Арнгейма. Он искренне читает нотации  воему воспитаннику Солиману.

«Наша задача - доставлять миру не только  товары,  но  и  лучшую форму жизни».

«Открытие,  что  его  бессильная  досада на Ульриха, если копнуть глубже, похожа на встречу не  узнавших  друг друга  братьев,  было  чувством  очень  сильным  и  вместе  благотворным».

Так Музиль ясно указывает на это родство.

Меня поражает перегруженность духовного мира персонажей писателя. Даже ветреная Бонадея предстает этакой неузнанной богиней, будучи просто распутницей. Признаться, про братьев мне читать особенно больно, потому что мой брат сделал все, чтоб лишить наши отношения всякого подобия родства.

Почему Музиль так развивает родство? Я ничего такого не видел ни в людях,  ни в жизни. Или я слеп, или жалок, или сумасшедший?

Открытия в синтаксисе.

 

«Лолита»  Набокова никогда не будет популярна в России. Тут все равно описанное становится лишь жалкой аномалией. 

Круг моего чтения:

«Замок» и «Процесс» Кафки,

«Альбертина» Пруста,

«Тошнота» Сартра,

«Смерть в Риме» Кеппена,

«Генрих» Новалиса,

Бодлер,

Верлен,

Рембо,

Малларме,

Лотреамон,

Лорка,

Моравиа,

«Улисс»,

Библия на разных языках.

Мое восприятие меняется. Новалис казался сказочно мягким, а вот стал темным и тяжелым.

Кафка казался талантливым, обиженным старшеклассником, но вот вижу, как близки его идеи. Близки, и, тем не менее, мне тяжел этот варварский, перегруженный немецкий язык. После Томаса Манна я оскорблен.

Почему так мало думаю о Набокове? Не понимаю. Мне казалось, его рассказы - подлинное открытие. Но нет!

В голову приходит Гоголь. Только он описал Россию такой, как я знаю.

Он и Достоевский. Прочие неискренни.

Гете обвинил французов: они мало поправляли его французский - и потому, мол, он так и не научился хорошо говорить по-французски.

Уже есть особая компьютерная литература. Вот оно что! Не убьет ли она «живую»?

«Бэч сзади. Bech is back» Апдайка. Хорошая вязкость текста, хоть и без ощущения рая и ада, как у Фолкнера. То пролетает в диалогах, то скользит в описаниях.

На книге Рожера Одена Odin'а мне не въехать  в семиотику, а более солидных книг нет. Оден говорит о кино, но так, что ничего понять невозможно. Хоть с терминами ознакомил, уже спасибо.

Перелом на 6 главе «Иисуса». Только теперь понимаю ясно, что справлюсь с массой романа. Она меня не раздавит. Такой важный психологический перелом. Главное предчувствие: Луций движется к смерти.

Кто бы мне объяснил, что происходит в современной литературе. Странное безвременье. «Забавная драма. Drole de drame».

В странах, объявивших монополию на культуру, давным-давно говорят о конце культуры, а в России ее никак не начать.

После «Иисуса» буду писать «Роман в письмах». С концом романа о Христе у меня будут готовы две книги.

Есенин предстает таким голубем в фильме Рейша «Айседора», что мы смеялись. Подошел к Редгрейв и доверчиво, как теленок, ткнулся ей в живот. Это даже не ложь, а просто шутка.

Складывается шесть дневников: общий, рабочий, слов, театра и живописи. Последние два - просто никакие. Не получаются.

 

Надо все ж понять, до какой степени тема «Лолиты» - американская. В России это не может прозвучать.

Так унижение русского аристократа выражает себя на американской почве.

Да, растлителем легче стать в Америке, чем в России, - но главное в рассказе - в вопросах, поставленным самим писателем:

-Куда я попал? Почему я не могу сказать миру и людям все, что о них думаю?

«Лолита» - это вызов, но с ясной примесью ужаса. Совсем не похоже, что Набоков «с гордостью» выбрал тему растления девочки.

Мнения Набокова.

О Достоевском: «Сентименталист, как Руссо и Ричардсон...». Забавно. Выписываю на английском, но с бумаги уже не несу в компьютер.

Это у Достоевского нет чувствительности sensory?

Герои Достоевского - это  мы, - но эти «мы» оказались на земле случайно.

Восхищение природой мешает писать, а Набокова читаю. Как все учителя, он не  замечает своей ограниченности и настаивает на своей правоте. Так и чувствуешь, что он вещает своим американским балбесам.

Как часто у Набокова ученый перевешивает художника! Будучи ученым, он склонен к прямолинейности, поэтому его невозможно читать бесконечно, как, к примеру, Достоевского. Конечно, мне бы хотелось поверять гармонию алгеброй, - но не до такой же степени! Больше интуитивности, больше простого желания писать - в работу.

Набоков отмечает высокое качество пародий Джойса, когда внезапно соединяются клише и истинная поэзия. «The Joycean parody is the sudden junction of its cliches with the firework and tender sky of real poetry. Пародия Джойса - это внезапное соединение его клише с вдохновенной работой и нежным небом действительной поэзии».

Апдайк отмечает, что характеры в произведениях Набокова перегружены яркими красками, они склонны к схематичности, но при этом не теряют своей анатомической достоверности.

Updike: «In «Defense of Lushin» Nabokov's characters live...  threir frames are loaded with bright color and twisted to fit abstract schemes but remain anatomically credible. В «Защите Лужина зарактеры живут... Их рамки нагружены яркой краской, они скручены в абстрактные схемы, но остаются анатомически достоверными».

 

Я совсем мертв, меня уже ничто не вернет к жизни. Жарко, кричат дети. Сын жалуется, что не оставил ему ревеня. Начинаю потихоньку писать и прихожу в себя.

«Концептуальная» поэзия: склеены кусочки разговоров «за жизнь». Этот современный русский поэт создал свою школу и разъезжает с лекциями по Германии.

Два еще советских аса, Аксенов и Айтматов, открыто радуются тому, что уехали из России. Мы вдруг оказались на равных: я только открываю мою Россию, - а они лишились той, что у них была.

Формула Бродского: «Любовь сильней разлуки, но работа длинней любви».

6 Материалы к шестой главе «Иисуса» - это письма. Продумал их порядок: теперь кипа бумаги подчинена идее.

Кажется, еще мгновение - и начну писать шестую главу романа.

Просыпаюсь в час ночи и радостно пишу роман.

Насмешка Глеба Успенского над статистикой: дробь-баба.

Лесков. «Мелочи архиерейской жизни». «Междукрылье болит».

Праздник Славянской Письменности и Культуры.

Письмо Луция его отцу.

Первые толстые журналы.

 «Ода королю Гарлема. Oda al rey de Harlem» Лорки.

 

Golpeaba el trasero de los manos

Con una cuchara.

 

Это прямое:

 

И давай меня он по-бывать,

Поварешкой ( cuchara) по жопе (trasero) похлопывать (golpear).

 

Забавно, что столько нехороших перекличек.

Июнь   У. Вильямс. «Музыка пустыни. The desert music». Поэма синтаксиса. Разбросанные точки, сдвинутые предложения.

Будто написано во Вселенной!

Что могу поделать, если в моей душе звучит только литература, а прочее - едва слышу?

Люда, прости меня.

У меня нет ничего, кроме моей молитвы: литературы. Неужели социальная жизнь так и останется для меня только бесформенным нагромождением кошмаров?

Первое письмо Стефания Луцию писал три часа.  Два дня - отдых. Потом три дня пишу по часу. Нельзя больше: слишком большое напряжение.

Опять отдых два дня. Так что пишу по сложному ритму, но уж не с легкостью. Куда там! В ритме творчества прощупывается ритм сердца.

Подходит время для очень ответственного письма: Луций - Демоклу.

Первые главы качаются синтаксически, но тут уже время появиться определенности.

Мало того, что у меня готовы две книги, но еще и «Заметки о французском кино». Материал к последней набирается с планомерностью, меня шокирующей.

Важное заявление Роба-Грийе, создателя «нового» романа, 1984. Всего девять лет назад!  «L'avenement du roman moderne est precisement lie a cette decouverte: le reel est discontinu, forme d'elements juxtaposes sans raison dont chacun est unique, d'autant plus difficiles a saisir qu'ils surgissent de facon sans cesse imprevue, hors de propos, aleatoire. Появление современного романа точно связано с таким открытием: реальное прерывисто, оно формируется нелогично соположенными элементами. При этом каждый элемент уникален и всплывает неожиданно, так что трудно опрделить, почему».

В переводе трудно передать столь огромный акцент на неожиданности. Так повествование «выпадает» в куски.

Прозрения Готорна в «Алой Букве». «... Was that Scarlet Letter, so fantastically embroidered and illuminated upon her bosom. На ее груди была фантастически вышита и сияла Алая Буква».

Достоевский, Данте, Готорн, Джойс, Музиль! Все, кто щедр на прозрения, - мои авторы, мои наставники и друзья.

Чтобы начать писать главу, часов десять разбираю материалы к ней, составляю ее примерный план.

Само письмо напишется за час, но трудно подвести себя к способности написать его: чтоб ты смог это сделать и духовно, и физически.

Прежде был ясен только Луций, а теперь разрабатываю каждого персонажа. Последняя стадия: десятки листочков разложены на полу, - и я ползаю и пишу. Постепенно листков становится все меньше.

Приятно, что «лишних» листков не бывает.

Почему я способен чувствовать тему?

Почему наугад, вслепую разрабатываю столь большие объемы?

Проблемы в нахождении материала. Например, я б хотел написать роман об эллинизме, об истоках христианства, - но получение материала к роману займет куда больше времени, чем написание самого романа!

Моя жизнь слишком ограничена, коротка, я не могу посвятить ее одному роману. Такой сон: приходит эпоха компьютера, - и он выставит огромные архивы! Исходя из них, и буду планировать.  Может, напишу роман о войне сороковых. Напишу о моих родителях!

Прочее - маниловщина.

Материала столь много, что он готов тебя раздавить. Надо научиться двигаться вслепую, больше доверять интуиции.

Обожаю дни творчества, но только по памяти: на самом деле, их очень трудно пережить.

Усталость такая, что не могу общаться и мучают кошмары.

Смотрю телик, чтоб информация увела подальше от самого себя.

Мне надо скрывать, когда мне больно и страшно. Творчество - прекрасный способ это скрывать, - но это видно всем, кто хочет видеть.

Еще в первой половине 19 века  Де Сталь высокомерно говорила о подражательном характере славянских литератур. Дама сходу обобщила, не будучи знатоком этих культур.

Это перекликается со словами Пушкина: «У нас еще нет ни словесности, ни книг. Мы привыкли мыслить на чужом языке». 

Все-таки, Пушкин не чувствует мощь древнерусской литературы – и это несправедливо. Да, он имеет право это сказать, но эта мысль – французская.

В моем романе полно писем, а они более держат строй мыслей, чем речевые характеристики.

Книга Соллера Sollerts'а «Праздник в Венеции». Перекресток данных искусства, биологии, биографий, приближение к газете и журналу.

Читая, постоянно думаешь: а на кой черт все эти нагромождения? Умно, интересно, хорошо написано и - без искусства.

Добротно сапоги тачает! Для книги одного ремесла мало.

Ей-богу, книге предпочел бы французскую газету, но ее достать труднее.

В фильмах Годара важен порыв художника, но Соллер о таком и не слыхивал. Никогда не поверю, что сами французы будут читать такую книгу. С их-то богатейшей историей литературы! Соллер - «новая» литература. Наверно, такое же пишет и мой Жуан: кропает прямо на компьютер. 

Книга Беллура Bellour’a «Междуобразье.  L’entre-image». Париж, 1990. 

Книга – прообраз будущих книг о кино.  Пропитана образами из фильмов.   Будущее у этой компьютерной литературы. Такая книга обрастет различными техниками, но она прекратится в фильм или в фильмообразное, образообразное желе.

 

«Смерть в Венеции». Кусок о Пфаррате. С. 33. «Und schlieslich wuerde der neue Habenstand nicht auch die Soehne ueberzeugen, die verlorene Schafe der Aufloesung. И, наконец, новое состояние не убедило бы также сынов, этих заблудших овец рассеяния».

Через десять страниц «растворение» Aufloesung опять всплывает.

 

Боже ты мой! Так и не одолеть слабое склонение! Видно, так и умру, не осилив. Der Bruch - грыжа. Des Bruches. А вот Der Tag - des Tages - это сильное.

11 Троица. С часу до двух ночи читал книгу Томашевского о Пушкине. Москва, 1990.

С утра выписываю стихи Сузанны Хоу Howe:

 

To be sent in slays

if we are not careful

To a slighty place

No shelter

 

Let us gather and bury

limbs and leаves

Is a great Loast

Can say for us now

stillest the storm world...

 

«Быть посланным на убийство Если мы не заботимся о ненадежном месте Нет приюта Позволь  нам собраться и похоронить  Ветки и листья  Великий Лоуст может сказать нам сейчас тишайшее в  бушующем мире».

Для моей души это - молитва.

Вот и дождь.

На очереди письмо от Глюкона Феликсу.

Вечером приезжаю к Умнову домой. Ему 60. Его мнение:

«Вас читать тяжело. Вы нигде не льстите. Я - шестидесятник, я понимаю ваши идеи (вы в них - поставангардист), но ваша литературная форма («Дон Жуан») трудна.

«Музыка для всех» написана легко. Но вы - не только русский писатель. Вы пишите очень легко; так не принято в русской литературе. Вы хотите только писать, но это не творчество».

Вы хотите только писать, но это не творчество».   Собственно, эту фразу оставляю на его совести.

Кто решает: творчество или нет? Я, во всяком случае, отдал этому занятию вссю жизнь.

А, к примеру, сам роман о Жуане писался долго и трудно.

21 Виктор говорил со мной, как с профессионалом, но  он намекнул, что мне надо пробиваться. Он уверен, в искусстве есть прогресс; мне это непонятно. Его жена рассказала о проблемах московской жизни в 60-70 годы.

24 Писал «прямо», но вот к концу шестой главы одолевают сомнения.

Сегодня читаю Аполлинера и Бирса. Такое сочетание французского и английского.

Из «Ночных работ у «Мертвеца». The Night-Doings arе «Deadman».

«Away of  the side of the North Mountain his little pine-log shanty projected from its single pane of glass a long, thin beam of light. В стороне от Северной Горы его маленькая хижина из грубо обработанной сосны. Единственное стеклянное окно бросает долгий, тонкий луч света».

Бирс любит нагонять ужас, но такие куски нравятся больше.

 

Достоевский.  «Бесы» 

ГЛАВА ШЕСТАЯ.

1 главка. Образчик бреда:  «Открытие заговора, благодарность из Петербурга, карьера впереди, воздействие «лаской» на молодежь для удержания ее на краю, - все это вполне уживалось в фантастической ее (губернаторша Юлия Михайловна) голове».

«Даже может быть история и весь русский либерализм благословят ее имя; а заговор все-таки будет открыт».

2 главка. Случай в полку и Лембке. Иконы заменяются  сочинениями Фохта, Молешота и Бюхнера!

3 главка. Прокламация. То затягивает главы, то сыплет ими!

Петр  Степанович: «Но обещайте мне Шатова, и я вам их всех на одной тарелке подам».

Дорогой Федор Михалыч! Как вы не правы! Их безумие опиралось на оное народа. И народ - столь же безумен, как эти революционеры.

Мне вот абсолютно не уловить логику и мотивы разговора. Он написан кое-как. Зато идея - ясна! Наверно, так Достоевский и писал: на идею.

4  главка. Лембке и Блум. Родственники и двойники. Ощущение, что Лембке говорит с собой, а не с Блумом.

Наверно,  Достоевский мало знал реалии русской жизни, а скорее, ее духовные движения. Поэтому его диалоги столь беспомощны. И этот. Теперь, задним числом, я чувствую его присутствие в Европе.

Но такой «воды», - говорю я себе, - полно в любой прозе.

-Нет, не любой! В концептуальной прозе Джойса ее не может быть: настолько концепция диктует структуру.

Но такого у  Достоевского нет.

Был ли он счастлив, подолгу живя за границей?  Не похоже. Меня прииягивает его текст именно потому, что писатель весь «разбалтывается», «раскручивается» в него: весь - со своими слабостями.

5 главка.   Петр Степанович и Кармазинов.

«Петр Степанович уже и прежде бывал у

него и всегда заставал его за этою утреннею котлеткой, которую тот и съедал в его присутствии, но ни разу его самого не попотчевал».

Кармазинов: «Гениального человека я люблю несколько глупым. Уж не гений ли он какой у них в самом деле, чорт его впрочем дери». Эти фразы куда больше повлияли на меня, чем мне казаалось прежде.

«Святая Русь менее всего на свете

может дать отпору чему-нибудь».

6 главка. Петр Степанович и Кириллов.

Тут одни безумия, в них верить нельзя. Полет революционера, его встречи с людьми - что это? Достоевский доказывает, что самая смелая пародия может оказаться правдивой.

Сюжет просто невероятен: Петр Степанович торопит Кириллова с самоубийством.

Петр Степанович и Шатов. Другой раз на эту сцену пошла бы отдельная главка.

7 главка. Ставрогин и жених Лизы. Опять дележ жннщины. Да черт бы подрал, сколько можно! Эти карманные страсти осточертели. Жених:  «Из-под беспрерывной к вам ненависти, искренней и самой полной, каждое мгновение сверкает любовь и... безумие... самая искренняя и безмерная любовь и - безумие!».  Каждый раз одно и то же!  Toujour la meme chanson.

Так уж получается, что Достоевский прямо  на своих читателях репетирует все свои романы. Мне, как писателю, это очень приятно.

«- Застрелитесь, когда нас будут венчать? (спросил Ставрогин)

- Нет, позже гораздо».  Все до деталей проработано в нескольких романах.

 Жених убегает, входит Петр Степанович. Глупо! Словно переход в пьесу.

«Подговорите четырех членов кружка укокошить пятого, под видом того, что тот донесет, и тотчас же вы их всех пролитою кровью как одним узлом свяжете». Но это бандиты, а не революционеры.  Все же эта идея слишком легковесна, чтоб  на нее работать. Нет, это слишком наивно.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ.  У наших.

1 главка. День рождения у четы Виргинских.

«Арина Прохоровна, видная дама лет двадцати семи, собою недурная, несколько растрепанная, в шерстяном непраздничном платье зеленоватого оттенка, сидела, обводя смелыми очами гостей и как бы спеша проговорить своим взглядом: «видите, как я совсем ничего не боюсь». Портрет не женщины, а исчадия ада. «Несколько растрепанная» - прекрасно!

Вот и видно, что обличает Достоевский: европейскую всемирную революцию. Тут уже нельзя не видеть, что писатель изучал вопрос. Иначе б он не ткнул пальцем в самую известную химеру.

Парад типов. Очень интересно, как себе представляли люди тогдашнее социалистическое движение.

2 главка. Спор о семье.  «Но откуда произошел предрассудок о семействе? Откуда могло взяться само семейство?».

Речь Шигалева.  «Выходя из безграничной свободы, я заключаю безграничным деспотизмом». Судьба России!

«Переделка девяти десятых человечества в стадо». Но это уже не советские, а фашистские идеи.

Не сцена, а размазня. Ее можно раздвинуть хоть на сто страниц.

«Глаза его (Ставрогина) сверкали». Везде одна краска.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ.

1 главка. Ставрогин и  Верховенский. Что это за отношения людей? Понять их невозможно. Что они хотят? Много головного в обоих персонажах.

 «Шатова кровь нужна, - засверкал

глазами Ставрогин». Чуть что, «сверкает

глазами».

«Слушайте, я вам (Ставрогин) завтра же приведу Лизавету Николаевну». Тьфу.

Шигалевщина = не надо высших способностей. «Мы всякого гения потушим в младенчестве».

Безумие Верховенского. Я вдруг вспомнил монолог слуги Поццо из «Ожидания Годо» Беккета.

«О, дайте, дайте, взрасти поколению». Идея Шенглера. Предсказал Вторую мировую войну. «Она будет  через двадцать лет, когда родится поколение, не знающее Первой мировой войны».

«Если потребуется, мы на сорок лет   в пустыню выгоним». Предсказание ГУЛАГа?

Ставрогин = Самозванец. Что-то уж слишком прямолинейно.  Вот что это? Какие-то жалкие бреды? Опыт Достоевского доказывает, что в писательстве самобытность решает слишком многое. Разве я сам думаю не то же самое? Быть личностью - главное. Кстати, быть собой и писать дневники - разное. Может, и не стоит стремиться к адекватности. Но раз уж у меня такой дар есть, раз уж это стремление стало смыслом моей жизни, то странно предавать себя.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ.

1 главка. «Солдат в тачке свез (бумаги Степана Трофимовича) и фартуком накрыли». Очень смешная деталь.

«Придут, возьмут и фью - исчез человек!». А нам-то не смешно!

Конечно, такое обилие прозрений меня вот сражает наповал. Как он мог все понимать? Рядом с ним Толстой - ребенок. Или уж талант без исторического чутья.

 «Когда принадлежишь всем сердцем прогрессу и... кто может заручиться: думаешь, что не принадлежишь, ан смотришь, окажется, что к чему-нибудь и

принадлежишь».

«Высекут, - произнес он и с потерянным видом посмотрел на меня». Степан Трофимович  окончательно окарикатурился. Он до конца завинчивает свое безумие.

 «Увидят, что ничего не сделал, и высекут».

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. Почему главы-то замелькали?

1 главка. Бунт. Конечно, в кавычках. Ссе-то ненастящее: даже рабочие.

Лембке - жене: «Наше супружество

состояло лишь в том, что вы все время, ежечасно, доказывали мне, что я

ничтожен, глуп и даже подл». Когда роман шагнул за половину, в нем все начало взрываться - и тут мастерство писателя.  Картина апокалипсиса.

Меня это трогает. Я б не стал писать роман о таком «пустяке»: копаться в г-не!

Достоевский не замечает, что и сам он уже пародиен, и сам слетел с катушек. Я вот решился пиать об античости, а ведь именно Достоевский хотел ухватить эту идею:  о Христе; я - подхватил его тему.

«Топотать»! И впрямь, время от времени все топочут. Топочут и сверкают глазами. А что им еще делать? А! Еще  все визжат и «привзвизгивают».

Лембке в поле. «Пристав первой части Флибустьеров, ваше превосходительство. В городе

бунт.

- Флибустьеры? - переговорил Андрей Антонович в задумчивости». Такие вот незатейливые перлы.

2 главка. Степан Трофимович и Лембке. Для бель-летр жидковато, для памфлета без желчи. И что?

3 главка. Юлия  Михайловна.

Кармазинов: «Водосточная, доктор, водосточная \\труба в Карлсруе\\, и я даже тогда помогал им писать проект». Жесточайшая критика Тургенева. Без специального комментария даже не понять, насколько она справедлива.

Идея Достоевского: скрестить литературный вечер и бунт. Причем оба - пропародировать. Но уж так много мелодраматических жестов, лихорадочности, выяснений отношений!

Обвинения Лизы. «Похоже было на то, когда человек, зажмуря глаза, бросается с крыши». Это часто! Так и ремарка в одной китайской пьесе гласит: «Все бросаются с горы».

Ставрогин объявляет, что он женат - и: «Никогда не забуду ужаса, изобразившегося в лице Варвары Петровны».  Так разом все начинает распадаться, взрываться. Узлы писателя. В «Бесах»  они слишком не сглажены глубиной событий. Получается, что «голых» событий, «голого» сюжета слишком много, а «мяса» - мало.

Июль    2 Закончил концептуальное письмо от Луция к Стефану.  Девять страниц трудного текста.

Вот она, новая литература!  Читаю новое поколение писателей. Настоящее испытание для всех, кто хочет творить. Ясно, что резко вырастет значение технических средств, возрастет роль детектива.

 

Бирс создает сам ужас, а не указывает на него в жизни. Искусственность ужаса не означает его слабости.

Таков и Достоевский.

Так комики изображают себя в автобусной давке с пятью морожеными.

Жалкое зрелище!

Помню, как говорил об этом с Валерой из «Лицедеев». Что с ними теперь? Привыкли использовать Полунина, как паровоз.

Полунин – не только комичен, но у него чутье на естественность ситуации.

Если не уходить от темы комического, то тем и велик Чаплин, что создает самые правдоподобные модели.

И в моей «Утке» ужас не всамделишный, а только воображаемый.

Я всегда помню об этом!

Кошмар, но не более того.

Значит, есть в мире такое, чего не может принять душа, - и ты обречен навсегда сражаться с враждебностью мира. Только она и порождает артистов. История искусства - история противостояния.

Бирс «Собачье масло». «At about midnight some mysterious impulse caused me to rise and peer through the window into the furnace-room, where I knew my father not slept. Около полуночи какой-то мистический порыв заставил меня подняться и заглянуть через окно в комнату с печью, где, как я знал, еще не уснул мой отец». Наверно, именно «печь».

Почему «furnace», а не  «fireplace»?

Поразила мягкость этого куска.

Мне казалось, такая мягкость есть только у Новалиса, на немецком, - а вот и английский язык   заявляется таким задушевным.

«Совиный ручей».

Разбираю в честь моей юности! Где-то в мои 27 лет рассказ поразил несказанно. Три части. Первые две части - обычный военный рассказ, каких тысячи.

Бирс говорит о герое: «Интеллектуальная часть его прирoды была стерта».

Мы видим, герой еще жив, но последние мгновения до своей смерти доживает очень ярко. То, что стоит за сознанием, оказывается прекрасным.

 

В 13-16 лет Пушкин пережил настоящую войну. Именно такое он получил представление о  собственной русской нации: он не мог не гордиться ее победой. Получилось родство по победе, а не как у меня: по ужасу и насилию.

Эпиграф к «Человеку толпы»: «On grey faceless tides of manswarm ciphers. В серых безликих приливах пустот (ничтожеств) человеческих кишений».

Столько мыслей вложено в этот рассказ, а он так и остается только идеей. Ну, вдохновил меня «Человек толпы» Эдгара  По, - а что же дальше?

Взял еще раз «Harper American Literature. Американскую литературу Харпера». Торо, Эмерсон, Мелвил.

 «Короба» Розанова. Прекрасный собеседник Василий Василич. Больше ни с кем особо не разговоришься. Не с Тургеневым же!

«Эта сторона рая» Фитцжеральда. У меня нет ощущения, что жизнь меняется, что внешние  события могут значить так много, как в этом опусе.

Глаз у него острый, а все равно жалкие мелькания. Куда ближе Кафка: там если что-то и происходит, то так, что стоит на месте.

У Фитжеральда большую роль играют прокладки кусков текста. Словно он не в силах высказать что-то важное. Или мне просто не понять чувств?

«He collected locks of hair from many girls. Он коллекционировал локоны многих девушек».

С возрастом теряю интерес к Блоку. Так вот совсем не узнаю себя. То считал его первой любовью, а вот предпочитаю французов.

Его отношение к Европе, к народу, его порочность - меня все шокирует.

Зачем он культивировал свою эпоху, свои представления о художнике?

Он на  самом деле слишком нежный и избалованный.

Он правильно поставил себе диагноз: education sentimentale воспитание чувств. Иногда коснусь его стихов - и замирает сердце. В юности казалось, у нас так много общего, а теперь из «общего» осталась одна красота его стихов. Тоже бесконечно много.

Третий Пленум Союза Писателей России.

Леви-Штрос. «Сырое и вареное. Le crut et le cuit». 1964.  Он математизировал человеческие отношения. Говорит об обществе аборигенов математическими формулами. Книга написана как симфония. И вкус, и математика, и философия, и эстетика.

Так «Сырое и вареное» - не только книга, но и опера!

«Соната хороших манер».

Есин, Жуховицкий, лужский Борис Рощин, Слепухин. Эти писатели продолжают жить. Наверно, их уже нельзя назвать советскими.

Неужели все эти мириады имен растворятся бесследно? Эти тонны того, что звалось «литературой», уже никому не нужны, - но что делать людям, когда сама эпоха объявляет им, что они не нужны?

В шестой главе «Иисуса» - заключительная россыпь писем:

Стефаний входит в круг Луция,

Феликс находит себя в театре,

дядя Луция Карп посещает Иерусалим,

Клавдий женится и имеет общие финансовые дела с Квинтом.

Карп, до конца изверившись в Луции, заставляет его ехать в Калатогу.

Пишу час, два, три - и ужас жизни проходит.

На улице ночь и обычный дикий вой, пишу в ванне.

Я как писатель обязан время от времени разрывать круг сложившихся персонажей; иначе не передается самый элементарный ужас жизни. Любая жизнь - адский перекресток, - и это надо передать.

Я не могу думать о том, будет ли «легко» читателю понять мой текст. Обстоятельства пододвигают Луция к гибели, он с ужасом убеждается, что он - пророк, что это сулит ему смерть.

«Поезд и город» Вульфа. Ясные переклички с моим «Дон Жуаном»: герой как бы воспламенен городом, его красками. Вульф: проникновения в огромное.

А вот герой «Невского проспекта» раздавлен городом, - и стоит сказать, что именно Ленинградом. Не могу не восхищаться Петербургом, не могу не проклинать Ленинград.

Седьмая глава «Иисуса» все ближе - и все яснее, что технически она должна онень отличаться от предыдущих. Это будут отдельные кусочки, объединенные ужасом происходящего.

Написать донос на Луция. Сколько их писали и еще напишут на меня! То-то опыт и пригодится.

«Loss of Breath. Прерывистое дыхание» По. Не отсюда ли Годар взял название своего фильма «На краю дыхания»?

По он читал наверняка.  Или Loss of Breath = потеря дыхания?

Колебания в стиле юного По. Огромные фразы, где предложения связаны большим количеством тире.

На той неделе закончил шестую главу «Иисуса». Мой Луций готов к путешествию, больше похожему на изгнание. Тут он  особенно близок: и у меня ощущение, что живу, появляется только в пути.

 

Достоевский.  «Бесы» 

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ  ГЛАВА ПЕРВАЯ.

«Праздник. Отдел первый». Появляется еще и «отдел»! Ну, спасибо.

1  главка. Но что же такое «праздник»?  «Непомерно веселит русского человека всякая общественная скандальная суматоха».

«Во всякое переходное время подымается эта сволочь». Даже слово «сволочь» - и то произнесено! Что-то уж слишком много окольных попаданий в Октябрьскую революцию!

«Интернационалка». То есть некий центр бунтовщиков. Она обвинена во всем, но что же это, не объяснено.

«Кармазинов-то главное и потребовал, чтобы буфета утром не было, пока он будет читать».

Стишата «Здравствуй, здравствуй, гувернантка!». Глупо.

«Степан Трофимович улыбок не примерял, хотя часто и плотоядно улыбался».

3 главка. Кармазинов  читает. Надо благословить небо, что язвительность писателя была, в общем, верно направлена. Вот и сейчас он описывает, конечно, не  Тургенева, но легион бездарей, изображающих писателей. То, как писатель проявляет себя, противоречит его общественному значению. Это просто жалкое вранье.

«Представьте себе почти два печатных листа самой жеманной и бесполезной болтовни; этот господин вдобавок читал еще как-то свысока, пригорюнясь, точно из милости, так что выходило даже с обидой для нашей публики».  Но получается «жеманная и бесполезная болтовня» самого автора, самого  Достоевского!

«Много говорилось о любви, о любви гения к какой-то особе, но признаюсь, это вышло несколько неловко». Это не Тургенев.

 «Тут непременно кругом растет дрок (непременно дрок или какая-нибудь такая трава, о которой надобно справляться в ботанике)». Это отмечал профессор Бялый в своих лекциях о Тургеневе.

«Мы зарыдали и расстались навеки».

«Атеизм, дарвинизм, московские колокола».  Это что, джентльменский набор мыслителя?

4 главка. Наверно, самому Достоевскому было легко писать эту необъятную сцену, где ничего не происходит.  Меня-то эта легкость всегда отвращала.

«А я объявляю, - в последней степени азарта провизжал Степан Трофимович, - а я объявляю, что Шекспир и Рафаэль - выше освобождения крестьян, выше народности, выше социализма, выше юного поколения, выше химии, выше почти всего человечества, ибо они уже плод, настоящий плод всего

человечества и, может быть, высший плод».  Интересно, что « романтик» высказал  очень важную мысль. Но она прозвучала в таком контексте, что не может быть воспринята всерьез.

Мне нравится сам сумбур и ужас сцены. Не это ли извечный портрет человечества?

ГЛАВА ВТОРАЯ. «Окончание праздника».

1 главка.   Степан Трофимович говорит о своем выступлении как о «схватке с людьми».

2  главка.  Юлия Михайловна: «Скажите, не явно ли, что все это заговор, низкий, хитрый заговор, чтобы сделать все что только можно злого мне и Андрею Антоновичу? О, они уговорились! У них был план. Это партия, целая партия!». Дама раскрывает план писателя: «политизация» всех отношений.

Кажется, нет конца самой жалкой болтовне, и вдруг - сообщение, двигающее действие: «Лизавета Николаевна прямо из кареты предводительши изволила пересесть в карету Ставрогина». Действие уже забыто, заболтано, но вот оно опять просыпается и вспыхивает.

И вот все действие запросто переносится на бегство Лизы. Плохо.

3 главка. Вот действие сделало круг и вернулось к основным протагонистам.

«Вся эта ночь мерещится мне до сих пор как безобразный кошмарный сон». Вроде предисловия. В романе накопилось столько неправдоподобного, что его хорошо бы поскорей закончить.

Бал:  «смирный мелкотравчатый люд».

«Кадриль литературы». «Честная  русская мысль» изображалась в виде господина средних лет, в очках, во фраке, в перчатках и - в кандалах (настоящих кандалах)».  Не очень.

4 главка. Пожар в Заречье.

Лембке: «Пожар в умах, а не на крыше домов». Достоевский заботливо прокладывает повествование такими вот историческими фразами.

Начинаются трупы!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.

1 главка. Ставрогин и Лиза. Странно, но эта сцена мне кажется самой живой в этом нарочито обличительном романе. А в чем секрет? А в том, что Достоевский пишет о себе. Меня это трогает. То все какие-то измышления и обличения, а то исповедь сердца.

Что в предыдущем деловитом описании пожара? Да ничего. Просто был запланирован, так и написан. А тут - искренне. Вот так без обличений говорить - куда труднее. Видно, как страстно любили говорить наши предшественники.

 лиза: «Мне всегда казалось, что вы заведете меня в какое-нибудь место, где живет огромный злой паук в человеческий рост, и мы там всю жизнь будем на него глядеть и его бояться. В том и пройдет наша взаимная любовь». Открытие! Такое прозрение просто гениально.

 2  главка.  Идея сына Степана Трофимовича: «Одна великолепная, кумирная, деспотическая воля». Он опять убеждает Ставрогина возглавить - что?

Лиза: «И  на край света за вами пойду,  о, пойду! Пойду как собачка...». 

Почему непременно это унижение? Неужели такое выражение любви было хоть сколько-то распространено?

Но, кстати, оно и очень современно. Может, это и плохо, что я мало знаю об этой истерической стороне любви.

Мои первые две жены «устраивались» замуж, они и не знали, что страсть бывает. Я хотел страсти, но они хотели брака.

3 главка. Лиза и Петр Степанович.

Жених Лизы настигает ее в поле.  Лиза: «Дайте мне пощечину и убейте здесь в поле как собаку!».

Эти личные сцены очень нравятся: тут-то и понятно, что за отношения у Достоевского  с женщинами. Видно, как они складывались! Кстати, и в моих опусах ясно, как  складывались мои отношения. «Складывались» пишу два раза, чтоб подчеркнуть процесс.  Так приоткрывется тайна. Видно, что женщины заставляют страдать, что они несут только страдание, а не радость.

«Упомяну лишь, что в это утро Степан Трофимович был уже в лихорадке». Все - в лихорадке! Кажется, герои писателя неспособны избежать это состояние. В чем выражается это состояние организма?

«-Но зачем вы становитесь на колени? (спросила Лиза).

- Затем что, прощаясь с миром, хочу, в вашем образе, проститься и со

всем моим прошлым!».

Избиение Лизы.  «Буйство толпы над Лизой».  Так вот все намешано!

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.

1 главка. Петр  Степанович, его «оправдание». А вот и настоящее событие: «Ставрогин

уехал внезапно с полуденным поездом в Петербург». Я сам не очень понимаю, как крутить пружину романа, но события должны быть строго логичны.  Этот отъезд именно таков.

«Общее собрание» пятерки. Почему не выделено в отдельную главу?

Петр  Степанович: «Вы всего лишь один узел бесконечной сети узлов и обязаны слепым послушанием центру».

Но у Достоевского это сказано с иронией.

А где тут ирония? Настоящие, большие организации народовольцев уже существовали и им сочуствовала очень серьезная интеллигенция.

Я всегда думаю о Блоке, о традициях его семьи.

Всегда эта глава казалась очень умозрительной.

2  главка. Что же после «заседания»? «Чувствовали, что вдруг как мухи попали в паутину к огромному пауку».  И это - «революционеры»?!

«Смерть Лизы» - обмолвился Достоевский. Так она была убита? Тот эпизод довольно смазан.

3 главка.  У Кириллова.

Петр Степанович и Федька. Просто сшивание романа. Федька - философ! Казалось бы, Камю должен осудить в этом романе ангажированность, но француз превознес  роман, а с ним и  его слабости.

4 главка. Среди нереальных событий убийство Федьки - реальное. Вот убрать это событие - и действие рассыпится. Прочие слова - только слова.

ГЛАВА ПЯТАЯ.

1 главка. «Катастрофа с Лизой и смерть Марьи Тимофеевны». Теперь надо распутывать смерти, объяснять их.

Шатов, его кошмар.

Встрча с Марией. «Этот сильный и шершавый человек, постоянно шерстью вверх, вдруг весь смягчился и просветлел». А что за краска? «Шершавый человек, постоянно шерстью вверх».

2 главка. Эркель. Скаканул по Эркелю и - к Шатову. Все на живую нитку.

Интересно, что Мари, как и другие женщины, делают повествование более понятным и правдоподобным. Но непременно со слезой, с криком, с лихорадкой! Между тем, эмоционально это довольно однообразно. Надо читать  без анализа. Credo quia absurdum Верю, ибо абсурдно. Надо: читаю, ибо абсурдно.

«И  (Мари, Марья Игнатьевна) она опять упала на постель в припадке той же судорожной боли; это уже в третий раз, но на этот раз стоны стали громче, обратились в крики.

- О, несносный человек! О, нестерпимый человек! - металась она, уже не

жалея себя, отталкивая стоявшего над нею Шатова». За что эти тучи истерик обрушиваются на читателя?

3 главка. Столько живого в Шатове! Все прочие персонажи забыты, главный - Шатов, - и повествование не кажется таким беспросветным.

4 главка. Роды Мари. Достоевский не пощадил читателя.

5 главка. Кириллов. Привычное для читателя состояние: перед падучей. Романы Достоевского  переполнены одними и теми же физиологическими приметами: так писатель имплантирует свою физиологию в читателя. Столь страстное проникновение  в других!

6 главка.  Шатов стал отцом. «- Marie, - вскричал он, держа на руках ребенка, - кончено с старым  бредом, с позором и мертвечиной! Давай трудиться и на новую дорогу втроем,  да, да!».

Август   Письма Луция Эпулону и дяде. Ничтожность Эпулона.

Как жили бедные в Риме? Как Эпулон.

Контекст  его жизни - мелкие проблемы: мало денег, живешь в переполненной комнате, далеко ходить за водой.

Сначала литература робко выглядывала, но вот он ведет мою жизнь, моделирует ее, - и спасает меня уже тем, что все подчиняет себе, во всем меня ограничивает ради себя самой. А сколько я потерял из-за того, что вокруг были слабые, фальшивые книги! Прочти я сразу в 1975 «Вальс на прощание» Кундеры, моего второго брака не было бы, потому что книга говорит о моем страхе, о моем чувстве вины того 1977 года.

«Реалии жизни и искуства» пишутся хорошо. Выходит, если доживешь до сорока лет, будет, о чем писать.

Сделать самопознание работой! Я прочел столько воспоминаний - и обычно мне стыдно за автора (даже если это Гете): как не совестно так много скрывать, так мало знать себя!

Близится конец 6 главы, и удивляюсь, как хватает сил плавать в открытом море.

Огромные матералы к «Роману в письмах». Работа по осмыслению среды. Мой герой проживает свою судьбу, встречая тех людей, которых встретил я. Актерская династия на сломе времени. Герой, его жена и - отец и сын. Все связаны с театром.

Куда заведет эта груда набросков?

Луций складывается из черточек, замеченных другими.

Ни одной искренней передачи по ТВ и в СМИ - о Блоке. Не пришло время?! Но когда же оно «придет»? Понятно, нельзя ничего сказать о живущем Бродском, - но почему молчание и через 70 лет после смерти?

Знаковое произведение: «Записки Мальте Лауридса Бригге» Рильке. Я обречен всю жизнь возвращаться к этим строчкам, - но могу ли их понимать?

11 сентября, улица Тулье. 1. Запах. Юноша дышит страхом.

2. У окна. Звуки. Герой засыпает в них. Пустоты между первым и вторым абзацами сразу задают ритм.

3. Шумы прячутся в тишину.

 4. «Я учусь видеть».

5. Лица, что прячутся людьми.

6. «Я боюсь».

Как можно более по-русски писать письма персонажей «Иисуса». На виду должна быть не идея нового бога, на именно повседневная жизнь.

Мир вокруг Луция распадается: реляции, письма заменяют человеческие отношения, разъеденные «нормальным» равнодушием.

Связь Луция с  Богом столь огромна, что мало  места для человеческих отношений.

Проблема в том, что он не носится со своей душой, как современный человек, не «напускает» психологии в свое существование, - а потому искренне не понимает, почему его убивают.

Он попадает в шестеренки карательной системы государства и гибнет случайно. Тут и мое представление о христианстве: при его зарождении никто не воспринимал его всерьез, никто с ним особенно не боролся.

Блок и Библия. «Жена, облеченная в солнце» - Апокалипсис. Жена, реальная жена поэта, предстает то Вавилонской блудницей, то Девой. Взять такие стихи:

 

Я сел на белого коня

И щеки жег осенний холод.

 

Библия: «И воинства небесные следовали за Ним на конях белых».

У него много таких отсылок к Библии, но надо же помнить, что он еще не знал страшного опыта разрушений.

Одно дело писать

 

Все небо скроет гнусный грех,

 

- а совсем другое родиться в атеистической стране.

Стихи Блока прекрасны навсегда, а личность его все больше отталкивает.

Она - Дева и Блудница, он - монах, Христос, Жуан.

Не так много общего между этими образами.

Советская власть романтизировала образ - надолго! То, что у него был сифилис, до сих пор сказать нельзя.

Читая его стихи, странно чувствовать, что с каких-то пор он тяготится жизнью, что он просто не выдержал того, что принесла ему жизнь.

И я, кажется, жив только потому, что моя молодость прошла. Спасение - в старости!

Это большая ошибка и злючки Петрушевской, и мириады прочих «писателев»: они пишут о выживании, а надо - о жизни.

«Поставьте мне памятник, раз я страдаю!».

Почему вы решили, что вы с вашим страданием  - в центре мира?

Страдания описываются часто, но в большой литературе они не становятся центром.

13 августа: закончена шестая глава. «Нехороший» день по приметам (как «нехорошая» квартира у Булгакова).

Шестую главу «Иисуса» заканчиваю в доме отдыха общества «Освобождение». На берегу Волги!

В этой главе появились и новые персонажи.

Потому что жизнь вымывает людей.

Она меняется вопреки нашему смыслу: вопреки тому, что мы о ней думаем.  Чукавино - в десяти километрах от Старицы (князья Старицкие, вроде, родственники Грозного). Взял с собой евангелие на четырех языках (русский, итальянский, украинский, испанский). 

Вот оно, Тверское княжество! 

Открываешь Россию – и это еще интересней, чем Запад.

Вхождение в 7-ую главу идет болезненно: совсем другой ритм. Луций в возрасте Иоанна Крестителя.

И Гете, и Пушкин имели много случайных женщин, но при этом, в отличие от Блока, они не примеряли к себе образ Христа.

Сейчас просто страшно и думать об этом кощунстве.

Да, это - от Ницше. С одной стороны, Блок шлет проклятия Европе, с другой - жалко их копирует. И для него,  как для Белого (розенкейцеры), это кончилось ужасно.

И как Блок нес все это?

Пьянство, приятие революции, Ницше!

Он умер от такой гремучей смеси, раздавленный противоречиями. А Рахманинов? И он после 1916 двадцать лет писал совсем мало. Революция столь многих если не убила, то ошеломила, лишила дара.

Насколько ближе позиция Ахматовой! Нести эпоху на  своих плечах, заставить всех - и потомков - поверить в величие подвига.

 

«Вальс на прощание» Кундеры. Моделирование ситуации, ее подача, вход в нее персонажей – все идеально. 

Как не удивиться этой скрупулезности, четкости и конспективности?  Да, да! Конспект «Тома Найденыша».  Фильдинг, ужатый на 20 век. Опускается все, что не имеет отношения к развитию действия.  

Есть место и выпуклости характеров. 

И от «Невыносимой легкости бытия» остаются в памяти именно  характеры.  Может, потому, что читаю в переводе, ощущения языка нет вовсе, а без него и сцены быстро забываются.

Хотя, почему «в переводе»?   Наверняка, он сам желал видеть книгу на французском.

Как много значит мощь концепции! Попробуй, забудь Блума! Тут перевод предстает драматургом: мне чудится, какие-то сцены списаны Кундерой с самого себя, мне активно мешает моя собственная фантазия. 

Но почему повествование остается теплым? Столь ясная структура легко могла бы заморозиться.

Конечно, у Кундеры нет структурного блеска (как не вспомнить «Мороз, Красный нос» Некрасова?), зато удивительное равновесие.

Холод и выдержанность структур Кундеры отражают холод и эклектичность нашего мира. Его персонажи преодолевают эти структуры, с трудом вырываются из их холода и рациональности.

Впечатление, что Кундера в романах имитирует те социальные структуры, что унижают и раздавливают нас.

Мое личное убеждение, что я был унижен такими структурами: первые две жены в браке создавали именно их.

Как бы обычная беседа, порой чуть не задушевный рассказ, - а мне страшно. Поэтому в августе в мои сорок два года и устроил «месячник» Кундеры.

Я помню, как читал романы Слепухина, единственного литератора, что обратил на меня внимание.

Я читал их для того, чтобы их любить, - но Юрий Григорьевич был невыносимо банален: как в литературе, так и в жизни.

 И все-таки это было человеческое внимание, столь удивившее меня.

В детских мечтах мне хотелось, чтоб мои рассказы читали мои родственники - и тогда б ездил в Лугу, как на праздник. Но они не могли мне дать даже той теплой банальности, на которую был способен Слепухин.

Ну, и что, что он - средненький?

Зато он - Человек.

А с Кундерой такой сердечности мне не надо: его тексты достаточно огромны, с ним говоришь через это огромное, как с живым человеком.

Приезжаю как-то к Юрию на дачу, а он там среди трех милых дам. Конечно, меня подвели к племяннице, очень приятной, но равнодушной к искусству девушке.

А какой он свершил  подвиг, когда приехал в мою гнусную коммуналку!

Роман «La vie est ailleurs». 

Сначала значения  ailleurs.

В другое место, в другом месте

partout ailleurs  в любом другом месте  

nulle part ailleurs  больше нигде, ни в каком другом месте

ailleurs que  нигде кроме

par ailleurs  с другой стороны; по другому пути,  сверх того, кроме того; в то же время

d'ailleurs  из другого места, впрочем; к тому же, притом 

aimer ailleurs любить другую; изменять

etre ailleurs, avoir l'esprit ailleurs думать о другом, замечтаться; быть рассеянным,  другие страны; чужие края.

Тогда, может, смело перевести «Жизнь взаймы»?

Или «Жизнь впрочем»?

Чтоб уж совсем стало непонятно.

Для себя окончательно отказался от мечты читать чешскую литературу в оригинале. И зачем? Сам Кундера хорошо знает французский. Другое дело, что из словаря непонятно, что же значит название романа.

После Музиля смущает банальность этого повествования. Зато уж диагнозы поставлены четко!

Героя мучает отвращение к самому себе, только бегство к высокому помогает избежать унижения. Созидающие сны мальчика. Что касается  образа Яромила, то для меня такие наброски не только не достаточны, но унизительны.

По мере врастания Яромила в реальность повествование банализируется.

И в поэтичном, и в реальном автор одинаково ровен - и это отсутствие иерархии превращает писателя в бесстрастного демиурга.

Как Яромил может расти «вдоль» литературы, если в жизни он - соглашатель? Что же это за «литература»?

«Шутка» совсем уж банальна, а «Жизнь впрочем» являет рацио.

Ми’лан образован, но плохо, что каждое мгновение он заставляет это почувствовать. Мое впечатление, что он стал знаменитым в честь его протеста против большевистского режима в Чехословакии.

Его растиражировали в честь этой левизны, прежде всего, а потом уж как автора. Уже сейчас его читают только специалисты.

 Сейчас в искусстве столько политики!

Но надо помнить, что европейцы, прежде всего, помешаны на левизне. Они премировали столько советских фильмов в Каннах, что их похвала кажется подозрительной.

 Я уверен, что левое болото еще повергнет Европу в неописуемый хаос.

Разве это может быть достоинством писателя: провозглашать либеральные ценности?

Да, почтим сообща Солженицина за его страдания, за его подвиг, - но зачем банализировать этот подвиг?

Милан описывает становление - конспективно!

Какое тут развитие характера?

Он борется с китчем самим китчем.

Такой кумир может быть только европейским: надо знать европейскую культуру, чтоб увлечься таким повествованием.

И Джойс в «Портрете» дает становление. Это – сцены, - зато какие!  Они столь тщательно выписаны, что их художественность можно преподавать как образец. У Кундеры лишь своеобразие, но уж никак не глубина.

Что у Джойса, что у Рильке («Мальте») есть ощущение раскаленной магмы души, из которой растет художник.

Не у чеха.

Откуда это жалкое заигрывание с читателем, откуда банальности? Потому что Кундера и понимает себя, как часть массовой культуры. Скучный автор. «Легкость» понравилась, но прочее плохо.

 

«Китами» 20 века Ахматова (как и я!) считает Джойса, Кафку и Пруста.

Но - не Рильке!

Мы все любим «Рильку» за тонкие мысли, мы обожаем «реализм» Флобера,- но наше сознание принадлежит этой заветной тройке.

Разве один Кафка сказал, что жизнь бессмысленна и жестока?

О том же говорит и Пруст, и оба выводят эту формулу - невольно. Должно передать процесс жизни, а теории пусть появятся  у читателей. Оба мастера размывают понятие события.

Думаешь о прозе Толстого - и приходит в голову, что все мы, русские, недостойны нашей русской культуры.

Толстой в «Войне и мире» описывает войну и как историк, и как граф, а еще и пытается заглянуть в душу персонажей.

Все же больше он остается графом - и это привлекает.

Солженицын описывает личные страдания в «Гулаге» - и эта позиция человека, которого травят, как зверя, достойна уважения.

Но разве меньшего уважения достоин Толстой, что он - граф?

Ему что, умереть с горя оттого, что он - граф?

Почему забитость, униженность должна уважаться, а достоинство и богатство - нет?

«О Пушкине». Ахматова. Москва, 1989.

В течение всей жизни она не теряла из виду свого любимого соратника. Тут дело и в том, что в России Ахматовой было много Пушкина, а теперь от его эпохи осталось только приятное воспоминание.

Именно приятное, хоть мы знаем все ужасы того времени.

Анна права: Пушкин запутался в придворных играх. Тут он стал жертвой своего слоя общества.

Словно б кто-то когда-то был защищен от клеветы!

Но по отношении к Пушкину она была неизбежна, потому что над ним открыто смеялись.  

Это теперь певец Кобзон не уступит в положении ни депутату, ни бизнесмену, но тогда человек искусства считался существом более низкого порядка.

Что-то лихорадочное во всей судьбе Пушкина.

Он всегда задыхался, всегда куда-то спасался. Нормально! Он был бы другим, если б ему дали путешествовать «за бугор», как, к примеру, Бодлеру.

 

Левшин, 1783. «Разряженная в прах девица». Видимо, «в пух» появилось позже. Державин. Его «тихогром» - явная калька с «фортепьяно».

Единственный поэт из 18 века, кто любим столь же, как и современные.

Высокий чиновник и - поэт.

Современниками только потому  и уважаем, что государев чиновник.

Почему тема ужаса жизни вовсе не звучала в 18 веке?

И Пушкин прошел мимо этой темы, и Фет, - а у Бодлера она звучит со всей силой. Мне неприятно, что учат французы. Пускай.

Зато после Державина редкое наслаждение взяться за Лотреамона.

13 Написана шестая  глава «Иисуса»!

Как забавно, что Костя ставил себе в заслугу занятия Львовым. Куда, мол, тебе до такого!  «Ты из низшего социального слоя». Так и сказал.

В душе он всегда презирал  меня, хоть при встречах протягивал руку. «Я - аристократ, а ты - г-о». Вот и весь сказ.

А рядом с Державиным Львов - и не поэт вовсе.

Почему рафинированный (как он считает) Костя уверен, что моя проза вульгарна и ниже его?  Он «по-дружески» столько лет унижает меня. 

Я ему как-то сказал, что пишу «Деву Марию», а он в ответ ехидно улыбнуться. Мол, куда тебе со свиным рылом в калашный ряд! 

Зато какой друг Державин, как он ведет меня!

Луций растет в других.  Ясно ли это читателю:  как его пророческий дар заражает верой других? 

Стресс, связанный с печатной машинкой. Ее несовершенство, ее грохот, ответный злобный грохот соседей - все это слишком переполняет мою жизнь.  Но в этой работе нет бесчеловечной усталости, что подстерегала в спорте, тут я всегда остаюсь человеком. Я уже знал, стартуя на 800 метров, что через минуту не буду чувствовать себя человеком.

Столько воспоминаний, связанных со «Всемирной библиотекой»! Словно б она была центром моей юности.

Роман не закончен, а уже надо начинать переработку всего материала.

Помню, прошлым летом перелопатил весь ворох подготовительных материалов. Сколько за год появилось персонажей!

И всех люблю.

Я всегда думаю, когда мне грустно:

-Как тебе не стыдно? В твоей жизни так много высокой божественной любви!

Я все кажусь себе героем из «Сна смешного человека» Достоевского. Так мне страшно помнить Питер. Я счастлив уже потому, что унес ноги от его кошмаров. Но, честно говоря, смог бы без этих кошмаров написать роман о Христе? Не верю. Они - топливо моей души.

Сентябрь    Не думай, что пишешь, но думай, что служишь Ему. 

Юбилеи Трифонова и Стругацких. Слово до конца чужое - «юбилей»! Зато как оно подходит писателю! Ты умер, а колокол все звенит.

Шаламов и Гинзбург: лагерная литература. Она не может не быть мрачной, потому что она правдива. 

Я не могу это читать после Солженицина: последним уже все сказано. Это уже публицистика! Тогда лучше читать академика Сахарова.

Я чувствую, как красив текст Генри Джеймса в оригинале, а на русском он безвкусен (Москва, 1974). Дайзи Dazy умирает в каких-то житейских сложностях, а мне надо, чтоб он умирал в языке.

Просмотрел все рассказы.

Все - не мое, хоть и понимаю исключительную одаренность Джеймса.

Структура седьмой главы «Иисуса»: упругие главочки. Ритм - прежде всего.

Так долго не мог вырваться из шестой главы, зато тут легко.

Этот момент всегда приятен: когда проясняется структура.

Луций взрослеет - и мне важно, что - среди других. А будь он такой же, как я, я б и не взял его в главные герои. Пусть он будет другим: недоступным, гордым, далеким.

Мой герой не может быть комплиментом мне самому. Он всегда против меня, всегда показывает, как много я потерял, что не принял жизнь людей. Мне приятно, что социальная жизнь не предстает кошмаром.

Да нет! Она устраивает слишком многих.

Нашел силы засесть и за «Ложь». Герой задыхается в кошмарах, и они выписаны вообще. А надо в частности. Так что нет сил на конкретизацию, на проникновение.

Но и набросок - много! Такова современная эстетика. Я сам вижу: на творчество нет сил. Уже сейчас! Что же будет лет через десять?

Не могу без щемящей боли читать Томаса Вульфа. Видно, прощаюсь с юностью. И Шуберт, и Вульф так и не смогли проститься с юностью. Удастся ли мне? Читаю «Ткань и рок» - и вижу, что Вульфу не хватило возраста, чтоб дожить до ясности этих проблем. Умер в 38.

Опыт Кафки - всемирный, но опыт Вульфа - только его.

«Роман в письмах» тревожит. Тревожит то, что не могу.

Меня будоражит огромная идея, воплотить которую, скорее всего, не смогу.

Так каждый человек - памятник каким-то своим мечтам.

Кто еще, кроме него самого, может ими интересоваться?

Писатель делает воплощение мечты своей работой - и мало шансов, что это у него получится.

Разве не потому так болезненны отношения с другими людьми, что у них нет мечты?

Даже если человек мечтает построить дом или купить дорогую машину, он мне ближе, чем те, кто без мечты, кто «просто» живет.

Книга Скрутона Scruton'a о современной            архитектуре. Книга подсказывает, что работа души - умение пройти по одним и тем же кругам.

Так, в детстве любил Гауди, а теперь приятно «рационализировать» rationaliser мое отношение к  нему. Так и в Лугу возвращаешься, чтоб понять, что же было еще при родителях.

Литература низведена до скандалов.

Особливыми кошмарами  гремит Владимир Сорокин.

Поэтесса обвинена в продаже наркотиков.

Она только что вступила  в Союз Писателей. «Немецкая волна» ее защищает. Понять ничего невозможно.

Когда арестовали Бродского, это было событие, - в теперь все равнодушны.

14 Потихоньку, кусочками, делаю седьмую главу «Иисуса».

Еще не опомниться от вчерашнего страха: казалось, не начну новую главу «Иисуса». Не надо, чтоб тебя провозглашали частью русской культуры; достаточно твоей искренности, твоего чувства.

 

Достоевский.  «Бесы» 

ГЛАВА ШЕСТАЯ.

1 главка. Убийство Шатова. «Это было очень мрачное место, в конце огромного Ставрогинского парка». Подчеркнуто, что парк-то - Ставрогинский.

«Все они, в продолжение всей этой,

может быть, десятиминутной возни с трупом, как бы потеряли часть своего сознания».  Кстати, «может быть» у  Достоевского никогда не выделено запятыми. По логике писателя, они перестают быть людьми. В том-то и дело, что в жизни этого нет! Сколько таких сталинских убийц премило доживают свой век. «Еще много тысяч предстоит Шатовых».

Это убийство собственно означает, что в оставшуюся одну десятую часть  роман должен стремительно закончиться.  Я потому рассчитываю, что роман мне не кажется сбалансированным.

2 главка.  Петр Степанович и Кириллов.

Дуэль! «Если вы застрелитесь, то вы станете богом, кажется так?

- Да, я стану богом». Ох, уж эти манипуляции с божественным! Счел бы их кощунственными, кабы не мое коммунистическое прошлое. И впрямь, Лениа рядили в бога, и много, долго, настойчиво рядили.

Философия Кириллова: «Я обязан себя застрелить, потому что самый полный пункт моего своеволия - это убить себя самому». Это мне тоже близко: апофеоз ложной воли.

 «Для меня нет выше идеи, что бога нет. За меня человеческая история. Человек только и делал, что выдумывал бога, чтобы жить не убивая себя; в этом вс всемирная история до сих пор. Я один во всемирной истории не захотел первый раз  выдумывать бога. Пусть узнают раз навсегда». Чудовищно, но верно. Человек - жалкий богоборец, этакий вечный изобретатель колеса. Он не поймет, с чего это оно все время получается квадратным.

Самая лучшая, самая правдивая сцена во всем романе. Я вдруг представил, как читаю ее со сцены. Когда-то ж я хотел быть чтецом. Одна такая сцена вдруг приподнимает бреды целого романа. Все же эмоционально он очень прямолинеен, если не скучен.

Вот Петр Степанович и Кириллов стоят с направленными друг на друга пистолетами.   Точно и страшно.   Два безумия.  Кириллов в углу, его поза неестественна.

3 главка.   Опять вода какая-то!

ГЛАВА СЕДЬМАЯ.  «Последнее странствование Степана Трофимовича».

1 главка.  Повествование, приближаясь к финалу, делает кольцо: повторяет начало.

2  главка.  «Он видел пред собою ту, которую он уже предызбрал себе в будущий путь, и спешил, так сказать посвятить ее».

«Холерина перешла таким образом в другой припадок, истерического самоосуждения».

И что? Под эту «холерину»  Достоевский возобновляет эпилог «Преступления и наказания».

«Выйдут все эти бесы, вся нечистота, вся эта мерзость, загноившаяся на поверхности... и сами будут проситься войти в свиней. Да и вошли уже может быть! Это мы, мы и те, и Петруша... et les autres avec lui \\и другие с ними\\, и я может быть первый, во главе, и мы бросимся, безумные и взбесившиеся, со

скалы в море и все потонем, и туда нам дорога, потому что нас только на это

ведь и хватит».

Эта идея просто непонятна. Неужели писатель мог быть таким идеалистом?

3 главка. Варвара Петровна приехала. Вообще-то, довольно скучно. Писатель сводит концы с концами, а читатель морщится.  Эти многописания доводятдо белого каления, но как вспомнишь самоубийство Кириллова, хочется почтить не только Достоевского, но и его слабости.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ.

1 главка. «Становилось ясно, что есть, действительно есть тайное общество убийц, поджигателей-революционеров,

бунтовщиков».

Даже со всем ляляканьем все же Достоевский мне нравится. Он написал роман, отзываясь на конкретное дело Нечаевых, а потому и натяжек много.

Письмо Ставрогина. «Я знаю, что мне надо бы убить себя, смести себя с земли как подлое насекомое; но я боюсь самоубийства, ибо боюсь показать великодушие».  Такие чувства могут быть, но они заведомо непонятны. Достоевский - мастер таких чувств.

Чтение письма Ставрогина и самоубийство Ставрогина – не разделены! «Гражданин кантона Ури висел тут же за дверцей».  Бедный читатель! Ему уже не очухаться.

Дорогой, да и бесценный Федор Михайлович! Вы только замутили воду, а объяснили очень мало.

Нет исповеди Ставрогина; ну, и слава Богу.

Почва, теории, искусство: Достоевский разодран между этими ипостасями. Оттого и кочующие из романа в роман штампы. Не закапывает ли писатель в себе артиста в угоду гражданину?

По-моему, позиция рассказчика в «Бесах»  фальшива. Какое-то неискреннее участие.

Ставрогин ассоциируется с Иваном в «Братьях Карамазовых». Рассказчик дальше от повествования, а все равно образ Ивана перегружен.

Зато  в «Бесах»  нет манихейства: персонажи не разнесены на полюса.

В «Бесах» вимдно, что  Достоевский стоит в начале социалистических идей в России. Он их знает, потому что за них сидел. Он отбросил эти идеи не без потерь: в раннем писателе не  было национализма. Именно его, а не славянофильства. 

Октябрь  Пышный юбилей Есенина. Приятно. Это мой первый поэт. Еще в тундре, в Воркуте, в 1972 году, взахлеб его читал. Я читал с полной уверенностью, что впервые встретил понимание. Потом отошел от него, потом отошел от Блока - и просто читаю разных поэтов.

Сборник Мессерли: «Современная американская поэзия». Пока больше нахожу себя в американских стихах: они адекватней, «современней», чем русские. Наверно, эти русские стихи просто не изданы, не дошли до меня, - а когда «дойдут», буду слишком стар, чтоб их принять.

Понравился Арон Шурин (род. 1947).   Он  изменил традиционную строфику: предложения начинаются с маленькой буквы, и, хоть разделены точками, расстояние между ними увеличено.

Как это прекрасно получалось у Аполлинера! 

Теперь - одни повторения. 

Когда Дюшан первый раз выставил писсуар, это поразило, - но вот это стало неприятной рутиной. И все равно стихи Шурина восхищают: он - продолжает традиции! А то мой лужский писатель Рощин все изобретает колесо  - и оно получается квадратным.

Есенин вознесен, а Маяковский забыт. Неужели Владимиру не простится его печальное заигрыванье с советской властью? Если решить, что оно было лишь формой выживания, то простить легко.

Мне все равно кажется, что оба слишком низко ставили Культуру. Именно этого не хватает таланту, чтоб стать гениальностью. Я вот не считаю себя даже талантом, но даже я понимаю, что именно отношение к Культуре создает литератора.

Моя литература - да существует ли она? Я - капля в море этой литературы, этого пиршества ума.

Луций видит в женщинах друзей, но это не значит, что он - гомосексуалист.

Этой моде я просто не имею права отдать дань.

Я не выписываю его отношения с женщинами, потому что это чуждо древнеримской литературе. Странно было б начинить Луция современной психологией.

Что «Блокада» Чаковского, что «Хождения по мукам» Алексея Толстого - недостоверны. Вот  и пиши исторические романы в угоду власти! Только История повернулась - и ты уже оказался лжецом.

Если тебя  прямо таковым и не назовут, все равно смысл твоей жизни убит.

Герой моего «Человека толпы»  с ужасом ощущает себя среди других. Задумал эту идею, а не пишется.

В Питере меня трогали гомики - и я так боялся ударить их изо всей силы, что страх не проходит. И эта истринская  жизнь переполнена насилием, но мне страшно посвятить рассказ столь низкой теме.

Что в этом бытовом насилоии, как не социальная безответственность?

Они в принципе не отвечают за то, что делают.

Как ответ на все унижения той питерской жизни я написал «Невский проспект», - но все же тянет ответить и прямо!

Тут-то и спасает дневник.

Итак, идея «Человека толпы» цветет, а  материала для рассказа так и нет.

Подождокам (это от чешского «почекам» и русского «подождем»).

7 глава. Наказание раба. Раба не описываю, потому что Луций его не видит. Луций видит раба вообще, а не конкретного раба. Абстрактность христианства. Так бесчеловечна любая большая теория: она не очень-то замечает частности.

Современная литература рождается из  гигантского разлома.

Казалось бы, время одиночек, а все равно, иные будут провозглашены знаменитыми!

Они предстанут этакими вожаками, властителями дум, - хоть самой литературы уже не будет. Они будут представлять эпоху. Кто это?

Аксенов, Ерофеев, Сорокин, Лимонов.

Спаси меня,  Боже, от этих ребятушек.

Разговоры о литературе с ГДР-овским политзаключенным Петером.

Ирония  Гончарова в «Обыкновенной истории».

Стихи Полежаева.

Критика на «Жуана» Исаевой Татьяной Васильевной, рецензентом общества «Возвращение». Здорово! Камня на камне не оставила.

Критика настолько жалкая, что не осмеливаюсь сюда ее нести. Эта «критика» напомнила злобный окрик Петрушевской.

Все же за Людмилой признаю литературный дар, а вот у Татьяны нет ничего, кроме неприязни.

Мне это был стыдно: меня укоряла молодая женщина, что родилась в колымском лагере. Купил у нее словарь Росси, собравшего язык ГУЛАГа. «Баклажан-помидорович», «асфальт-троттуарович». Незатейливо. Вспоминаю лужское «говным-говно» (= плохой человек).

В 1910 Кафке 27, а Блоку - 30. Одно поколение. Читаю его дневники. Обрывки ненаписанных, незаконченных рассказов. То, что я всегда выбрасывал.

 Я не вижу, чтоб жизнь Кафки организовывалась вокруг творчества, - и сие ужасает.

Восхищает Достоевский. Он мог писать сцену за  сценой! А мне нужен целый день, чтоб написать какую-то сценку. Надо сосредоточиться, чтоб попасть в яблочко.

Написать историю войн воров в Гулаге!

Стерильность прозы Битова. Просто не по себе от такой рафинированности.

Выпелось из души:

 

Но кто же ты, с печальной рожей?

Почто приходишь ты сюда?

 

Ахмадулина мало скрывается - и это портит ее высокий поэтический образ. Она кажется милой пьянчужкой. Чуть ли не с подбитым глазом. Немножко под шафе всегдашеньки.

Хорошо, что ей повезло, что ее стихи сразу прозвучали и для других. В жизни с трудом находит точки опоры. Так и чувствуется ее боль во всем, что она ни делает. Врожденная боль, боль свыше. А стихи ее, по мне, - кучные.

Жалко эту красивую душу, но куда она воспаряет, непонятно и неинтересно.

Умнов рассказал, как она любит пить пиво с мужиками.

Идет километры по заснеженной дороге, чтоб клюкнуть.

Милая дамчатушка.

Вот грустит, а ведь получит все премии, какие только можно.

 

Художник  Виктор  Умнов посоветовал написать рассказ о моих реальных отношениях с реальными женщинами.

Но таких у меня никогда и не было.

Как я два раза женился?

Я хотел милой реальности, но она получилась столь ужасной!

Если так советует художник, то что же ждать от бедных французских дурочек? 

И не только от них.

Мои реальные отношения с женщинами?

Но это (кроме жены) - противостояние.

 

Глюкон и Луций блуждают в Азии. Сценки. Понятно, как Томаса Манна вынесло на «Иосифа и его братьев»: он просто доверился концепции. Это же чудо происходит и со мной.

«Бесы» - нырок  и в бульварную литературу. (3,3,1). «Неплотно застегнутая грудь», «пышные локоны».

Элементы черного юмора в «Жуане». Обязательно. Откуда? Лотреамон?

Действие вокруг Ганса Касторпа в «Человеке без свойств» обстоятельно, и вдруг - камень в тихий, красивый пруд. «Eine Frau ging im Garten umher, eine aeltere Frau von duesterem, ja tragischem Aussehen. Какая-то старая дама бродит по саду, и эта постаревшая дама выглядит печально и трагично».

Какой мастер прочности - Музиль.

Я пишу в темноте, лишь чувствуя, как ручка скользит по бумаге. Я простудился, больно, но сознание работает. Только это еще и доказывает, что живу.

 

Кафка: «Ich bin ja wie aus Stein, wie mein eigenes Grabmaldenkmal bin ich, da ist keine Luecke fuer Zweifel oder fuer Glauben. Я как из камня, как мой собственный надгробный памятник, никакого отверстия для сомнения или веры». Он отчаивается, чтоб погибнуть. Такова осмысленная позиция. Позиция человека, приготовившегося умереть. И что дальше?

 

«Двойник» Достоевского. Кемеровское издание 1983 года.

Петербургская поэма

ГЛАВА I

Это издание неполноценно: надо найти в ПСС Достоевского первый, еще неисправленный вариант «Двойника».

Не могу понять, почему именно Яков Петрович Голядкин больше всего заставляет думать о себе. Наверно, потому, что в этой поэме более всего становления.

Милая неопределенность! Писатель еще ищет себя. Афродита рождается из пены.

Сначала в Голядкина «глянули» обои, а потом и деньги. «Пачка зелененьких, сереньких, синеньких, красненьких и разных пестреньких бумажек тоже весьма приветливо и одобрительно глянула на господина Голядкина».

«Сердился, горячился и выходил из себя лишь один поставленный там на полу самовар, беспрерывно угрожая сбежать». Незабываемые кадры в фильме Козинцева «Шинель».

Что-то и прекрасное, и гениальное в этой вещественности. Европейский метафизический глянец на повествовании. Вот куда мог бы развиваться Достоевский.

Жаль, сам писатель ее чувствует метафизичности своего повестврвания. Он случайно набредает на нее.

Почему поэма? Потому что «Мертвые души» - поэма. В «Двойнике»  Достоевский близок Гоголю и стилистически. Их пути еще не разошлись. Различие писателей видно в их юморе. Юмор Гоголя метафизичен.

Контакты в карете: сослуживцы и начальник. Необычайная реакция на коллег.

ГЛАВА 2. У доктора. Неслыханная детализация эмоций. Жизнь сводится к ним. Но почему у Голядкина юношеские реакции?

Косноязычный диалог с доктором.

 «Не интригант, - и этим тоже горжусь».

Откуда у Голядкинa  страсть к объяснению собственной жизни? Ему важно ее высказать. Но более создается впечатление, что он ее фиксирует, свою эстетическую позицию, выясняет ее для самого себя. Может,  это и привело к раздвоению личности, что и оправдывает двойничество.

«Тихий, но многозначащий голос». Почему Голядкин священнодействует? И вдруг: «Как бы стали вы мстить?». 

Так у героя есть враг!  Враги - это начало безумия Голядкина.

 ГЛАВА III. Приценка на Невском.

Меж тем, сумбур растет. Герой вполне чокнутый.

Общение с бумажником. «Бумажник его значительно потолстел, что, повидимому, доставило ему крайнее удовольствие».

Голядкин с азартом играет богатого.

И что же куплено в результате? Пара перчаток.

Ресторан. «Мирно пристроился к одной тощей национальной газетке».

Встреча с молодыми коллегами. Не они ли в свою очередь выталкивают его из реальности? И они участвуют в превращении,  в создании двойника. И тут  господин Голядкин повторяет свою лекцию о морали.

Знак женщине - не случайно. «Заметив одну женскую фигуру в окне второго этажа, господин Голядкин послал ей рукой поцелуй».

«Принимать вас не велено-с».

Диалог с шефом. «Ничего, Андрей Филиппович, совершенно ничего; дерзкая

девчонка, больше ничего...».  Близость к «Запискам сумасшедшего» Гоголя.

Откуда этот выход на женский образ?

«Ему казалось, что все, что ни есть в доме Олсуфия Ивановича, вот так и смотрит теперь на него из всех окон». В детстве я почему-то думал, что только дети испытывают такие чувства. «Все, что ни есть» - значит, даже вещи.

ГЛАВА IV.

«Торжественный день рождения Клары Олсуфьевны».

Почему «блистательный, великолепный званый обед»? Обычный обед. «Блистательный» он только в воображении Голядкина.  «Пир вальтасаровский»!

Описание бала. Нет, Голядкин не бредил: бал - чудесен.

«Для чего я не обладаю тайною слога высокого, сильного...».  Гоголь! Влияние «Невского проспекта» огромно.

А где же Голядкин во всех этих описаниях? Его не разглядеть.

«Старичок, как лунь седенький». Наскоки на стариков начались очень рано.

Якобы волшебный образ женщин. «Дам, более похожих на фей, чем на дам». В сущости, все в масках, все имеют своих двойников.

Голядкин «не на бале, но почти что на бале».  Игра с существованием героя.

 «Явно этого сделать не смел». Не смел воплотиться в двойника. Двойник вот-вот воплотится, но пока «не смеет».

 «Советнику, с значительным крестом на шее».  «Значительное лицо» в «Шинели» Гоголя.

Вот Голядкин привлек внимание, но только как «голядка».

ГЛАВА V

«Спасаясь от врагов, от преследований, от града щелчков, на него занесенных, от крика встревоженных старух, от оханья и аханья женщин и от  убийственных взглядов Андрея Филипповича». Нагромождения вполне современны.

«Господин Голядкин был убит». Не отсюда ли и начинается новая жизнь? Четверть поэмы позади.

Проходы у  Достоевского. В «Преступлении и наказании» (кстати, сейчас этот роман назвал бы «Падение семейства Мармеладовых») предсмертный поход Свидригайлова - самое важное для меня во всем писателе. Может, потому, что вся моя жизнь в Питере была от одного такого прохода до другого. В  «Братьях Карамазовых» столько проходов, но я их не помню. В «Бесах» они тоже задвинуты на задний план.

Мне очень близко потрясение Голядкина.

Для меня загадка, почему  Достоевский так угадывает мои состояния. Может быть, это ужасное волнение, что сопровождает меня всю мою жизнь, закодировано самой природой. Представляю, каким было бы потрясением узнать об этом еще в школе: о писателе, что знает психологию на самом деле.

Ну да! Не на уровне Тургенева и Толстого, описывающих средние состояния, а именно состояния человека 20 века, что забыл о середине и склонен к крайностям.

«Голядкин глядит теперь так, как будто сам от себя куда-то спрятаться хочет». Подготовка появления двойника.

«В это мгновение он умирал».

«Ему показалось, что кто-то сейчас, сию  минуту, стоял здесь».

«Лихорадочный трепет пробежал по жилам его».

Явление двойника. «Незнакомец этот показался ему теперь как-то знакомым».

Первая реакция: отторжение двойника. Бегство от двойника.

Изменение настроения. «Он даже желал этой встречи».

«Даже раза два или три подол шинели незнакомца ударял его по носу». Сближения и отдаления с двойником.

Вот и квартира Голядкина. «Незнакомец сидел перед ним, тоже в шинели и в шляпе, на его же постели, слегка улыбаясь, и, прищурясь немного, дружески кивал ему головою».

Узнавание своего двойника.

16 июня 1996 года: выборы президента. Только это событие врывается в чтение «Двойника».

ГЛАВА VI

«Хорошенько раздумав, господин Голядкин решился смолчать, покориться и не протестовать по этому делу до времени». Сначала отсутсвие протеста фиксирует писатель, а потом и сам Голядкин:  «Так, может быть, только попугать меня вздумали, а как увидят, что я ничего, не протестую и совершенно смиряюсь, с смирением переношу, так и отступятся».

Здорово! Мы видим, как из собственных страхов, потрясений  человек раздваивается. Гениально!

Голядкин успокоил свою совесть.

«Дело странное, безобразное, дикое»: двойник сидит напротив за рабочим столом.

 «Он даже стал, наконец, сомневаться в  собственном существовании своем».

«Другой господин Голядкин».

Все это воспринимается как развитие образа Акакия Акакиевича из «Шинели».

Двойник прежде просто мог показаться, но вот он - «социализируется».

«Что ж? \\ говорит Голядкину о его двойнике его шеф\\ Он чиновник как чиновник; кажется, что деловой человек. Говорит, что Голядкин; не из здешних мест, говорит, титулярный советник».  Мне важно, что  Достоевский смело бросается в социальность: двойник заземлен.

Тут-то и выясняется, что сходство Голядкиных чисто внешнее: двойник вписан в общество, социально адаптирован.

Как важен герою свой идеальный образ! «В невинности моей врага презираю. Не интригант, и этим горжусь. Чист, прямодушен, опрятен, приятен, незлоблив». Просто идеал!

ГЛАВА VII

Герой приводит двойника в квартиру.

Уж не колдун ли двойник?

Соревнование в комплексах и несчастьях. Двойник оказывается еще «ниже».

История страданий двойника. «О том, как он, по разным интригам врагов своих, места лишился и пешком пришел в Петербург».

«Все слова этой истории ложились на сердце его \\ Голядкин \\, словно манна небесная».

«Я люблю русского человека». Почему Голядкин вылезает на общественные позиции?   Странный заскок в публицистику.

«Гость просил покровительства».

«Вел он себя донельзя благонадежно». Полицейские мерки!  Это означает, что все чувства Голядкина до конца социальны. Так что двойник - порождение общества, социальной системы. Тут нет и тени безумия! Все социально обусловлено.

Возможно, эта сцена слишком затянута, но Достоевскому важно показать, как далеко сможет зайти «слияние душ». «Гость оказался еще любезнее прежнего и с своей стороны показал не одно доказательство прямодушия и счастливого характера своего, сильно входил в удовольствие господина Голядкина, казалось, радовался только одною его радостью и смотрел на него, как на истинного и единственного своего благодетеля».

Реакция слуги: он сразу двойника признает за хозяина.

Вот и создалась мучительная связь двух людей, причем сразу проглядывает противостояние.

«Видя, что гость его улегся совсем, Голядкин присел на минутку к нему на

постель». По нынешним временам это уже выход за все рамки приличий. В «Двойнике»  есть такое странное отсутствие приличий. Незнакомый человек приглашается в дом и - сразу ночует. Значит, речь идет о необычайной душевной близости.

Ноябрь. Роман Грасса «Жестяной барабан». Убеждает.

Немецкое посольство помогает войти в немецкую культуру: где б еще взял такие книги, посмотрел такие фильмы?  

Синтаксис в третьей главе «Волшебной горы». Предложения то в кавычках, то без. Тут чудесная игра автора.

Мы видим, как Томас Манн наполняет ясность глубиной.

Прыжки во времени. 

 

Ни Светоний, ни Плутарх не упоминают об образовании августовских коллегий, столь важном для моих героев факте.

В третьем томе Плутарха можно найти безобразные сцены на форуме, но не буду это использовать в седьмой главе. Пусть бунт пройдет стороной. Я уверен: без такого бунта роман не представить: их было слишком много. 

 

«Поэзия  и правда» Гете.

Начал скакать по страницам - и Гете понравился. «... An das  oculis, non manibus». Этак запросто шарахнул субстантивацией! «Это «глазами - не руками».

Из строчки в строчку - скучно.  

Столько францусизмов!

Avancieren (от avancer продвигаться),

retirieren (от retirer пятиться),

Leichencarmen («песня трупа» = немецкий и латинский).

Так увлекает это богатство языка!

Все равно чудится, он не искренен, он занимает слишком возвышенную, нереальную позицию по отношении и к себе, и к обществу. Не хватает простой, жесткой правды.

Я бы прочел эту книгу внимательней, будь она адекватней. Надо убеждать читателя не  в том, что ты умен, а просто быть искренним. Этого герр Гете, мой кумир,  не хочет понимать.

Нельзя в твоей биографии тебе самому доказывать свою  собственную «успешность».

Неприятна эта  самоцензура.

Гете был моим любимым поэтом, когда я сам писал стихи тоннами. Как бы мог не любить поэта Гете, если он - моя юность?

У Гете мне не хватает прозрений. Или это просто отчет о прожитой жизни? Но кому нужен такой отчет? Рацио раздуто куда более, чем приличествует человеку искусства. Что же особенно ценно автору? Похоже, что он сам. Так что тут читатель ничего не открывает.

 

Лукреций Кар описывает катастрофы, так что его «О природе вещей» притягивает.

Олег Калугин, чекист-мемуарист. Чего только не читаю!

Гораций и Ливий; пытаюсь заучить куски латыни. Машкин отмечает, что сохранилось до 150 типов монет времени Антония.

 Хоть много общих мест, но надо для «Иисуса из Клазомен».

22 Романтизм шестидесятых:

«Сто лет одиночества» Маркеса.

Дюрас, Юрсенар, Фриш. И я, счастливый, все читаю в оригинале. 

Плиний Второй. 1 римский легион = 10 когорт = 30 манипул = 60 центурий.

«Под сенью девушек в цвету» Пруста.

Огромные выписки на десяти языках из Евангелия. 

«Поэзия и правда» Гете. «Solitario bosco ombroso» - это он мальчонкой пел такое. Хочется писать стихи о «голубках»  музея Люды.

 

Не пожелал никто тебя и все же…

Тебя стараюсь в чем-то оправдать.

Хоть на дракона слишком ты похожа,

Как человек, ты можешь работáть.

 

«Работáть» - это как у Льва Толстого: он почему-то произносил так.

Стихи иных крестьянских поэтов доводили его до слез, а символисты – до бешенства. Продолжил бы стих и далее в таком духе, но благоразумно сдержу эмоции. 

«Лексикон мировой литературы». Лейпциг, 1966. Не то, что Лотреамона, - и Гриммельсгаузена нет!  Немцы – куда бо’льшие коммунисты, чем мы.

Много анализирую Достоевского. Создал специальный дневник. «Отморозок» - чеченский бандит.

 

«Двойник» Достоевского.

ГЛАВА VIII

«Петрушка, сиповатым и грубым голосом, ответил, «что барина дома нет». Так Голядкину намекают, что он не у себя дома.

Герой, как обычно, говорит с начальником, но теперь его риторика  объявляется оскорбительной. «Прошу вас покорнейше уволить меня от дальнейших частных и вредящих службе объяснений и толков-с».

 «Тут, и совсем неожиданно, господин Голядкин-младший, вдруг ни с того ни с сего, осилил господина Голядкина-старшего».  Прямое столкновение с двойником.

Двойник более успешен. Идеальное описание стрессовой ситуации. Именно так меня часто парализует реальность.

«- Душка мой!! - проговорил господин

Голядкин-младший, скорчив довольно неблагопристойную гримасу господину

Голядкину-старшему, и вдруг, совсем неожиданно, под видом ласкательства, ухватил его двумя пальцами за довольно пухлую правую щеку». Прямое столкновение.

Вот и появляется слово «гордыня». «Позволить же затереть себя, как ветошку, об которую грязные сапоги обтирают, господин Голядкин не мог». Если одним словом, Голядкин - это раздавленная гордость.

Вот она, «текучесть» человеческих отношений! Твой «друг» запросто устроит тебе войну. Поэтому у меня так мало друзей. Мне кажется чудовищным, что Белинский набросился на Достоевского именно за «Двойника» и фактически заставил переписать поэму. Я живу в мире, где царят отношения, описанные  Достоевским, а не Тургеневым и Толстым.

ГЛАВА IX

«Он готов был бороться».

«Чувствовал он, что решиться на что-нибудь в настоящую минуту было для него сущею необходимостью». Кажется, просто, но у писателя это в системе, в развитии. Все чувства не просто понятны, но выпуклы, огромны.

«Растравлять таким образом свои раны в настоящую минуту было каким-то глубоким   наслаждением для господина Голядкина, даже чуть ли не сладострастием».

Эвон, куда двинулся герой. О каком «сладострастии» может идти речь?

«Одиннадцать взяли, - с уверенностью возразил конторщик» двойник украл десять пирожков. Со «сладострастием» ход неверный, а тут писатель попадает в точку. Я еще думал: а куда же Достоевский будет развивать отношения с двойником? В криминал - обязательно!

 Послание Голядкина своему двойнику. Герой надеется решить  конфликт  литературой. Забавно! У многих персонажей Достоевского слепая вера в искусство.

В письме отношения как бы «прокручиваются», рассматриваются под микроскопом. Читателю стоит лишний раз растолковать, что же произошло.

Почему сразу у молодого писателя появляется именно такой герой? Макар Девушкин тоже выброшен за обочину общества.  Я вижу тут жестокость общества, раздавливающего большую часть составляющих его граждан.

«Темная масса огромного казенного

строения уже зачернела вдали перед ним». Вот что раздавливает героя!

«Добрые люди без фальши живут и по двое никогда не бывают». Слуга обвиняет Голядкина в двойничестве.

Письмо коллеги Вахрамеева. Голядкин и тут обвиняется!

 «Всякий должен быть доволен своим собственным местом». Прямо-таки Гегель! Его «все действительное разумно».

ГЛАВА X

На один день ушла предыдущая глава - и она оказалась слишком длинной. С итога начтгается эта глава:  «Вообще можно сказать, что происшествия вчерашнего дня до основания потрясли господина Голядкина».

«Безобразные видения».  А что ж это такое? «Являлось известное своим неблагопристойным направлением лицо и каким-нибудь самым возмущающим душу средством сразу разрушало все предначинания господина Голядкина». Конечно, это двойник: он - и в снах.

Предыдущая глава, предыдущий день переживаются и во сне.

«Дубоватенькая ножка» двойника. Уж не черт ли он? Позже такие черты черта будут получать многие персонажи романов Достоевского.

Колдовство! Точно, что черт.

Протест извозчиков: «никак не соглашались везти господина Голядкина».

«Совершенно честный господин Голядкин». Но его честность - не «работает»!

 Развращенный и честный Голядкины. Столкновения именно по морали. Но что же происходит во сне?

«С каждым ударом ноги в гранит тротуара, выскакивало, как будто из-под земли, по такому же точно, совершенно подобному и отвратительному развращенностию сердца - господину Голядкину». Этот пассаж меня умиляет больше всего. В этой фантазии что-то гоголевское, бурное. Это и сюр, и прекрасная реальность искусства.

Двойники выскакивают и бегут «длинною цепью, как вереница гусей».

Полицейский  всех разможенных Голядкиных - арестовал.

Что за «немка»? Или он во сне сошел с ума?

Остафьев и Голядкин. И в их разговоре - отсылка к немке.  «А немка нажаловалась, одноглазая».  Получается, кроме двойника, его губит еще и она. Но как? Непонятно. Фобия, что ли? Фобия, внушенная женщиной.

 «Медведь замешался». Еще и медведь! А он-то откуда? Злые силы!

Хорошо, что один писарь сменил другого: получились еще двойники.

«Неприятно был он (Голядкин)  поражен

(в департаменте) какою-то всеобщею холодностью, сухостью, даже, можно сказать, какою-то строгостью приема». Имитатор для всех оказался  подлиннее оригинала. Огромная, важная идея: и сейчас главенствует суррогат.

Я вспомнил, что с достоеведом Ветловской больше всего мы говорили именно о «Двойнике».

Я читаю о том, как раздавили человека, и не могу не вспомнить Голядкина в себе. Конечно,  и Достоевский преодолевал это.

ГЛАВА XI.  Погоня Голядкина за двойником.

«Чувствовал он в себе присутствие страшной

энергии». Энергия ужаса: его закапывают живым - и он понимает это. Вот где такие чувства у других писателей? Узнику концлагеря эта поэма была бы слишком понятна.

Кофейня. А вот и говорит двойник. Этот разговор заземляет конфликт: мы видим обыденность предательства.

Кстати, образ Петербурга очень прямолинейный, куцый. И что напирать на плохой климат? У каждого города свои проблемы. Много схематизма, зато какие идеи!

Я, было, подумал, что «А ведь действительно бабенка-то недурна!» - мысль  Голядкина, а не двойника; что Достоевский неуверенно прописал эту сцену с двойником. Мне вот странно, что писатель так увлекает меня. Мне ведь пятый десяток, я всю жизнь много читаю.

Голядкин и двойник в коляске. Сражение!

«Погода была ужаснейшая». А хорошей погода бывает?

«Наконец тоска его доросла до последней степени своей агонии. Налегши на беспощадного противника своего, он начал было кричать».

Невероятное письмо женщины. «Твоя до гроба Клара Олсуфьевна». Как Бог из машины Deus ex machinae, а по-нашенски  как черт из печки. Откуда эти отношения? Они не развивались! Они не начинались, а случились сразу.

Важно, что и в письме речь идет о двойнике. «Брошусь под защиту объятий твоих ровно в два часа пополуночи».

Почему это  письмо передано  Голядкину

 писарем? Почему герою обещана взаимность?

Сцена в трактире. В своем безумии Голядкин свободен. Я-то ценю эту свободу, а само повествование, кажется, теряет нить.

«Предписание господину Голядкину, за  подписью Андрея Филипповича, сдать находившиеся у него на руках дела».

ГЛАВА XII

Распад соцальных связей Голядкина.Петрушка: «Только я у вас, сударь, больше служить теперь не могу-с; сами изволите знать-с».

Будто Петрушка знает о предстоящем похищении невесты!

Причитания и лихорадочные движения. Достоевский уже нашел себя. Но тут смысла не хватает. Потому что писатель открывает себя. Юношеская порывистость и в мастерстве.

«Это немка работает. Это от нее, ведьмы, все происходит».  Опять немка! Непонятно.

 «Тут человек пропадает, тут сам от себя человек исчезает и самого себя не может

сдержать, - какая тут свадьба!». Произнесено важное слово: «Человек исчезает».

Достоевский прекрасно материализует страхи перед обществом и государством. Кабы не Белинский, Кафка получился б еще в 19 веке на русской почве.

Встреча Башмачкина со значительным лицом: Голядкин в доме  Его  превосходительства.

Сапоги Его превосходительства.

ГЛАВА XIII

«Должно же было ждать условного знака от Клары Олсуфьевны». Сумасшествие на почве женщин. Точно как в «Записках сумасшедшего» Гоголя. Но уж очень сумбурно!

Эти многоглаголания доводят до бешенства, а вместе с тем талант очевидный.

 «Не интригант, дескать, и этим горжусь». Непременно надо повторить!

«Голядкин без оглядки, задыхаясь и радуясь, пустился бежать». Вовсе странно. Долой любимую!

Герой опять спрятался в дровах. Его просят в дом. «Нет-с, нельзя, Яков Петрович: просят, покорнейше  просят, ждут нас».

«Он был бледен, растрепан, растерзан; мутными глазами окинул он всю толпу, - ужас!».

«Он задыхался, он чувствовал, что  его так теснит, теснит; что все эти глаза, на него обращенные, как-то гнетут и  давят его». Прекрасная фантасмагория! Просто чудо. «Вереница совершенно подобных Голядкиных с шумом вламываются во все двери комнаты».

Появление незнакомца.   Опять Бог из машины.  Сколько можно?

«Когда же очнулся, то увидел, что лошади несут его по какой-то ему незнакомой дороге. Направо и налево чернелись леса; было глухо и пусто. Вдруг он обмер: два огненные глаза смотрели на него в темноте, и  зловещею, адскою радостию блестели эти два глаза». Вроде, везут в ад - и что же?

 «Вы получаит казенный квартир, с дровами, с лихт \\со светом! Тогда это считалось роскошью \\ и с прислугой, чего ви недостоин, - строго и ужасно,

как приговор, прозвучал ответ Крестьяна Ивановича».

Столь же генильно, сколько  и путано. Но какой ум, какое воображение! Как не обожать Достоевского?

Декабрь.     Письма Цицерона. Готовый рассказ!

Писать. Allez, ægri somnia. Так сказал Верлен:

Вперед, мои печальные кошмары!

Готовые рассказы делал по Глинке (сделал из Астафьева, а потом выбросил), Бисмарку, Чихольду.

 

Читаю Иде Ахматову и вижу, как менялась поэтесса.

Сложные чувства к Гумилеву. 

«Путем всея земли» Ахматовой. Прошлое потонуло как Китеж.

В 6 главе она возвращается домой, как в прошлое. В стихах передан процесс мышления:

 

Великую зиму

Я долго ждала.

Как белую схиму,

Ее приняла.

 

Для поэмы важно ощущение цикла: героиня выбирается из прошлого, чтоб снова в него возвратиться.

Ее стихи ценны еще и тем, что Царское Село упоминается часто.

Подумать только: мы оба много бродили по одним и тем же дорожкам! Она гуляла в начале века, а я - лет через 80. Таке вот оно, наше родство: по этому парку.

Я подозреваю, что она любила и город, на меня не произведший никакого впечатления.

«Путем всея земли»  - часть триптиха, а потому  и смотрится так одиноко. «Смотрится»? «Высится».  Вся поэма в шифрах, но это-то я и люблю. Тут подобие то ли ясного бреда, то ли сна. Все ее творчество предстает страстной молитвой.

Как не склониться пред таким величием?   

Роман о соискателе консульства (на основе 12-го письма Цицерона). Плиний в письмах - ангелочек с данными государственного мужа, а вот Цицерон, тот всегда прав.

Я вдруг открыл, что его письма можно читать быстро, потому что их русло довольно узко.

«Книги» и «смирение» есть в текстах Цицерона! Не обязательно писать «свитки» и избегать христианских терминов.

Ахматова читала Джойса - и я верю, хоть его следов нет в ее творчестве.

Вот ее стиль: застыть в ужасе и скорби. Мне очень близка эта позиция.

Но откуда берется мощь и выверенность этой позиции?

Ахматова после всех потрясений все более в своем, все менее проникает в ее творчество радость,  - и для меня это знак сосредоточенности, принадлежности к искусству.

Ведь за всеми дружбами и благожелательностью человек противостоит этому убивающему миру.

Он должен это делать - гордо.

Как Ахматова.

Почему отношения поэтов столь сложны?

По сути, Ахматова и Блок, два моих любимых поэта, избегали друг друга.

Оба сломлены бытом!

Я вот живу в сумасшедшем доме: мне приходится каждый день выслушивать тонны орущей музыки соседей, дикие,  истошные крики истринцев, - а ведь мои кумиры еще знали, что такое приличия.

Да, отношения Блока и Любови Дмитриевны шокировали Анну Андреевну, но сложности личных отношений не были усугублены общей низостью нравов.

Сейчас под твоей дверью сидит ватага пьяниц - и ты не можешь их прогнать. У них больше прав, чем у тебя.

 

Из знания мировой литературы. «Соглядатай» Набокова. Первое впечатление: и не русское, и не набоковское. Ложь в сюжете, но каркасс наполняется русским содержанием.

Поменял краски в материалах к моему рассказу «Монолог убийцы». Герой убеждается, что все ужасы, которые он планировал, уже совершены другими. 

Мои Чтения продолжаются. Ставлю большую «Ч», потому что этому отдана вся жизнь. Рильке «Две пражских истории». Читать - это создавать себя изо дня в день. Если за все эти годы не стал никем в обществе, значит, и не стану. Значит, это Судьба: моя Судьба: Книги.

Более всего Рильке любит описывать становление. Его главная тема. Сейчас мучительно читать его «Мальте» без комментариев: так много за век накопилось непонятного.

Учебник древне-греческого языка. Тарту. 69. Любимый учебник! Повторяю склонения. Написан от руки. Из рукописного наследия Кудрявского. Болезненность – не от операции на грыжу в мои 10?! Без наркоза. Я в огне. Сгораю до сих пор.

Выписки на немецком из Хайдеггера. Люда утверждает, между моим «Жуаном» Жириновским, и современными политическими взглядами много общего. Отразил ли в «Иисусе» нестабильность римской политической системы? Вроде, не получилось.

7    Перечитываю скорби:

Цветаева из Чехии,

Цицерон из изгнания,

Овидий из Бессарабии.

Читаю Иде «Реквием» Ахматовой. Выписки из Библии. За этими выписками и чтением вслух прошел год.

Вот работа! Я делаю то, что хочу. Разве я не счастлив?

Выписки из любимых книг на разных языках. Везде вижу мое неистребимое желание превратить всю мою жизнь в набор цитат, в одну любимую книгу.

Мой роман с Европой: сотни писем туды. Почему?

Леопарди.

17 Выборы. Из моих жен Люда первая, кто меня поддерживает; хотя бы духовно. Почему я женился прежде на первых встречных? Загадка.

«Семейный праздник» Рильке (Insel Taschenbuch).

Закончена седьмая глава «Иисуса».

«Александра, лебедя чистого» - это Ахматова о похоронах Блока на Смоленском кладбище: на моем любимом кладбище.

21 В ночи пишу 8 главу «Иисуса». Только этот чудовищный, изматывающий труд и дает силы. Вот кончу платить алименты – и издам книгу.

«Розы поставьте на стол» Блока // «Поставьте на стол благоухающую резеду» Рильке.

23 «Последние» Рильке.

«Осел» Апулея.

Прав ли я, придумав Коллегию августалов?

Римские воины и гладиаторы.

Скитания Саши Соколова. Злая ведьма Вахромеевна и боярин Вышата. Знаменитая пловчиха найдена дома мертвой.

Курды. Целые нации скитаются!

30 Музиль: Математика – это удовольствие радости чистого рацио.

 

Продолжение работы над «Человеком без свойств» Музиля.

113  главка. Ульрих беседует с Гансом Зеппом и Гердой.

 «Эту девушку смущали два противоречивших одно другому влечения

-  стать  старой  девой  и  отдаться  Ульриху». 

Но это, по-моему,  просто пародия. Почему такое желание приписывается духовности? Словно б все, что происходит в мире, непременно должно быть духовным! Лет десять назад этот текст заставлял мою душу - пламенеть! Теперь эти строчки отдают прозой.

«Высшие требования приобрели для Герды неприятный  привкус  затхлости, очень подходивший к мистическим настроениям». Девушка вообразила себя мистиком, потому что запуталась в жизни. Для нее мистика - «хорошо пахнет»: на уровне духов Диора.

 Название «общества» друзей Герды: «содружество  отрешенных  от  своего «я».  Кларисса отвергает Вальтера, а Ганс - Герду. Диотима и Арнгейм не «доходят» до близости, как Ганс и Герда. Тучи подобных перекличек.

Музиль разрабатывает характеры до конца: когда живой организм показывает те винтики, вынув которые, можно его разложить на части.

114 главка.  Арнгейм читает генералу лекцию, а Ульрх - Диотиме.  Ульрих: «В  мире  остается  тем меньше личного, чем больше истин мы открываем, ибо  давно  уже  идет  борьба против индивидуального, которое  все  больше  теряет  почву».  Забавно вычитывать столь коммунистические идеи мне, жертве коммунизма.

-Хотите попробовать со мной? - спрашивает Ульрих, - и читатель очередной раз ужасается его свободе. «Со мной - спать» висит в воздухе.

-Попробуем полюбить друг друга, - предлагает Ульрих, -  словно мы персонажи  писателя, встречающиеся на страницах книги».

115 главка. Бонадея. «Ее  одолевало  желание  закатить ему (Ульриху) ужасную сцену, но, с другой стороны, этого не допускала ее поза добродетели, и со временем она стала поэтому испытывать большее отвращение к вмененной   себе   в   обязанность   безупречности».  

Дама устала думать, что она добродетельна.

Бонадея нагло заявляется на вечер в квартиру Диотимы. Тут интересна реакция Рахили. «Она угадала, что эта дама  - любовница Ульриха, и мгновенно влюбилась в него вдвое сильнее обычного».

Ульрих и Бонадея - в спальне Диотимы!

Еще ни один автор не подчеркивал с такой силой случайность близости. Разве не то же я и хотел показать в моем «Дон Жуане»? И тут в спальне Диотимы, Ульрих  рядом с любовницей! Связь стала его унижать: он не любил в ней женщину, но только теплый кусок плоти. Этого мужчине мало: ему хочется если не любить, то хоть уважать.

Если меня в юности мучило видение, что все люди набрасываются друг на друга, чтобы убить, то у Музиля они делают то же самое для занятий любовью.

116 главка. Ослабление внимания к акции. «Туцци считал  пацифизм  движением,  отвечающим  образу мыслей красивой женщины».

Ужас массы, ее неуправляемость.

«Понятия и правила  нравственной  жизни - это только вываренные метафоры, вокруг которых  клубятся  невыносимо жирные кухонные пары гуманности».

Дух эпохи. Необходимость и неизбежность лжи. «Сегодня лгут не столько от слабости,  сколько  от  убежденности, что человек, справляющийся с жизнью, должен уметь лгать.  Люди прибегают к грубой силе,  потому  что  после  долгих  бесплодных  разговоров однозначность насилия кажется избавлением, раскрепощением. Люди объединяются в группы, потому что послушание позволяет делать все, чего  по  собственному убеждению давно уже делать нельзя, и враждебность  этих  групп  дарит  людям неутомимую взаимность кровавой мести, тогда как любовь  очень скоро  уснула бы».

«Ты должен уметь лгать»!  Везде это считается безусловной добродетелью. Все мои близкие в детстве и позже бесконечно лгали, чтоб скрасить свою жизнь.

 «Грубая сила»! Но общество только ее и знает. Проще плюнуть в человека. Они отрекаются от убеждений, потому что так удобней. Вот! Еще в 1914 году это было.

Музиль много обличает враждебный, ложный коллективизм - и это пугает. Да, пугает! Ведь и сейчас повсюду вижу его. «Хотя Ульрих всегда считал, что он только играет со всеми этими  людьми, он вдруг почувствовал себя среди  них  очень  одиноким».  Так и я с моими лужскими родственниками только играл в близость, а на  самом деле был раздавлен их равнодушием.

«Ульриху показалось, что все решающие мгновения  его жизни сопровождались таким впечатлением удивленности и  одиночества». Поражает сочетание удивленности и  одиночества: они - из противоположных сфер. Удивленность всегда с привкусом божественности. Как у Гете в «Фаусте»? «Способность потрясаться высока». В одиночестве есть предстояние пред Ним, - но такую молитву человеку долго не выдержать, потому что он слаб.

В разгар деятельности Ульрих убит собственным одиночеством. Значит, он и не математик, и не общественный деятель  и кто же он тогда?

И, конечно, Музиль не проходит мимо убийства Алесандра Второго, самого либерального из русских царей. Так этот факт потряс Европу.

117 главка. Рахиль. Обычная ирония Музиля: «Наконец все-таки благородной, но несколько более  опытной  Рахили  пришлось  сыграть роль совратителя». При этом Рахиль мечтает об Ульрихе. Так вот водевильно все перемешано. «И при этом ей помогла злоба, которую она питала к  Диотиме».

118 главка. Вальтер. Кларисса в шутку советует ему убить Ульриха, но шутка проходит через весь роман и дает название этой главке.

Семейная обыденная сцена. «Тяжело дыша, побледнев, она хрипло прокричала ему: - Вместо того чтобы самому что-то сделать, ты  хочешь продолжить себя в ребенке!». И ужасно, и забавно, что теми же были мои обвинения моей первой жене.

Рациональнсть ужаса Вальтера.

«Его  убеждения лежали  корнями  вверх,  и  к  ним  пристала  лава  вулкана  жизни!  Поэтому сильнейшим его чувством после пробуждения  был,  в  сущности,  ужас.  Он  не сомневался, что ему  предстоит  что-то  ужасное.  У  этого  страха  не  было разумного содержания; думая еще наполовину образами, он  просто  представлял себе, что Кларисса и Ульрих стараются вырвать его из его образа».

Это отдаленно напомиает мой «Невский проспект», но мой герой уже привык к ужасу и просто играет с ним. Вальтер же открывает себя.

Вальтер больше не может любить жену.

«Кларисса, чьей узкогубой, во вкусе раннего Возрождения красотой он до сих пор всегда восхищался, впервые показалась ему безобразной, а безобразие это, в свою очередь, связано было, наверно, с тем, что лицо ее больше не было нежно защищено любовью к  нему,  а  было  оголено грубой любовью соперника». 

Так Ульрих, не любя Клариссу, невольно разбивает семью друзей.

119  главка. «Контрманевр и совращение». Витиеватое название.

«Голова Герды желто и  резко  выделялась  на белой подушке света, и лицо у нее было оливковое, отчего она очень смахивала

сейчас на покойницу».

«Этот бунт ее  тела  против нее самой был страшен».

Свой рассказ «Как я люблю» я написал до чтения этого романа, но легко понять, как много тут перекличек! Мой герой не испытывает страха перед спидом просто потому, что он глуп. Глупость - в основе его дешевого, расхожего «романтизма».

«Ее  губы извивались и были влажны, как в приступе смертного сладострастия».

Но чувства Ульриха? Он чувствует «одержимость бесами  пустоты,  которые

живут за всеми декорациями жизни».

 120  главка. Вальтер в центре города. Описание безумия толпы. Я  и сам слишком хорошо «вкусил» все наши русско-советские перестроечные толпы. «Вальтер (он уже в середине толпы)  сразу   впал   в   состояние взволнованности  и  опустошенности,  похожее  на  начало  опьянения». 

Это тонко: дать такое опьянение именно Вальтеру.

Ульрих во дворце. Десять лет назад, при первом чтении романа, эта «параллельная акция» казалась надуманной и грубой, но теперь вижу, что Музиль удачно имитировал усредненную государственную инициативу.

И вообще-то, я сам не заметил, как сроднился с романом.

«Тот,  кто  играет  со своими  современниками  в  карты,  кто  с  ними  торгует,  спорит  и   делит  удовольствия, тот может при случае и приказать стрелять в них, - и в  этом  не будет ничего из ряда вон выходящего». Я чувствовал этот холодок людских отношений, мне казалось, он  сведет меня с ума.

Видение Ульриха - на самом деле, странное его состояние. «Люди шли мимо позади его, он, пройдя через них, достиг какого-то небытия». Топологические пространства -  в сознании героя. Глядючи на бунт, Ульрих впадает в какой-то род сладострастия: ужас его оживляет,  приносит новые идеи.

121 главка. Ульрих у кузины встречает - фабриканта. Разговор, более похожий на дуэль.

 Арнгейм: «Поступайте на службу в мою фирму». Богач начинает приручение!

«Потребность совратить  Ульриха  и подчинить его своей  власти  утратила

смысл, как только она вышла наружу».

Но как отвечает Ульрих? Желанием убить фабриканта.  Опять - совращение и убийство!

122   главка. «Ульрих пошел домой пешком». «Бурное, полное старинной и кровавой  торжественности счастье  охватило  душу». Но почему он радуется? Только потому, что живет! Из текста следует, что его бесконечно радует то, что столь многое в мире ему открыто. Кажется, Ульрих выразил так много мыслей - и почему не высказать эту?

123 главка. Ульрих дома. Кларисса поздравляет его со смертью отца. Поздравляет!! Дама обольщает. Понять то, что она говорит, невозможно: настолько странный бред. «Кларисса внезапно бросилась на него».

«Она намерена зачать спасителя мира»!

«Я убью тебя, если ты не уступишь! - сказала она звонко  и  ясно». 

Все писатели хором свидетельствуют о распространении такого типа женщины в начале 20 века. Теперь - спид: он убивает этот жанр женщин.

Прощание. « - Лучше не рассказывай Вальтеру о моем приходе, и пусть то,  о  чем  мы говорили, останется между нами до следующего раза!».

Странная логика: чтобы спасти Вальтера, я рожу от тебя!

Надо ли говорить, что именно эта глава меня просто шокирует? Идеи Клариссы мне особенно непонятны. Они отражены в Серебряном веке, но от этого не теряют своей  моструозности.

Бессонная ночь Ульриха. «Судьба прислушивалась не к решениям  и

не к идеям, а к этим таинственным, полубессмысленным картинам». Столь большой роман, но состояние души непременно передано - и каждый раз новые краски.

 

 

1996

 

 

Январь 1  Эпический стиль. Закон хронологической несовместимости. Ударение. Пушкин: «Коням, барин, тяжело» // Вяч. Иванов: «Единая двух коней колет шпора».

Эразм плохо говорит на родном, голландском, зато по-латыни чешет виртуозно.

2 Нет-нет, да и припомнится Мандельштам:

 

Бессонница, Гомер, тугие паруса.

Я список кораблей прочел до половины…

 

Перечни в литературе – разве не особый жанр? «Балконы, львы на воротах…» Пушкина.

 Лосев: «Только у Филона //Филон Александрийский, 20 год до н.э. – 40 год// греческие философы научились понимать первоединое как полное и нерушимое тождество субъекта и объекта». 

 

Прочел «Зеленого Генриха» Келлера – и не восхитился.

Как сказала госпожа Мирчуткина? «УКофе пила без всякого удовольствия».

А в 1978 прочел книгу на русском одним махом.

«Je dunkler die Ahnung …aufgebaut». Теперь этот пассаж только приятен, но не «восторгает». В том повествовании на русском была потрясающая нежность. Куда она делась в оригинале? Или я придумываю чувства?

 

7 Папирус у греков в обилии уже с 7 века до н. э. Мой Луций пользуется именно им. До папируса была кожа.

 9 Создан план восьмой главы «Иисуса».

10 Азианизм и аттикизм в греческой риторике. С помощью самого Флавия получает римское гражданство Арриан (95-175). Он становится Флавием Аррианом.

Так и мой Карп  становится Лицинием Карпом.

Разве не странно, что люди, столь мною уважаемые, Костя Лаппо-Данилевский и  Неверов, так и не стали моими друзьями?

Неверов  все сделал, чтоб  не помочь мне с замыслом «Иисуса».  

Даже греческое имя не помог выбрать. 

Конечно, он прав!

Но в результате, мир очень холоден. Он сам не выносит того мира, что создает изо дня в день.

Немецкий словарь братьев Гримм. Лейпциг, 1905.

14 Как Сократ говорит о боге! Вот что главное в моей жизни. Еще в 1978, в читальном зальчике истфака с упоением читал эти тома.

Тогда я утром не знал, где буду ночевать ближайшее время, моя жизнь была сплошным полем битвы – и я отвоевывал себе Сократа, а не живых людей. Виктор Ерофеев рассказывает о современной русской литературе.

16 Платон о целостности восприятия.

Сократ: Существует ли искусство живописи как целое?

Ион: Да.

Платон: быть и казаться прекрасным.

19 Пессимизм немецкого искусства. Не забуду, как было стыдно культурным немцам за то, что они натворили.

Платон: твердая, устойчивая сущность добродетели.

Или оная – от бога?

Как в детстве поразил образ одной из задач по физике: Капица говорил о змее, пожирающей себя за хвост. Что-то загадочное в этой якобы «простой» задачке.

23 К трем ночи довел до «похожего» сцену у Вальпургии (8 гл., 2 часть).

Сократ говорит Горгию: Тогда установим два вида убеждения: одно – сообщающее веру без знания, другое – дающее знание.

25   Ранний Рильке в Insel-Verlag.

Блок:

 

Смотрю, как ширится тревога

В сияньи глаз и дрожи плеч.

 

Его стихи меняются в душе!

Гнедич хранит шарм древнерусского языка, а потому и веришь его «Илиаде». Гомеру бы понравилось.

27   Белль, «Глазами клоуна». Талантливо, но  старо.

Месяц подготовки 8 главы и - двигаюсь вперед.

28  Смерть Бродского.

Сцены у Вальпургии пишу под знаком смерти Бродского.

Легко пошла 8-ая глава.

 

Федор Михайлович Достоевский,   «Записки из подполья».

Часть 1. Подполье.

«И автор записок и самые «Записки», разумеется, вымышлены. Тем не

менее такие лица, как сочинитель таких записок, не только могут, но даже должны  существовать в нашем обществе, взяв в соображение те обстоятельства, при которых вообще складывалось наше общество».  Камень в мой огород. Разве заранее не ясно, что  рассказ - обо мне? Забавно, что и я сам всегда чувствовал себя чьим-то персонажем.

1 глава.  «Я думаю, что у меня болит печень».  Основание мнительности. Надуманный предлог. «У меня пена у рта, а принесите мне какую-нибудь куколку, дайте мне чайку с сахарцем, я, пожалуй, и успокоюсь». Норма - неадекватность реакции.

«Я не только злым, но даже и ничем не сумел сделаться: ни злым, ни

добрым, ни подлецом, ни честным, ни героем, ни насекомым».  Это же человек без свойств! Музиль.

Объект насмешек всех бунтарей писателя: «сребровласые  и благоухающие старцы».

«Дайте дух перевести...».  Его герои впадают легко в стресс, в кошмары, а потом выбираются оттуда легко. Наверно, через потение. Это их особенность, очень мне близкая. По сути,  все кошмары его героев от внутренних переживаний. Внешне они благополучны.

Это мне странно. Они как будто ищут предлог разозлиться. Я таких людей знаю мало.

2 глава. Что за тема? Что за сюжет? Не понимаю. Как бы плохое настроение персонажа.

«Скажу вам торжественно, что я много раз хотел сделаться насекомым». Такой вот выверт! После него не удивляешься рассказу Кафки «Превращение». Хочет Грегор или нет, а он - герой Достоевского.

«Петербург -  самом отвлеченный  и умышленный  город  на всем земном шаре». Конечно, это «обвинение» всегда трогало меня, потому что и я уверен, что природа этого города именно такая.

После удара по граду вызов сознанию.

«Hо все-таки я крепко убежден, что не только очень много сознания, но даже и всякое сознание болезнь».

«Чем больше я сознавал о добре и о всем этом  «прекрасном и высоком», тем глубже я и опускался в мою тину и тем способнее был совершенно завязнуть в ней». Сознание и знание высокого - не меняет человека! Это уже ложь. Но как же так? Искусство совершенно изменило меня. Так уж человек жаждет низостей?

Значит, персонаж писателя - не человек вообще, а именно такой самоед. И к искусству он безразличен, а привлекает его просто по глупости.

По-моему, ужасы социальной жизни делают человека плохим, а не его умственные выкрутасы.

Забавно, что герой объявляет себя причастным к «прекрасному и высокому». Это что, стало разменной монетой?

«Пилить и сосать себя до того, что горечь обращалась наконец в какую-то

позорную, проклятую сладость и наконец - в решительное, серьезное наслаждение!».

«Наслаждение было тут именно от слишком яркого сознания своего унижения».

«Все это происходит по нормальным и основным законам усиленного сознания и по инерции».

Вот она, философия унижения. Казалось бы, как  я могу понимать  такие вещи? Я, наоборот, жажду только высокого в мире, но он заставлят меня уметь и плохое, сам унижает меня.

Вот почему трудно понимать «Записки»: этот лейтмотив мне далек.

«\\Я \\ виноват, \\ потому \\ что я умнее всех, которые меня окружают». Но ты не сможешь так думать! Скорее всего, в этом отрицание реальности. Если у меня бывают проблемы отношений с другими, так потому, что ни меня, ни других не уважают.

Всё! Герой мне не близок.

3  глава. Противопоставление человека «из реторты» человеку  «из природы». Так вот перевернута идея Гете: вспомним его гомункулуса (= человечка) из реторты во второй части «Фауста».

Поразительно, что  Достоевский умеет развивать эту тему.

Критика именно сознания.  «Усиленное  сознание». То есть его слишком много. Укоротить!

Но что твкое душа «мыши»? «Набирается какая-то роковая бурда, какая-то вонючая грязь, состоящая из ее сомнений, волнений и, наконец, из плевков, сыплющихся на нее от непосредственных деятелей, предстоящих торжественно кругом в виде судей и диктаторов и хохочущих над нею во всю здоровую глотку».

«Судей и диктаторов»! Это уже не отсебятина. Это уж слишком мое. Но где этот переход от самоедства к острой социальной критике? Почему столь разные вещи перемешаны?

А плевки «непосредственных деятелей»? Это мои родственники.

«Hо именно вот в этом холодном, омерзительном полуотчаянии, полувере, в этом сознательном погребении самого себя заживо с горя, в подполье на сорок лет, в этой усиленно созданной и все-таки отчасти сомнительной

безвыходности своего положения, во всем этом яде неудовлетворенных желаний,

вошедших внутрь, во всей этой лихорадке колебаний, принятых навеки решений и через минуту опять наступающих раскаяний - и заключается сок того странного наслаждения...».

Невольно вспоминаю соседей по питерской коммуналке.

«Сомнительная безвыходность  положения»? Но что же в ней сомнительного? По-моему, люди уже давно не сомневаются, что им плохо.

 «Уж как докажут тебе, например, что от обезьяны произошел, так уж и нечего морщиться, принимай как есть». Ужас научной истины. Неужели она способна так унизить? Может, и эти «Записки» - только история, и таких чувств уже не бывает?

4  глава. Анализ наслаждения болью. Зубной! И так-то склонность писателя к эстетическим трактатам очевидна, но тут это прямолинейно. Трудно понять, что именно развивает Достоевский.

«Hу так вот в этих-то всех сознаниях и позорах и заключается сладострастие». Но что за «сладострастие»? Не понимаю. Почему запросто подвертывается слово совсем из другого фона?

«Hет, видно, надо глубоко доразвиться и досознаться, чтоб понять все изгибы этого сладострастия!».  Так это жалкое «сладострастие» приходит именно с духовным развитием человека? Не понимаю.  Чудовищно. Это с какой стати сознание предстает западней?

5  глава.  «Сам себе приключения выдумывал и жизнь сочинял, чтоб хоть как-нибудь да пожить». Человек не живет, а изобретает свою жизнь. Я бы согласился, но с условием, что это государство заставляет его это делать.

«Сочинял»!  Человек сочиняет сам себя.

«Другой раз влюбиться насильно захотел». Герой сочиняет любовь.

 «У меня всякая первоначальная причина тотчас же тащит за собою другую, еще первоначальнее». Это критика Декарта. Цепочка причин и следствий оказывается ложной. Иррационализм мира.

Но забавно, что, сражаясь с Декартом, герой использует его философию.

Так все чувства, не доходя до воплощения, «перерабатываются» и растворяются. Человек-идея. Или машина идей. А реальность куда-то уходит. Надо ж, и  Достоевский хорошо знал эти чувства.

Мне-то казалось, до молотилок 20 века человек чувствовал себя  в обществе довольно комфортно. Конечно, не без проблем, но и без кошмаров.

6 глава. Хоть бы каких-то «свойств»! «Лентяй!» - да ведь это званье и назначенье, это карьера-с». Музиль сменяется Обломовым.

Обыгрывание «прекрасного и высокого».

Повествование ускользает  от анализа в своих постоянных кругах. Мы не можем понять, в чем же нерв этого человека.

Так часто и в жизни: я прячусь от слов в одиночество: чтобы слышать себя.

Слышит ли себя герой этой повести?

«А я бы себе тогда выбрал карьеру: а был бы лентяй и обжора, но не простой, а, например, сочувствующий всему прекрасному и высокому».

Но разве получится у человека вообразить себя?

7 глава.  «Им \\ людям \\ действительно это упрямство и своеволие было приятнее всякой выгоды».

«Совершенно ли верно сосчитаны выгоды человеческие?».  Так общество противостоит  индивиду, - но сам он не изобретает ли это противостояние?

Индивид чувствует, что общество его раздавливает, но не поймет, где. Он хочет вербализировать это насилие.

«Первоначальная, самая выгодная выгода» - цель человека? Ради нее он готов на все?! Не понимаю.

«Выгода именно тем и замечательна, что все наши классификации разрушает».  Человек изобрел истину и почему-то ее противопоставил всем прочим истинам. Это непонятно.

Это огромный протест   против всесилия научного знания, против позитивизма. Но почему на примитивное надо непременно отвечать протестом?

Неужели этот позитивизм  пронизывал всю жизнь? Нет. Масса была темной. К кому же обращена эта критика? Мне  она кажется темной, невнятной.

Логистика?  Смотрю в словаре. Логистика =  1. устар. Математическая логика.

2. Одно из философских направлений математики, обосновывающее возможность сведения всей математики к математической логике.

3. Теория и практика управления материально-техническим обеспечением, материально-товарными запасами.

Все равно это темно и непонятно.

Наконец-то прозвучало слово «цивилизация»!

«Цивилизация выработывает в человеке только многосторонность ощущений и... решительно ничего больше». Вот это уже очень серьезно: уже другой уровень критики: повыше!

Почему после жалких рассуждений - это обвинение цивилизации? Герой как-то разом поумнел.

«Замечали ли вы, что самые утонченные кровопроливцы почти сплошь были самые цивилизованные господа?». Двадцатый век  этого не подтверждает. Наоборот, и Гитлер, и Сталин откровенно грубоваты. Свидригайлов, Ставрогин - эти персонажи проходят через  многие романы писателя.

Достоевский путает цивилизацию и культуру.  Да, европейцы более цивилизованы чем мы, русские, но они никак не культурнее нас.

«Сама наука научит человека (хоть это уж и роскошь, по-моему), что ни воли, ни каприза на самом-то деле у него и нет, да и никогда не бывало, а что он сам не более, как нечто вроде фортепьянной клавиши или органного штифтика». Нет, это 19 век. Этого сейчас нет. Тут другое! Современный горожанин стал таким штифтиком.  Так что писатель угадывает слишком многое.

«Все будет так точно исчислено и  обозначено, что на свете уже не будет более ни поступков, ни приключений». Это будет сделано не наукой, а диктаторами! Ужасно знать, что эти чувства мне слишком понятны, что и меня превращали в «штифтика».

«Тогда выстроится хрустальный дворец». Это образ международных выставок, образ прогресса.

«Джентльмен с неблагородной или, лучше сказать, с ретроградной и

насмешливою физиономией». Представитель, так сказать, несогласного человечества. Самый запоминающийся образ. Воплощение злой воли.

Это критика не неверия, но именно позитивизма. Для религиозного писателя Достоевского падение героя бесконечно. Он обречен отмочить что-то ужасное. Но пока - он только болтает.

«Хотеть же можно и против собственной выгоды». Уже 20 страниц, а воз и ныне там.

 «Свое собственное, вольное и свободное хотенье  -  самая выгодная выгода». Но ведь это уже сказано. Зачем долбить читателя?

Февраль 1 Зелинский. Соперники христианства. Санкт-Петербург, 1910.

2 Погребение Бродского. Конечно, не показали. Во всем, что он делал, чувствовалась горечь и обманутые надежды. Забавно, что Ельцин потребовал захоронения поэта в России.

О себе поэт сказал: «Я чувствую себя более-менее лесным братом (прибалтийский партизан!), с примесью античности и литературы абсурда…

При всех этих самых нобелевках и ненобелевках, при том, что происходит в России, при том, что происходит в мире, ты чувствуешь себя в сильной степени на отшибе».

Почему я вспомнил именно эти слова? Может, потому, что многие русские газеты – с огромным портретом Бродского.  В нем так и не преодолено чувство персонажности.

Почему же такой человек не вел дневники? Да быть такого не может.   Конечно, захоронение в России имело бы политический успех, но – ценой бесчеловечности. Но какую строчку вспомнил я?

 

Дни расплетают тряпочку, сотканную Тобою.

 

Кого для меня продолжает Бродский? Прежде всего, Державина:

 

Шампанским вафли запиваю

И всё на свете забываю

Средь вин, сластей и аромат.

…

Таков, Фелица, я развратен.

 

Строго говоря, Державин – и не поэт! Но почему-то для меня – идеал. Как и Анненский. 

4  Лосев:

У Платона весьма отчетливо Ум трактуется, как отец; материя – как мать, а все вещи – как их порождение.

Ум у Плотина:

-Поток, исходящий из Единого, подобный свету, исходящему от солнца.

-Развертываемая потенция Единого. Это семя, потенциально содержащее все вещи.

-Высшая степень проявления ума (и человеческого, и космического).

- Ум происходит от Единого как потенция.

- Ум – умный космос, содержащий прообразы земных вещей.

- Космос взаимопроникающих духовных сущностей.

Вот попробуй, не прими такое определение Бога! Это не какие-то порывы Агни-йоги, но целая умозрительная, привлекательная, неопровержимая наука. 

6 Плотин: «Творчество явлено нам как созерцание. Ибо оно – результат пребывающего созерцания, созерцания, которое делает не что иное, как творит именно благодаря тому, что оно – созерцание». Чудесно, что ни говори. Мне, кто столько сил отдал созерцанию, эти строчки – как бальзам на сердце.

Начало, Отец – выше красоты и есть ее источник.

Ум, Сын, первообраз – красота первичная.

Душа мира, Афродита – красота вторичная, образ.

Лосев: У эстетиков 19 века гений есть субъективное устроение человеческого духа, а в античности он – объективно существующее живое существо. 

8 Carpe diem Горация.

В «Горгии» Сократ говорит:

«Счастливец ты, Калликл, что посвящен в Великие таинства прежде Малых». Великие – в Элевсине, осенью, Малые – весной, в Афинах.

Материал к «Жуану».

 

Из края в край,

Печальный ёбарь,

Порхал он, отдыха не зная.

 

 Глупо развивать этот лужский низкопробный юмор.

10 Ида переваривает только сказки: Синдбад, Морская губка, Датский домовой. Платон:

«Пока государственная сила и философия не совпадут в одно, не жди конца злу». Наверно, не имею права писать о гомиках, потому что имею к ним предубеждение. Или именно поэтому должен когда-нибудь всерьез написать о них?

Именно всерьез, потому что они так часто духовно насиловали меня гнусными предложениями.

Это связано именно с Питером. Вот уж the real harassment! Настоящие приставания.

Друг Жана Берзежа приехал сл своим «мужем», грубым мужиком. Он говорил обычные вещи, но в устах француза они казались столь ужасными, что дамы НИМа вопили от ужаса.

«Выловили в Москве реке рыбу с таким вот червем»!

14   Для «Кратила» форма диалога совсем не подходит. Почему все-таки Платон предпочел ее?

15   «Федон»: Бесспорно, есть люди, которым лучше умереть, чем жить.

К вопросу об эвтаназии.

«Душа по природе своей настолько сильна, что способна выдержать много рождений».

Платон очень удобно «устроился» в античной культуре: он – в самом центре.

17 «Малина’» Бахмана. Вспомнил фильм с  Изабель Юппер! Bachmann:

 

Zu Tod erschöpft, ja erschöpft

Ich bin einfach tot

Nein, ich glaube nicht, gerade habe ich

 

Чудесные стихи Ингеборг. «Мертвецки выдохлась, выдохлась, Я попросту мерва, Нет, я не верю…».  Разве хуже Бродский? И не может быть «хуже», потому что ее брат.

 

…. а другая какая-то боль

Приникает к тебе, и уже не слыхать, как

Приходит весна;

Лишь вершины во тьме непрерывно шумят, словно

Маятник сна.

 

Это не может не пленять. Столь яркий талант! Рифма «весна-сна» кажется нелепой, случайной, но в этой случайности – философия, она превращается в метод. 

20 «Подросток» Достоевского. Макар Иванович в гробу. «Версилов взял икону в руку, поднес к свече и пристально оглядел ее».

21 Кублановский:

 

До-гётевой лепки

Альпийский алтарь слепоокий.

Из бронзовой репки

Под мраморный глянец протоки

Бегут, расплетаясь…

 

Стих 8 марта 1984 года. 12 лет назад. Всего-то.

Какая выверенность!

Этот автор не задыхается, не безумствует, как Бродский. Что значит позиция писателя! Один сражается сейчас в Сербии или еще где-то (это Лимонов), другой сражается в стихах.

А я живу перед пламенем какой-то священной свечи, что страстно хочет всех согреть. 

21 Мои персонажи «Иисуса» нуждаются в дальнейшей разработке.

22 Читаю Бахман в третьем часу ночи.

«Ich sehe meinen Vater in meiner Todesangst. В моем страхе смерти я вижу моего отца».

Вторая часть «Малины».

 

«Разбитый кувшин» Кляйста – все-таки тяжеловато для комедии. Вот уж оценишь Островского после таких опусов!

Что тут детективного? Он кажется сложным, и ничего удивительного, что толкнул Гете на каком-то рауте.

В самой Германии Кляйст слишком современен, но эта современность не переводится на русские язык и менталитет. Что ж, чаще всего так и происходит. Это только Шекспиру и Чехову повезло.

 

«Karl Jaspers. Die grossen Philosophen. Nachlass. Ясперс. Великие философы.  Наследие». 

«Kierkegaard ist kein abschliessender, kein lehrender, und er ist auch kein verkuendeter Denker, sondern ein erweckender. Er wirft uns auf uns zurueck. Киркегор ничего не заключает, ничему не учит, ничего не сообщает: он – лишь пробуждает».

23 «Дважды был распорот» Бродского! Великая русская традиция непременного единения с народом. Вы страдаете, и я тоже. У Достоевского это получалось естественней.

Именно этот стих сделали главным в Бродского.

Или еще тот, где

 

на Васильевский остров я приду умирать.

 

26 «Иисуса» и роль Демокла-пророка. Он умер. Подлинный бог римлян – Рацио.  Тысячи пророков, как он, подготовили пришествие Христа.

Я написал вот что от имени Демокла:

«Я болен целый месяц, всего ломит и уже не уверен, что выкарабкаюсь. Все равно плетусь в библиотеку: если уж загнуться, так среди книг. От тебя получил два письма, радуюсь за тебя  и их перечитываю. Не смешно ль: ты, римлянин, сидишь в Иерусалиме, а я, еврей, здесь? Шуткуют боги. Мне всё удивительнее, что я живу. Ещё хожу среди живых, но - мертв, мёртв, мёртв.

Моё тело уже мне не принадлежит - да и сколько можно?

После всех ужасов гражданской войны, самообожествления Октавиана и тибериевых разнузданий так хочется улизнуть из этого мира.

Ты мне как-то сказал о всесовершенном бытии. Что за слова? Я так и не нашёл их в книгах. К такому бытию я стремился, но ничего, конечно, не вышло. Где я только ни болтался! Жаль, прежде мало рассказывал об этом.

Я родился в Иерусалиме, но уже в юности удрал из Иудеи, потому что философствовал и пытался стать гражданином всего мира.

Осел было в Сирии, но мои идеи уже шли впереди меня, меня узнали  -  и мне засветило гражданство Родоса.

Я туда. Открыл было школу, но мое иудейство пугало местных - и я не мог набрать учеников. Мои противники - и философские в том числе - сожгли мой дом, так что я остался  не причём.

Что дальше? Всё говно, как говорится, плывёт в Рим. Приехал в эту клоаку по поручению, да так и застрял.

Дальше ты знаешь. Из новостей вот что. Твой дядя много читает, я самолично подыскиваю ему религиозную литературу.

Всё хочу ему привить систематичность чтения, но ничего не получается. Вальпургия всё так же прелестна и всё так же и туда же порхает. Часто вижу её дочь: она чем-то больна, но читает много.

Попробовал было поговорить с Вероникой о тебе, но она даже обиделась. Или считает меня за раба? Ещё надеюсь тебя встретить. Здоровья. И тебе, и мне».

 

Наверно, это будет последним его письмом другу Никандру.

Сирия и Родос – необходимые следы странствий.

А что далее с Демоклом?

Пусть будет так: «Дата смерти Демокла неизвестна. Раб-привратник дома, где он жил, заметил, что философ, как обычно, не поплёлся в библиотеку, позвал Лисона, хозяина дома, который вместе с рабом поднялся на этаж. Демокл, предчувствуя смерть, последние месяцы держал дверь комнаты…».

И далее – отклики в письмах прочих персонажей.

27  Федр  - явный перевес литературы над философией. Это и поражает в Платоне: от рассказа к расскаазу литературность растет. Наконец, литературность разрастается до неба - и философии уже не заметить.

 

Ясперс: Беме нашел бога в «Umschlaege seiner melancholischen und euphorischen Stimmungen. В оттенках своих  грустных и радостных настроений»!

Беме: Бог - это Ничто.

Поэтому Ясперс и назвал Беме экзистенциалистом. При переводе на русский текст Беме совершенно плоский.

 

28 Конец тоталитаризма празднуешь каждый день, а День рождения – только сегодня. Не осуждать прошлое, но мирно с ним проститься.

В 1937 были созданы сразу три шедевра:

«Александр Невский»,

«Человек – зверь» Ренуара

и «Северный отель» Карне.

Читаю Rutebeuf’а: старофранцузский. 13 век.

Бродский:

 

И отец игумен, как есть, – безумен.

 

Написано в 1964. Помню! Я – отличник, папа очень этому рад.

29 Безразличное письмо от Комара. Притом, что в Израиле так много взрывают. Читает ли она мои опусы, как раньше?

Разве не забавно, что параллельно пишутся иные речи к «Жуану»? Там, на том фронте, я еще  не все сказал.

Вернее так: ужас того романа еще не покинул меня.

Вовсю идут  «Реалии»!

Персонажи моего романа ожили, дышать стало легче.

Еще раз  «Малина' « Бахман. «Способы смерти. Todesarten». У меня есть в черновиках такой рассказ: «Тысяча способов умереть».

 

«Записки из подполья».

8  глава.   «Формула всех наших хотений и капризов». Ужас героя: меня - вычисляют! Да кто ж не поймет этого?

«Когда-нибудь откроют же законы так  называемой нашей свободной воли». Забавно! Тогда еще не было философии иррационализма, она еще только зарождалась - и такие выводы были возможны.

Из текста следует, что советская власть использовала частично грубый позитивизм.

Разделение жизни и рассудочной способности. Примитивно! Но зато интересно состояние сомнений людей того времени.

«Выдумает разрушение и хаос, выдумает разные страдания и настоит-таки на своем!». Выдумает? Странно. Их выдумывать не надо.

9  глава.  «Hо почему вы знаете, что человека не только можно, но и нужно так переделывать?».  Советский вопрос. Казалось бы, контекст таков, что читать скучно, но писатель - прозревает! Тогда уж прочее безразлично: лишь бы в тексте чувствовалось провидение.

«Положим, что это закон логики, но, может быть, вовсе не человечества». Осточертел! Затвердила сорока Якова.

«\\Человек\\ инстинктивно боится достигнуть цели и довершить созидаемое здание». Просто непонятно. Такого не бывает.  Тут именно Достоевский, только он. Где-то повествование превращается в его дневник - и думаешь, что лучше б он его вел: там такие путаные ходы  выглядели бы более достойно.

Муравейник! Нужный образ. Что-то воздвигнет на нем Достоевский!

«Человек от настоящего страдания, то есть от разрушения и хаоса, никогда не откажется. Страдание - да ведь это  единственная причина сознания». Вот оно, кредо! Этак вот из-под руки выскочило. Почему «единственная причина»?

Страдание - это разрушение и хаос? Но почему? Попытка философии.

Не понимаю. Это красиво, - но что же это значит? «Страдает темный зверь», - сказал Фет.  Нет, одной строкой это непонятно.

10   глава. «Пусть даже так будет, что хрустальное здание есть пуф».

Пуф = Пышные приподнятые сборки на платье, ткани. + Струя, клуб выпускаемого пара, дыма.  + То, что не внушает доверия.+  Мягкий низкий табурет.

В нашей жизни этого слова уже нет, нашел в словаре.

«Hеужели ж я для того только и устроен, чтоб дойти до заключения, что все мое устройство одно надувание?». Среди трепа - такой перл! Очень трогательно. Мой ненаписанный рассказ «В начале была Ложь» - как раз об этом.

11  глава.  «Клянусь же вам, господа, что я ни одному, ни одному-таки

словечку не верю из того, что теперь настрочил!». Эта бесконечная болтология. Этот человек воспринимает сложность мира как «все позволено».

 «Разумеется, все эти ваши слова я сам теперь сочинил».  Герой имитирует своего антипода: «нормального» человека. Он прикидывает: а если стать «нормальным»? Не все ли равно, кого играть в жизни?

Герой подводит себя к максимальной откровенности. О чем же она будет? Читатель уже измотан шараханьем в одни и те же углы.

Почему герой пишет?  «Тут форма, одна пустая форма, читателей же у меня никогда не будет». Странно! О «стройности» изложения не может быть и речи.

«Вот нынче, например, меня особенно давит одно давнишнее воспоминание».  Выход на развитие сюжета!

Часть II. ПО ПОВОДУ МОКРОГО СHЕГА.

Объявление войны Некрасову. Но почему речь идет о женщине? До сих пор не было малейшего намека на сексуальность!

1 глава. «Мне приходило в голову: отчего

это никому, кроме меня, не кажется, что смотрят на него с омерзением?».  Здесь есть намек и на полноту, и на глубину характера. Почему же все ограничивается самыми жалкими рассуждениями? Или писатель имитирует юношу, который так  и не сумел повзрослеть?

«Я сам вследствие неограниченного моего тщеславия, а стало быть, и

требовательности к самому себе глядел на себя весьма часто с бешеным

недовольством, доходившим до омерзения, а оттого, мысленно, и приписывал мой взгляд каждому».  Тщеславие - жажда славы. Требовательность к самому себе  - это черта будущего человка искусства. Недовольство собой - нормально!

  «Я был болезненно развит, как и следует быть развитым человеку нашего времени. Они же все были тупы и один на другого похожи как бараны в стаде». Романтическая трактовка! Значит, юность героя прошла под знаком романтизма, а позже он, какькур во щи, попал в позитивизм.

«Всякий порядочный человек нашего времени есть и должен быть трус и раб». В этом огромный социальный протест! Даже мне это очевидно. Но он направлен на саморазрушение, а не на критику общества, на желание его изменить.

Уже ясно обозначается  двойничество героя: он сознательно несет в себе противоположности.

Русский романтик. «Широкий человек наш  романтик и первейший плут из всех наших плутов».

«Да-с, только между нами самый отъявленный подлец может быть совершенно и даже возвышенно честен в душе, в то же время нисколько не переставая быть подлецом».

Сплошная полемика! Разве это правда? В сущности, это все доморощенные идеи и - в чем-то идеи антирусские.  Почему «только между нами»?

«Развратничал я уединенно, по ночам, потаенно, боязливо, грязно».

Старая песня! Фобия, небось. Фобия женского тела. Фобия, потому что боишься, что оно заберет тебя целиком  и уже не выберешься из него.

«Закипала, сверх того, тоска; являлась истерическая жажда противоречий, контрастов, и вот я и пускался  развратничать». Школьник какой-то. Хочу разврата из «жажды контрастов».

Все, что касается секса, у Достоевского абсолютно неправдоподобно. Детские проблемы.

Офицер переставил в бильярдной. Преувеличенная реакция.  «Я с наслаждением писал эту повесть».  Против чего это выпад? Против журналистов? Почему послана в «Отечественные записки»?

На Невском. «Я муха, перед всем этим светом, гадкая, непотребная муха». Вот ответ на «Невский проспект» Гоголя!  Вот почему и мне захотелось ответить  Гоголю - и получился мой «Невский проспект».

«Графиня ходит, князь Д. ходит, вся литература ходит». Непременно «вся литература».

«Муха, всеми униженная и всеми оскорбленная». Прямая полемика с  самим собой! Свой же роман «Униженная и оскорбленные» - на суд.

В мировой литературе до Достоевского еще никто столь грозно не обличал «маленького человека».

Возможное столкновение с офицером на Невском.

«Публика-то тут суперфлю». Что такое «суперфлю»? В русском словаре нет, а во французском находим:

superflu = лишний, излишний; ненужный, бесполезный +  propos superflus = пустые слова + излишек; избыток.

А вот и заезд в «Шинель» Гоголя! «Сама-то по себе шинель моя очень была недурна, грела; но она была на вате, а воротник был енотовый, что составляло уже верх лакейства. Hадо было переменить воротник во что бы ни стало и завести бобрик, вроде как у офицеров. Для этого я стал ходить по Гостиному двору и после нескольких попыток нацелился на один дешевый немецкий бобрик».  Вот что трогает.

«Значительное лицо»! Гоголь, «Шинель».

«Кажется, вот-вот сейчас состукнемся».

«Мы плотно стукнулись плечо о плечо!...

Он даже и не оглянулся и сделал вид, что  не заметил... Я достиг цели, поддержал достоинство, не уступил ни на шаг». Бред какой-то! Но природа человека именно такова. Сам текст  меня убеждает, что  Достоевский прав.

2 глава.  «Я делался вдруг героем».

«Мечты особенно слаще и сильнее приходили ко мне после развратика, приходили с раскаянием и слезами».

 «Либо герой, либо грязь, средины не было».  Опять эта вода в ступе!  Что ж тут нового?

«Замечательно, что эти приливы «всего прекрасного и высокого» приходили ко мне и во время развратика». Опять «прекрасное и высокое», но уже в приложении к конкетному: к разврату. Забавно, что столь конкретная штука, как разврат, никак не становится реальной. Это еще и известный литературный прием. Так и в моем «Писаке» Сиверцев все-то рвется мечтой - к кому?

«Соус тут состоял из противоречия и страдания, из мучительного

внутреннего анализа, и все эти мученья и мученьица и придавали какую-то

пикантность, даже смысл моему развратику, одним словом, исполняли вполне должность хорошего соуса».  Современная идея: человек культивирует свой ужас.

«Все плачут и целуют меня (иначе что же бы они были за болваны), а я иду босой и голодный проповедовать новые идеи и

разбиваю ретроградов под Аустерлицем».  Вот что это? Самые затаенные мечты рядом с обычной пошлостью. Но это не портрет поколения, а лишь всплески  индивида. Писателю важен диапазон эмоций. Действие разворачивается на весь мир - это важно.

«К Антону Антонычу \\ начальник \\ надо было, впрочем, являться по вторникам (его день), следственно, и подгонять потребность обняться со всем человечеством надо было всегда ко вторнику». Повествование явно оживилось. Где ж тут «подполье»?

«Проклятие на эту школу, на эти ужасные каторжные годы!». Вот оно что! Всплывает и детство. Образ героя светлеет неудержимо - и все в нем кажется напускным. Да! Он нормальный, но почему-то рвется в ненормальные.

Март 2   Морис Дрюон в Москве.

Наконец-то мой роман приобрел ясные очертания. Мучителен процесс созидания, но он меня создал. Так из глыбы мрамора получается статуя.

Чудесно испытать такое чувство! Я почему-то хотел непременно его разделить с первыми женами, но выяснилось, что от людей нельзя требовать столь много.

3 Странное высказывание Эпштейна: «Ангелизм – это постоянная атеистическая стадия мировоззрения». Что это? 

Вы умны, Михаил!

Но понять вас трудно.

Крутится в башке песенка:

 

Vor der Kaserne

Вei den grossen Tor

Steht eine Laterne

Und steht wohl noch davon…

 

«Перед казармой у высоких ворот стоит фонарь».  Шлягер Фассбиндера! Совсем без искусства, зато переполненный жизнью. Шигулла пустовата, но блестяща.

6 «Софист» Платона сложен, но продираюсь. Он, что называется, глубоко в жанре. Как бы его мог поставить Антолий Васильев! «Возникшее - всегда целое, так что ни о бытии, ни о возникновении нельзя говорить как о чем-либо существующем, если в существующем не признавать целого».

Написана сцена в «Иисусе»: Никандр прибывает в Рим.

7 Натуральная школа: Можаев. Мрачно говоить о г-не. Dreckschule.

«Парменид» и «Кефал» Платона. «Когда мы прибыли в Афины из нашего родного города Клазомены...». Одна из причин, почему Клазомены - родной город моего героя.

Идея - порождающая модель. Здорово.

8 Какие-то сцены детства настолько ярко вспыхивают  в сознании, что останавливаюсь. Играю в волейбол или бегу по лесу

9   Сороковины Бродского.

Я не способен меняться: настолько зациклен на искусство, - но тем  интереснее преодолевать себя.

11 Тютчев:

 

Еще в полях белеет снег,

А воды уж весной шумят.

 

Очень красиво весной. И физически работать - очень приятно. Потому что твое физическое существование приближается к тебе.

12  Анненский:

 

Раззолоченные, но чахлые сады

С соблазном пурпура на медленных недугах,

И солнца поздний пыл в его коротких дугах,

Невластный вылиться в душистые плоды.

 

Какая красота! Неотразимая.

13  Нехороший день, и стихи - нехорошие:

 

Мы жирную бабу

поймали за хвост.

А что же еще,

Что еще, господа,

Сумеет продлить

Ее внутренний рост?

 

Весенние стихи, да еще и мои.  Какой ужас!

 Глюкон встречает Никандра.

14  Теперь все, что мною написано, надо превратить в Целое, собрать. Только б на это хватило сил.

Да, я много написал, но где же в этом я сам?

Надо  все так приготовить, чтоб пахнуло цивилизованностью.

Ночью - понос. Уже много накопилось об этом мыслей. Что-нибудь напишу.

15  Умер Вольфганг Кеппен. Его «Смерть в Риме» столь вдохновляет меня.

Писатель Валерий Ганичев открыто сотрудничает с секретными службами.

Обанкротилось самое большое издательство: «Прогресс».

«Красная маска смерти» По.

16 Мог ли подумать, что мой «Жуан» так изменит меня? Теперь посреди улицы не могу удержаться от смеха. Что-нибудь вспомню из романа и - улыбаюсь.

Этот роман наполнил душу теплом.

Что же сделал другой роман «Иисус»? Он наполнил теплом мою веру. Мне этого тепла хватает, - а зачем требовать большего?

17  Дневник - фиксирование ужаса существования. Если б только этого, то не стоило б и писать.

Кто знает, а если у меня получится портрет Целого: нашей эпохи?

19 Никандр видит Вальпургию, но не решается рассказать ей, что вынужден покинуть Рим. Он  следует за своим Богом. Как это объяснить светской даме?

21  Дневники доказывают, что страшное надо человеку забыть и - жить дальше.

И еще один резон: надо себя веселить. К примеру, из какого будущего «произведения» эта строчка:

 

Что же, пиздец, господа, -

Мрачно начальник сказал.

 

Этот мальчик все-то поносит.  Все не прокакается.

20  «Кроткая» Достоевского.

«Благороднейшей из людей, но сам же и не верю». Его разъедает сомнение.

 То же, что столь часто убивает и меня. После всех низостей детства уже не могу верить людям.

«Меня все и всегда не любили». Пугает эта заданная позиция. Столь нехристианский человек не живет, но мстит.

23  Чтение «Онегина» Иде. Здорово.

26 «Человек-зверь» Золя. Появление  в повествовании ножа.

27   Закончена 8 глава «Иисуса».

Опасная привычка: читать умные книги. Постоянно чувствуешь свою глупость.

28    Просыпаюсь в новой девятой главе.

В Риме 781 год, а тут зима.

30 Написать «Горе от ума» по Грибоедову! Много лет мучит эта идея.

«Чацкий верит в свою светскость, но не в обворожительность! Вовсе не покорять приехал он. С  жаром он целует руку Софьи».

30  Материал к 9 главе мирно распределился на главы.

«Бесы» Достоевского. Так много, что анализ поставить отдельно. Будет особая литературная инсталляция. Этот писатель этого достоин.

31 Достоевский:

 

И потом попал в стакан,

Полный мухоедства.

 

Мы все в этой странной ситуации: в каком-то стакане, полном мухоедства. Демократия - не демократия, тирания - не тирания. Что же тогда? Видна борьба за власть.

Человекоядец - есть такое слово. Стакан-то полон человекоядства.

 

Бальзак. Написано впопыхах. Жалкое манихейство: только два цвета. И - жалкое знание того, как надо писать. Будто это можно знать!

Кажется, португальский классик Эса Кейрош сказал, что Бодлер сначала записывал свои стихи прозой, а потом «перегонял» в рифмы.

Я прочел это еще до филфака!  Это и толкнуло любить стихи Бодлера. Но я не мог думать, что любовь получится такой серьезной.

Перечитка «Евгения Онегина». Подступы к комментариям Набокова.

Пушкин - гармоничен?! Не верю. Другое дело, что все мы пред ним - толпа жалких оборванцев, идиотиков, недоучек, разночинцев.

Конечно, он маршал на нашем жалком фоне, но почему маршальство должно выражаться непременно в гармонии?

 

 

«Записки из подполья».

3   глава.  Симонов.

Все россказни первой части потихоньку рассасываются, становятся понятными во второй.

Тип Зверкова и должен не нравиться герою.

 «Злейший враг мой» - частая характеристика людей.

Следующий кусок показывает, как герой не прав. «Он \\ Симонов \\ не садился и меня не приглашал. -Гм... да... так завтра. Деньги-то вы отдадите теперь? Я это, чтоб верно знать, - пробормотал он сконфузившись. Я вспыхнул, но, вспыхивая, вспомнил, что с  незапамятных времен должен был Симонову пятнадцать рублей, чего, впрочем, и не забывал никогда, но и не отдавал никогда».

«Мне мечталось одержать верх, победить, увлечь, заставить их полюбить себя». Я помню что-то такое из моих пятнадцати лет, а юность в академии была столь сурова, что тех мыслей уже не могло быть. Но кто не мечтает о внимании среды?

4 глава. «Обед заказан к шести часам».

Конечно, хорошо помню, как с людьми все всегда не складывалось.

Не будь этой сцены, что бы мы знали о герое? Что ж, он - создание своих же мыслей. Эпизод пустой, но нам важно видеть, как проявляется герой, как воплощаются его мысли.

5  глава.  «- Так вот оно, так вот оно наконец столкновенье-то с действительностью, - бормотал я».

Сейчас «столкновенье с действительностью» звучит комично.

Как сказал современный поэт?

 

Что ты жадно сосешь бормотуху

За ларьком у напиленных дров?

Знать, хватило присутствия духа

Наблюдать столкновенье миров.

 

«И потому я должен дать Зверкову пощечину! Я обязан дать. Итак, решено; я лечу теперь дать ему пощечину». А ведь это уже болезнь. Грань давно перейдена.

Такой получился герой: в его мыслях и поступках  - сплошные разрывы, сплошные бездны. Разве не таков герой «Андалузского пса» Бунюэля?

«Проклятая Олимпия! Она смеялась раз над моим лицом и отказалась от меня». Оказывается, публичный дом - знакомое место и поле соперничества!

«Они, может быть, все начнут меня бить и вытолкают». Это уже кошмары! Герой на  самом деле остро современен и раскрыт.

Меня-то потрясает именно это прямое описание кошмаров. Обычно даже современные авторы их кодируют, прячут поглубже.

Так что герой знает, что такое секс, но секс для него только социален, и близость с женщиной - то же, что и служба. Так глубоко этот герой в обществе, что раздавлен его гнетущей социальностью. А что же еще есть в обществе, кроме этой безрадостной, скотской социальности?

Подробности кошмара. «Особенно будет бить Трудолюбов: он такой сильный;

Ферфичкин прицепится сбоку и непременно за волосы, наверно».

Кошмар разрастается.

Вот герой в публичном доме. «Машинально я взглянул на вошедшую девушку». Что это? Надежда на новые отношения с людьми?

6  глава. Пробуждение. «Вдруг рядом со мной я увидел два открытые глаза».

Главное достоинство диалога с Лизой: он - живой.

«Когда-нибудь да умрешь же». Культурная реалия. «Падаль» Бодлера.

Мне вся «прозаическая», реальная часть «Записок» всегда не нравилась: все рассуждения завершаются банальностями.

«Более всего меня игра увлекала». Не только сам с собой, но и с ней герой «сочиняет» свою жизнь.

«Может быть, \\ она \\ меня рассматривала. Как жалел я, что не мог разглядеть ее глаз».  Да ведь это подлинные чувства. И далее мы видим, как герой раскрывается с другой стороны. Это интересный, глубокий, сердечный человек - и от его «подполья» он запросто может отказаться.

Неужели и это только «сочинение», имитация чувств?

«Любишь ты маленьких детей, Лиза? Я ужасно люблю».

7  глава.  «Любовь! - да ведь это все, да ведь это алмаз, девичье сокровище,

любовь-то!».

То он о самом себе говорил хоть путано, но умно, - а теперь с тем же умением разворачивает рассказ о ее жизни. Теперь мне чудится, что это просто сказать гений на перепутье, который непременно заявит о себе. А не сам ли это Достоевский?

Распекает, атакуя сентиментализм. Опять стилизация. Как бы случайная, невольная.

Почему-то считатся, что герой Лизу унижает. Но из текста этого никак не почувствовать. Наверно, опять мысли и дела разделятся. Тут чую начатки нашей советской идеологии, столь долго мучившей всю страну и меня.

«В могиле слякоть, мразь, снег мокрый». Частые повторения мокрого снега: все происходит под снегопад, представленный вечным. Мокрый снег - и в сознании.

«Игра, игра увлекла меня; впрочем,

не одна игра...». Тут важно замечание «не одна игра». Герой не заметил, что сам неравнодушен.

Невероятная сцена прощания, отразившаяся боком в моем рассказе «Как я люблю».

Из текста следует, что он влюбился в Лизу.

«Глаза у ней были светло-карие, прекрасные глаза, живые, умевшие отразить в себе и любовь, и угрюмую ненависть».  Стиль преображается. Вот он, язык  любви. Ну, Федор Михалыч! Любимый вы наш! Просто кудесник литературы.

«Сверкавшие глаза». И эта сверкает глазами! Это уж судьба всех героев Достоевского: сверкать глазами.

Повествование взвивается, как пламя, словно бы вырвавшись из заточения.

Апрель      1  «Человек без свойств» Музиля. 1.114. «Ульрих бушевал wuetete».

2 Виктор Ерофеев:

-Все валили - даже в великой классической русской литературе - на обстоятельства, на системы, на царей, а не на человека.

-Мы приговорены к соцреализму и нашей классической литературой.

Не понимаю такой прямолинейности.

Куда искренней Бретон: «Начиная с Жарри, литература перемещается на заминированную территорию». То есть авторы ее минируют.

А посмотрим-ка словарь!

Miner  1) минировать; подводить подкоп 2) подмывать, подтачивать (о воде) 3) подрывать (авторитет и т. п.) ; подкапываться под кого-либо 4) истощать, разрушать; подтачивать, точить (о болезни).

Так что перевести так: «Почва литературы становится шаткой».

Неожиданное заявление  Василя Быкова: он против союза России и Белоруссии.

3 «Филеб Платона.

5.30 Начерно пишу вторую сцену 9 главы: Никандр дома после дня в суде.

5 Шукшин умер в 1974, а Трифонов - в 1981. Считаю их столпами советской литературы. Не Платонова же!

Перед смертью в «Литературке» Шукшин написал огромную статью с проклятиями на больницу, куда не пустил  его жену.

Так меня когда-то не пропустили к отцу, а он не мог этого простить.

Так странно чувствовать это желание сохранить человеческое достоинство! Это нравоучительство меня  шокировало еще десять лет назад, а ведь это куда больше, чем нынешняя чернуха.

6 А я все живу и пишу. Надо же.

В античности пробег лошадей посвящали Прометею и Афине. Наверно, и мои прогулки посвящены божеству Жизни.

«Государство» Платона.

Литература во Франции после 1945. Бордас. Париж -  Брюссель - Монреаль. 1970.

9 Закончена 9 глава. 10-ая: Бунт.

Казелла. Стилизация станоится искусством.

10 «Подросток» в шести сериях. Прекрасное напоминание о разлюбимом Федоре Михалыче.

Долгоруков, герой романа Достоевского  «Подростка», - в спешке, и под этой спешкой писатель скрывает торопежку своей работы. Странно, что эта неестественная напряженность работы делает голос Достоевского очень живым. Теперь в сделанности формы есть подвох. Если нет хаоса, то где же современность? Писателю не так важна середина, как начало и конец. Это забавляет. Упор не на основательность, но на азарт и игру.

14 В романе - смерть отца.

15 Закончена 10-ая глава.

18 Квинси Quincey «Исповедь английского курителя eater опиума». Прочел ради Бодлера. Скучно. И что так раскручивать свои слабости? Лучше служи Природе, как солдат - маршалу.

Тирания человеческого лица.

Лескова наконец-то издали в тридцати томах.

19 Неужели будут времена труднее этих? Не верю. Как раз в этом ужасе я и написал два больших романа.

Еще дописываю второй.

Наверно, уже в следующем году сразу постарею: от напряжения этих лет.

Вспомнишь тут Пастернака:

 

Смотри: от этих лет

Остались пересуды, -

А нас с тобою нет.

 

Так вот и пахнуло вечностью.

Не чтобы убить меня, а чтоб дать понять, что мне предстоит стареть.

Долго и упорно стареть.

Каркопино. Carcopino. Ежедневная жизнь в Риме в эпоху расцвета. Hachette. Ашет. Просто полезная книга. Как бы ее не прочел перед романом?

25 Произведения Маркеса.

26  Вчерне готовы последние главы.

Отходы производства романа небольшие. Как ни странно. Пишешь эти тысячи страниц нагуад, - и тем удивительнее, что лишнего оказыается мало.

Да, будь я в  19 веке дворянином, помещиком, стал бы романистом.

27 Никандр молится Универсуму. Я и сам слышу этот далекий голос - и плачу. Наверно, это и слезы-то не мои. Я и сам хотел бы раствориться, исчезнуть в этой молитве.

Уж не деградируем ли мы в этом городе? Люда и я уверены, что все решает человек, а не место. Да, мы не изменим людей, но сами должнв искренне делать то, что можем.

Но силы неравны. Я-то покачу в Питер, а у Люды нет отдушины.

28 «Законы» Платона. Довольно прямолинейно. «Миф о том, что мы - куклы, способствовал бы сохранению добродетели».

Итак, добродетель любой ценой. Мир рушится.

29  Ночью проснулся: сосед так курил, что в моей комнате оказалось много дыма.

Каждая весна - большое событие! Пока отсчет моей жизни начинается с весны.

Вот уже десять лет пишу дневник усидчиво, и он потихоньку формируется, как произведение.

Бывает же такой жанр: дневник!

Пусть не разработаю литературу, но в дневнике раздраконю свою жизнь!

 

«Записки из подполья».

8 глава. Герой забывает о Лизе (или думает, что забыл) и спешит отдать долг. Опять пустые социальные чувства.

«К вечеру я вышел пройтись». Опять выход в прогулке.

«Что-то не умирало во мне внутри, в глубине

сердца и совести, не хотело умереть и сказывалось жгучей тоской».

Достоевский намекает, что герой любит Лизу.

«Hо я еще не знал тогда, что и через пятнадцать лет я все-таки буду представлять себе Лизу именно с этой жалкой, искривленной, ненужной

улыбкой, которая у ней была в ту минуту». Прямое указание на любовь.

«И в дом мой смело и свободно Хозяйкой

полною войди!». Стихи Некрасова - кольцо: напоминание о начале повести. Обозначение близости конца.

Странно, что такой текст обрамлен  в любовь. Так писатель ставит это чувство на недосягаемую высоту.

Подробное описание слуги. Конфликта с ним. Со всем миром - борьба. Только Лиза не заставляет с ней бороться.

«Я не мог прогнать его, точно он был слит с существованием моим химически». Двойник! Навязчивость этого двойника - вот о чем был предыдущий рассказ.

«Моя квартира была мой особняк, моя скорлупа, мой футляр, в который я прятался от всего человечества». Как может такое жилье претендовать на звание «особняка»?  Прямое указание на то, что герой - порождение питерской коммуналки.

Фигура слуги Аполлона разрастается. «Если я и этим все еще не вразумлялся и продолжал бунтоваться, то он вдруг начнет вздыхать, на меня глядя, вздыхать долго, глубоко, точно измеряя одним этим вздохом всю глубину моего нравственного падения». Имитация борьбы титанов!

Всю тревогу, смятение чувств (Лиза не пришла) герой вымещает на слуге.

9 глава. «Я стоял перед ней \\ Лизой \\ убитый, ошельмованный, омерзительно сконфуженный и, кажется, улыбался,  всеми силами стараясь запахнуться полами моего лохматого, ватного халатишки».

Особенно «халатишка» напоминает мою жизнь.

Все поведение героя - чудовищная неадекватность: он разрушил все, что построил.

«И вдруг я разразился слезами. Это был припадок». Герой не готов к положительному, огромному. Он сосал лапу - и реальные события повергают его в хаос. Странно, что он не может контролировать неголовные, реальные события. Он только производит мысли, а жить не умеет -  до какого-то дебилизма.

 «Hо что-то безобразное подавило во мне тотчас же всю жалость; даже еще

подзадорило меня еще более: пропадай все на свете!».  Триумф иррациональности. Странно, что писатель столь ясно обозначает эту враждебную, античеловеческую силу.

 «Так знай же, знай, что я тогда смеялся над тобой». Довольно прямолинейно. Этот обвал выглядит запрограммированным. Что это - код такой: все непременно разрушить?

В начале повести герой произносил идеи - и мы не знали, верить ли этому. Но вот его идеи воплощаются! Видно, что они его убивают.

«Свету ли провалиться, или вот мне чаю не пить? Я скажу, что свету провалиться, а чтоб мне чай всегда пить». Уже и ей, живому человеку, а не вообще публике, как это было в начале повести, герой высказывает свои идеи. Это зловеще.  Впервые в мировой литературе писатель настаивает на  низости человеческой природы.

«Она поняла...  что я сам несчастлив. Испуганное и оскорбленное чувство сменилось на лице ее сначала горестным изумлением». Признание Раскольникова в убийстве -  Соне Мармелаловой. Тот же тип.

«- Мне не дают... Я не могу быть... добрым! - едва проговорил я, затем дошел до дивана, упал на него ничком и четверть часа рыдал в настоящей истерике». Это уж слишком понятно. Социальная составляющая в человеке убивает в нем человека! Общество убивает индивида.

Почему все же эту повесть нельзя назвать страстным протестом? Да потому, что протеста в ней нет.

«Пришло мне тоже в взбудораженную мою голову, что роли ведь теперь

окончательно переменились, что героиня теперь она, а я точно такое же униженное и раздавленное создание, каким она была передо мной в ту ночь, - четыре дня назад...». Так человек должен играть в социуме разные роли, и если в боли, в горьком открытии он все же остается человеком - это его достижение.

10   глава. «Через четверть часа». Так быстро? Это странно. Обычно на это уходит много времени. Кончил и убежал? Но так делают только преступники.

Герой целиком возвращается к своим прежним идеям. Значит, мы не узнаем, что же было на самом деле.

Достоевский близко подходит к описанию полового акта. Я, чудится, перешагнул эту его боязнь в «Как я люблю».

«Живая жизнь» с непривычки придавила

меня». Это понятие «живой  жизни» упоминал в своих лекциях Бялый, о нем говорила и Ветловская; настолько важное понятие.

И закончил за 15 минут, и заплатил! Да, герой испугался жизни и не увидел в проститутке человека. Этим, по мысли Достоевского, и погубил себя.

Тут писатель развенчивает героя. В первой части повести писатель и герой близки, но в конце автор с ним порывает.

Главное достижение повести - необычайная свобода повествования. Сам писатель уверен в своем новаторстве. «В романе надо героя, а тут нарочно собраны все черты для антигероя, а главное, все это произведет пренеприятное впечатление, потому что  мы все отвыкли от жизни».

«И как бы ни была гадка грязь, которая ее ожидает, - оскорбление возвысит и очистит ее... ненавистью... гм... может, и прощением ...». Это последний абзац моего «Как я люблю».

Начинаются итоги.  «Живую жизнь» чуть не считаем за труд, почти что за службу, и все мы про себя согласны, что по книжке лучше». «Ведь мы даже не знаем, где и живое-то живет теперь и что оно такое, как называется».

И финал: «Скоро выдумаем рождаться как-нибудь от идеи».

Май   1 «Законы» Платона. «Сумасшедшие не должны показываться в городе». Вот и одолел всего Платона.  Чудо.  Куда современнее нонешних.

2  В романе сходу написал три первых сцены 11 главы.

«Мартин Иден» Джека Лондона.

3 «Путешествие на край ночи» Селина. Текст источает запах г-на. Да! Кто-то из французов должен писать и так. 

Это Мюссе красиво писал «кровью сердца», а тут - реакция на ужас жизни.

6 Ночь, пишу. Переливы отношений с женой. Много критикует, бывает противостояние, но всегда интересно. Эта душа меня понимает.

Зачем я так много говорю с людьми, что остались в моем прошлом? Но с кем этот спор?

Эти люди так равнодушны ко мне, но почему-то не хотят покидать мое воображение.

Клоун, драматические артисты, певица. Забавно.

О чем этот спор? Он не выходит за рамки искусства.

А если мое страдание приходит - от них? Если они, - может, невольно - насылают кошмары по мою душу?

Разве не справедливо, что люди равнодушны к моим исканиям? Ведь и я - равнодушен. Ты ищешь, но тебя не ищут.

8 «Бесы» Достоевского. «Странное было тогда настроение умов». То, что далее, - агрессия против читателя. Но она затихает, не развившись. Так вот порхаешь среди произведений Федора Михалыча.  Герой «Записок» загнан в угол, а ведь Достоевский  всю жизнь прожил с таким ощущением. Герой сам себя казнит, сам себя загоняет. Это - психика писателя.

Внешнего толчка к написанию «Записок» нет.   Например, как  появилась  «Кроткая»?   В 1876 году в  «Дневнике писателя»  описывается факт, как девушка-швея с образом выбрасывается из окна. В  оставленной записке: «Жить не на что».

А как проанализирую «Карамазовых»?  Наверно,  тут главное то,  что в роман вложено прощание с миром. Пророческие предчувствия мучили писателя. И прощание,  и  - величие замысла.

А если «Двойник»?  Бурсов: «Двойничество Достоевского родилось в недрах его души  и характера, как неотъемлемый признак его дарования». Так! «Двойник» - не только литературная выдумка.  Тут можно связать и с болезнью.

 

Перечитка Джойса. Меня настолько пугает свой собственный образ, что пишу дневник: хочу спастись от  самого себя. Как Джойс выписывал Блума, чтоб освободиться от него, так и я творю эмации одного и того же образа. Это воображаемый «я». Теперь мне важно, что роман передает становление самого Джойс.

Опять «Портрет» Джойса.

«Сцена в колыбели» кажется затерявшейся в бесконечности, откуда младенец и является. По-моему, отсылка к «В начале было Слово».

Лет десять назад я уже пытался анализировать этот текст.

Сколько этих «тра-ла-ла»? Почему Джойс уверен, что мы слышим эти мелодии? Мы их не помним и не слышим. Зато есть миф, что мы их помним и слышим: миф важнее.

Возвращения к памяти о матери. Именно так, как в «Портрете», мое детство не отпускает меня.

Ребенок: одержимость обидой и преодоление этой одержимости. Это возможно только с расширением знания о мире.

Очень не нравится перевод. Так  я объективен? Может, просто чувствую свою зависимость от него -  и это злит? Очень уж страдает синтаксис! А структура? Всего 20 частей, но разбиты на 5 условных глав.

1.2. (первая глава, вторая часть). Наконец, мое детство удалилось от меня на спасительное расстояние, так что могу без дрожи перечитывать этот роман. Почему на столькие вопросы ответил именно этот роман, а не мои близкие? Я так хотел говорить с родителями или родственниками, но они молчали.

Неприятно, что сложности Джойс часто выплескивает, впихивает  диалог (в отличие от Музиля): это не очень  правдоподобно. Или Джойс имел такую счастливую возможность прогварвать все свои проблемы? Может, он жил в подлинной университетской среде, где можно было говорить о чем угодно и - с интересом?!

Диалог в этй части очень хорош, но в целом мне не нравится  что-то преподавательское в его разговорах.  Словно б  Джойс  «разжевывает» для читателей, трактуя их,  как своих учеников  (это уже в «Улиссе»: в обсуждении личности Шекспира). С другой стороны,  диалог восстанавливает простоту жизни, ее реальность. Как, к примеру, «You are not well? Вам нездоровится?».

Иное выражение интересно выписать. Вроде этого: «Ломоть хлеба с маслом. А round of buttered toast».

У образов нет того пьедестала, что создает Бодлер. Скорее, образы Джойса положены на концепцию как на музыку. А для Бодлера сама жизнь - уже концепция.

Интересно, что Джойс, как русские классики, в этой главе сражается за «крепкий» текст. Мол, я могу и так.

Когда объявляется о смерти Парнелла, автор напускает торжественности. Зачем? Каждый раз поражаюсь. Но почему мальчик не может быть экзальтированным? Неужели он так гордится тем, что он ирландец?

1.3.  В прозе не доверился бы драматургии до такой стенени. Все равно, несмотря на все усилия, читателю не разглядеть персонажей. Это же не кино! В прозе нет такой техники «укрупнения», чтоб всех можно было хорошо рассмотреть.

 

11  Клер подсунула Юрия Волкова как молодого и знаменитого автора. А по-моему, это просто нуль. Мы окружены преуспевающими нулями. Увы! Толпа диктует все.

12 Донос полицейского о Никандре.

Поэзия московских концептуалистов.

13  «Бесы». Бал. Стихи Лебядкина.

 

Ретроградка иль жорж-сандка,

Все равно теперь ликуй.

 

Примитивно. Любят Достоевского не за такое.  С другой стороны, он понимал, что его тексты надо «разбавлять» юмором.

15 Издали два года назад «Бесов», но без исповеди Ставрогина.

Тот же сон, что и две недели назад. Почему? Тревожно. Сон до того пустячный, что не вспомнить: кусок моей жизни.

Словно б я проживаю там то, чего тут, в реальности, удалось избежать. Повторение не означает ли настаивание на чем-то? 

Словно б настаивается не только чай, но и опасность.

А если этот сон - мое художественное бытие? Если это знак, чтоб об этом я должен написать? Тогда почему сон ушел, хлопнув дверью: не запомнившись?

105 лет Булгакову.

Селин и Лола в Булонском лесу. И я там бывал. Столько дам с собаченциями.

Виктор Астафев, наш главный деревенщик, говорит  о возможной гражданской войне. «Россия еще раз обагрится кровью».

16 Чудовищная близость с природой! Каждое время года организм перестраивается - и это больно. Ни социально, ни природно в мир не встроиться; так жить трудно.

17  Страх нормального мужчины заразиться венерическим заболеванием. Это та психологическая обстановка, в которой мы живем. Очень серьезно. Все боятся подспидиться.

Лучше случайный онанизм, чем эти мытарства. Почему об этой естественной гигиене никто не пишет?

Советское общество внушало, что все, что вне брака, безусловно плохо.  Почему-то женщины стараются приручить мужчин именно этим комплексом: что, мол, ты просто сойдешь с ума без нормальной половой жизни. Это да! Но при этом женщина диктует унизительную материальную зависимость от нее же.  Она не понимает, что этим страшным давлением разрушает отношения.

Память о Юрсенар.

19 Ельцин и Астафьев, этот анахорет. Конечно, этот писатель нравится своей сдержанностью. Распутин, тот с полоборота наговорит с три короба.

Сказки Афанасьева в трех томах.

20 «Молох» Куприна.

21 Климентина помогает Лицинию Феликсу в его суде против Анния Секста. Смело бросаюсь в эти хитросплетения жизни и права: ведь в реальной жизни их слишком много. И потом, я, как автор, просто обязан показать знание той античной жизни.

Роман о Христе - огромное, пустое пространсто, его оживляет только личность Христа. Странно, что моя душа живет в этом историческом холоде.

Человек с собакой идет на  меня по тропинке. Мне приходится его обходить по мокрой траве.

22  Моя бедность - вызов Судьбы. Отвечаю на него не только приступами ужаса, но и Творчеством.

23 ТВ: Бродский и  Питер. Он принимал именно искусство Питера, а не его социальность.

Что это за рассказ о Поэте? Говорят так, чтобы сказать как можно меньше. Кому нужна эта отписка?

25 Квинт встречает своего друга Никандра.

Ощущение игры  в современной прозе - только у Саши Соколова.

Смех Гоголя все трагичнее. Он-то открывал Россию, он-то и те читатели еще могли верить, что что-то изменится, - но для нас будущее предначертано жестко.

Ты пишешь - и это поднимается до творчества где-то далеко от тебя. Ты сам не можешь ни понимать, ни подсмотреть этот процесс.

Новый мир, номер 2. «Ольга» Ю. Волкова.

Три страницы анализа. Нести такое в дневник?   Все что-то писал и писал об этой прозе, но вот заметил, что несу чушь.

Его порекомендовали Волковы!

На какого-то Волкова - три страницы, а на «Бесов» Достоевского - 50!

Передача критика Аннинского о Гроссмане и Симонове. Более исторические, чем литературные фигуры. Значит, нет современных режиссеров, кто бы раскрыл их. Оба были военкорами в Сталинграде.

Военкор = военный корреспондент.

Лев  Аннинский выступил в их защиту.

26 Из книг со мной в Питере «Сто лет одиночества» Маркеса и Новый Завет  на нескольких языках.  Еще и Библия (русский, латинский, греческий),  «Шум и ярость» Фолкнера (английский, русский).

«Записки Бригге» Рильке (немецкий, русский).

В результате много русского языка.

Слышу мой голос. Неужели что-то еще есть от меня  в этом мире?

Если есть мой голос, то где же я сам?

27   Много ходил, ничего не написал, а потому и злюсь.

30  Пробую читать «родных» советских поэтов. Мартынов.

 

... сонно замычал

В утреннем тумане, высунув язык,

Бык воспоминаний, крутолобый бык.

 

Ничего. Тьфу. А Кушнер? Вот о рояле:

 

Неповоротлив и крылат,

И равномерно обтекаем,

Он был одной из тех прохлад,

В которых мы души не чаем.

 

Не так противно, но студит сквозняком.  Как  это «равномерно обтекаем»? Херотень.

Хренотень.

31  Обычное чувство артиста: вот выйду на улицу и - полюблю. Как же.

Допрос раба в моем романе.

В словаре есть «аорист», но нет «Аонид». Чье пенье слышит Бродский? Его стихи вдохновляют.

В моем цикле воплощений будут рассказы «Убийца» и «Паук». Второй - переделка из «Лжи».

А если постарею и это горение уйдет?

 

Немножко «Братьев Карамазовых».   Много «от автора».   Не слишком ли много обстоятельности?   Роман часто похож на церковный диспут с художественными вкраплениями.   Толстой о Достоевском: «Прочту первую главу, а дальше – все ясно». 

«Преступление и наказание»  Достоевского.  

Часть ПЕРВАЯ.

Сначала «Преступление и наказание»  задумывалось как исповедь.  О чем? О том

ужасе, что его мучает?

Важно помнить трепет, с которым пишется «Преступление и наказание»: слишком многое поставлено на карту. Возвращение в большую литературу! Трепет и объясняет истерику, отсутствие строгой логики, частые повторения.

«Высокого пятиэтажного дома». Я-то жил в шестиэтажном. По воспоминаниям  Раскольников ранодушен к двору, а меня-то больше ужасала не моя комната, а именно колодец двора.

«С некоторого времени он был в раздражительном и напряженном состоянии». Состояние у Достоевского определяет многое.

«Насущными делами своими он совсем перестал и не хотел заниматься». Мое обычное состояние в питерской коммуналке.

Кстати, именно этот роман был прочитан мной первым еще в 17 лет. Тургенев, Гоголь, Толстой давно были моими кумирами, но - не Достоевский. Тогда еще у меня была привычка подчеркивать непонятное. Я как-то открыл роман и заметил, что он весь исчиркан.

«На какое дело хочу покуситься». Все сказано! Сюжет уже задан. Нерв романа обнажен.

«На улице жара стояла страшная». Лето в Питере. В школе я еще не мог понимать, что это описано мое лето, моя юность. Так Раскольников стал необычайно близок, как только лирический герой Блока.

«Чувство глубочайшего омерзения мелькнуло на миг в тонких чертах молодого человека». Ну, точно! И у меня была постоянная мысль, что жизнь - западня, - но у меня летом это чувство, как ни странно, смягчалось. Живя вне общества, я слишком зависел от природы. Но от чего зависит герой? От идеи! Это человек - от идеи, в нем нет «живой жизни», ему предстоит ее открыть.

Тут омерзение, но позже Раскольников предстанет чуть ли не красавцем.

Двукратное портретирование как Раскольникова, так и других персонажей: то ужасен, то красив. Романтик - автор! Это и углубляет характеристику героя, но и запутывает ее.

Это и нужно писателю.

«Он был до того худо одет». Но для меня это было слишком важно. Боюсь, другие обо мне думали иначе. По-моему, Раскольников -  в чем-то аристократ и должен следить за собой. Он должен думать и о своем питании. Что хочет сказать писатель? Неужели идея убийства так «опустила» героя?

«Он даже знал, сколько шагов от ворот его дома: ровно семьсот тридцать». Преступление уже подготовлено! Достоевский приоткрывает процесс его подготовки.

Меня лично никогда не соблазняло убийство. Даже когда эти кошмары с необычайным ревом проносятся в голове. Мне, скорее, странно, что и женщины перестали меня соблазнять: настолько они грубы.

Мне чудится, и Достоевского-писателя соблазняли не женщины, не насилие, но некий бесформенный порыв. К счастью, он сумел оформить эти порывы чувствий  в литературные формы. Божественный дар!

 «Безобразную» мечту \\ он \\ как-то даже поневоле привык считать уже предприятием».

«Звонок брякнул слабо».  Запоминается именно эта слабость звонка. Уходят человеческие голоса, а звонок откуда-то брякает в памяти.

«Это была крошечная, сухая старушонка, лет шестидесяти, с вострыми и злыми глазками». Исчадие ада.

«Ярко освещена заходящим солнцем». Заходящее солнце - это непременно.

Как хорошо, что мебель описывается через восприятие Раскольникова, а не сама по себе (как часто у Тургенева).

«Лизаветина работа». Появление Лизы. Как выходят персонажи? Раскольников, старуха, Лиза.

«И неужели такой ужас мог прийти мне в голову?». Собственный замысел пугает героя. Поражаешься мастерству Достоевского: так хорошо все «выстроить»!

«Он шел по тротуару как пьяный, не замечая прохожих и сталкиваясь с ними, и опомнился уже в следующей улице». Идти наугад характерно не только героям  Достоевского, но и многим известным деятелям культуры России: Пушкину, Чайковскому, Блоку.

«Стоит подле распивочной». Кабак - это непременно.

«Он уселся в темном и грязном углу, за липким столиком, спросил пива и с жадностию выпил первый стакан». Однако ж, это привычка! Очень просто! И что герой решил, что он особенный?

«Тотчас же все отлегло, и мысли его прояснели». Пьяница!

2 глава.

«Он с удовольствием оставался теперь в распивочной».  Да что ж за «удовольствие»? Не слишком ли, Федор Михалыч?

«Все лицо его \\ хозяина распивочной \\  было как будто смазано маслом, точно железный замок». Страшно! Жалкий натурализм. Зачем столько подчеркиваний грязи?

«Приписывал его предчувствию». Встреча с Мармеладовым и впрямь оказалась судьбоносной. На сцену выступает провидение.

Бурсов: «Монолог Мармеладова - возможно, интерпретация апокрифа».

«Это был человек лет уже за пятьдесят». Опять написано под Раскольникова.  Как долго роман может продолжаться под одного героя? Пока все идеально.

«Во взгляде его светилась как будто даже восторженность, - пожалуй, был и смысл и ум, - но в то же время мелькало как будто и безумие». Прекрасно! Потом о Мармеладове будет сказано мало, так что это замечание особенно ценно.

«Ерошил волосы». Хорошо сыграно артистом БДТ Евгением Лебедевым.

«К напитку непривычного».  В Раскольникове колеблется привычка и ее отсутствие.  Весь роман он - на распутье, и тема романа - становление юноши. Страшная, огромная тема. «Записки Бригге» Рильке, «Портрет» Джойса.

«Он был хмелен, но говорил речисто и бойко». Семен Захарыч Мармеладов - обаятельный образ. Кажется, в инсценировках его часто сокращают. Эту нишу Лебедев заполнил прекрасно. Он ужасал на театре своим натурализмом, но в кино в этой роли его переигрывание пришлось весьма кстати.

«Нищета - порок-с». Кажется, единственная фраза из всего романа, застрявшая в языке.

Конечно, этот разговор непристоен - и юноша, кажется, не чувствует этого. Наверно, это подчеркивает его общую сдвинутость на преступление: иначе он не пришел бы на это дно и не заговорил с бродягой.

«А разве сердце у меня не болит о том, что я пресмыкаюсь втуне?». Высокий штиль! Это и забавно. Я вот таких людей не встречал. Мне такой разговор не представить.

«Сострадание в наше время даже наукой воспрещено». Хорошо! Так трактирная болтовня становится значимой. Да и главная тема творчества задета.

«Ибо дочь моя по желтому билету живет-с». Эта полная откровенность указывает на финал: Раскольников придет к ней. Вот и получится единение людей!

лась и кашлять пошла, уже кровью. «Детей же маленьких у нас трое». Это уже натуралистическая школа с ее смакованием кошмарных подробностей.

«И тогда-то милостивый государь, тогда я, тоже вдовец, и от первой жены четырнадцатилетнюю дочь имея, руку свою предложил, ибо не мог смотреть на такое страдание». Это уже апология  страдания.  Что же? Образ Мармеладова перегружен.

 «Физиология» Льюиса. Что за источник? В словарях нет.

«Раскольников слушал внимательно». Он чувствует, что для него это очень важно. Меж тем, и мы много узнаем о персонажах. Тут Достоевский  показывает редкое умение вести действие. В «Бесах» такого нет.

«К его превосходительству сам являлся». Ясный отзвук «Шинели» Гоголя.

«Раскольников слушал напряженно». Перелом в его настроении. Это должно было случиться. Все-таки отвращение должо пересилить. У меня нет столь низких персонажей, как Мармеладов,  потому что нет и таких теорий.

Я так пишу, потому что чувствую, что в образе этого пьяницы писатель выводит «русскую душу». Мне это неприятно. Чтобы я увидел «русскую душу» в моем вечно пьяном отце? Это унижение для русских, а не их величие.

«А пожалеет нас тот».  Чуть не евангельская проповедь в кабаке.

Коммуналка описана со вкусом.

Замелькали лестницы!   Подсчитано, что Раскольников  где-то  48 раз поднимается и спускается по лестнице.  Так что иные исследователи даже говорят о ее символическом значении: она - символ борьбы, преодоления.

Совсем не пустяк!  Например, замечено, что в романе множество четверок. 4-ый этаж, 4-ое Евангелие и т.д.

Катерина Ивановна. Не живет, потому что не может жить: играет в свою страшную жизнь. Она будто на сцене. Много страшного, но и театрального мелодраматизма.

Театральность самого Достоевского: на  вечерах он прекрасно читал свои произведения. Заколдовывал слушателей, а не просто читал текст.  В нем приоткрывался пророк, все чувствовали его духовную силу, хоть читал он тихо.

Важно помнить, что Достоевский, как, впрочем и Пушкин, был с аурой. Я вот с «антиаурой» - и ничего, живу. Так и Рахманинов – с аурой:  заставлял на себя смотреть.

Почему  Катерина Ивановна вся наружу?  И в этой сцене, и во всех других. Дело и в том, что сам Достоевский не любил и не умел скрывать своих чувств перед близкими (а для меня это и азбука, и непреложный закон). Так что чувства Раскольникова ему слишком известны, он их слишком хорошо знает;  потому и описывает. 

Эта сцена всегда меня шокирует. Почему Достоевский  так перегибает? Но, с другой стороны, именно такие сцены сделали «Преступление и наказание»  столь интересным для меня в юности. Увы, эти сцены разворачивались вокруг меня всю жизнь.

«В летних до неприличия костюмах». Коммуналка как карнавал!

Амалия Липпевехзель. Lippewechsel - меняющая губы. Идиотская фамилия, подчеркивающая абсурдность.

Почему немка? Ничего удивительного.  В 1869 году население Петербурга:

667.207. Немцев: 46.498.

Первые мысли Раскольникова - о Соне.

«И нет никаких преград». Все возможно!

Июнь   4 В гостях у Лидии Михайловны Лотман. Интересно рассказала об Израиле (только что была там). В подарок получил книгу Найдич «Очерки о русском литературном узусе» и книжку Лотмана о Пушкине.

6 Из-под «Романа в письмах» стремительно уходит почва.

Почему я, русский, не перечитываю «Войну и мир» Толстого, а вгрызаюмь в ЧБС Музиля?

Музиль показывает жизнь как мощный биопоток, все сметающий на своем пути. Разве не такой нам предстает жизнь?

Что помню из разговора с Лидией Михайловной?

Кармазинов списан не с Ивана, а с другого брата. Ведь Иван Сергеевич был ростом 1.93.

Достоевский работал ночью - и это создавало дополнительную, неестественную  напряженность его романов. В напряженности его мира - что-то от мира подростка.

«Вы еще придете к Толстому!». И на самом деле, плотское все меньше меня страшит и подавляет.

Она, будучи цельным человеком, в армяно-азербайджанском конфликте занимает сторону армян, - а мой гуманизм абстрактен, я толком не понимаю, кому больше сочувствовать.

Опять говорили о моих ранних рассказах - и опять она стала мне объяснять, как они хороши. Я слушаю не ее, а то доброе, материнское чувство, что в ее словах. Так хорошо!

Сурово проехалась по КЛД. «Работать не хочет, а только устроиться».

Ее поразила фраза:

-Она - мать. Она не должна \\ пить \\.

Якобы в моих рассказах есть такой эпизод:

Отец привел меня на лесопилку и сказал:

-Ты здесь будешь работать.

Но эпизода не могло быть! Я обманул! Мой отец как раз мечтал, чтоб я стал писателем и не работал.

Вот еще.

Она: Трудно от одной вещи перейти к другой.

Я: Пишу заготовки.

Она: Их все пишут.

Вот еще.

Она: Вы все-таки гуманист, что бы о себе ни думали. Большой писатель (а вы, надеюсь, таким будете) не может не быть гуманистом.

Я: Даже если речь идет о гуманизме Достоевского...

Она: Знаете, «Герой «Записок из подполья» говорит:

-Я хочу любить людей, а мне  не дают.

Возможно, это ваш случай.

Книга ее дочери «След на песке» - памятник нашей дружбе. Как ни крути.

Книга Юрия Михайловича Лотмана о Пушкине. Противоречивость образа поэта многому учит.

Но способен я воспринимать эту тонкость?

Или я - из этого нового поколения, для которого русская литература уже не существует?

Анализ СЛО Маркеса. Я, читая, невольно проецирую на Лугу, на распад и гибель моего клана. Автор блестяще, увлекательно скользит, а все равно повествование не вырывается из лубка, побеждает отрывочность.

«Era un hombre decrepito. С него все сыпалось».

7 Кошка Алиса и я.

Мертвая рыба в Волге.

Цель дневников - выявить красоту мира и то, что в ней мне близко. То, что для меня не имеет значения, не должно сюда попадать. И какой смысл лгать?

Никандр покидает своих учеников.

Меня неприятно поразило, что рядом с Литературными Мостками - простое Волково кладбище, где без всякого форсу похоронены простые смертные. Честно говоря, я бы предпочел затеряться. Пусть моя могила будет не видна! Пусть «братку» или знаменитости отгрохают монументище, но мне  хватит крестика. Мощная плита на могиле Тургенева, но она одна тянет на мемориал.

Нет, я не прав! Прежде всего, Литераторские мостки. Тургенев, Апухтин, много с детства знакомых писателей и - Блок. Родня Ленина.

8  В книге Ларисы Эриковны Найдич «След на песке. Очерки о русском литературном узусе», Санкт Петербург, 1995, нашел и мое имя: очень много рассказывается именно  о нашем семинаре в Институте Языкознания. Я еще думал:

-Зачем читать? Что тут может быть интересного? Ну, приятная дама пишет - и что?

Но в книге есть слом, картина слома эпохи, что едва не похоронила нас. Мне дали понять, что и у меня была среда, что какие-то высокие понятия не остались для меня чужды. Взволнованная тонкость - так определил бы этот стиль.

12  «Вешние воды» Тургенева. Там прекрасно о первой любви. Но как бы о ней написал я? Два года назад встретил Женю К-вскую (kalatch = kind of fancy loaf) - и она очень напугала меня. Обладать ею?! Лучше умереть.

В 1822-ом Пушкин пишет брату Льву: «Что касается той женщины, которую ты полюбишь, от всего сердца делаю тебе обладать ею». Тогда, в мои 14 лет, я не мог мечтать обладать Женей, но сейчас  сама возможность обладания меня унизила.

13 Полночь. Не могу уснуть. С одной стороны, Галя с ее приверженностью к странному божеству, с другой «Биография Пушкина». Так наш бесценный Александр Сергеич хотел написать о Христе! Надо же. Все русские литераторы мечтали написать о Нем. А мне повезло - пишу.

Никандр пишет свое предсмертное письмо. Конечно, как бы случайно, он будет распят.

Солнце, но ветер прохладный. Вот мой «мост вздохов»: Львиный.

14  Маркес из другой эпохи, но при этом он стал хуже прочитываться мною: сейчас меньше его понимаю, чем десять лет назад. Он словно б уходит, хоть и чарует текстом.

Почти три года не был в Луге: с сентября 1983-го. Все думаю, ехать или нет. Всегда-то тяжкие раздумья.

Увы, пишу стихи.

 

И бабы те бредут на водопой

Тяжелою, натруженной стопой.

 

16    Джойс и выборы Российского президента. 16 июня. Взялся читать перевод «Улисса» - и не могу: до того невнятен. Это музыка, которая не звучит. Блум - не росто «посредственность», но на самом деле, куда выше среднего: блестящая, всеохватная посредственность. Я ведь жил ареди людей и знаю, как мало столь интетесых, как Блум.

Из «Улисса»: 

«Мисс Данн отстучала по клавишам:

- 16 июня 1904».

В этот день Джойс встретил жену.

Это посещение Питера переполнено криками, шумами - и все это насилие переосмысляется мной в похоть.  Да, именно она! И сама комната Лили, заполненная вещами аж до потолка, - триумф ужаса и пошлости.

Эпохальные выборы!  А если написать о мальчике, что не может  пойти с родителями на выборы  из-за поноса? Обычно-то он ходил, а тут сидит на горшке. Собственно, это же моя история: у меня нет открепительного талона, - так что проголосовать не могу.

17  Дневники спасли от немоты.

«Конформист» Моравия. Это не поэзия встреч, хоть и говорится о любви, но трагизм непонимания и столкновений.

19 В журнальном зале Городской библиотеки.

Пятый номер «Юности» за этот год.

«День матери» Лимонова. Сильная личность, но не писатель. Не настолько сильная, чтоб создать направление, как Брюсов: только для себя - сильная. Он на глазах уходит  в политику. Прямой русский мат разбавлен кривым английским.

Номер 1 журнала «Октябрь». «Маленькая волшебница» Петрушевской. Toujour intelligente, mais parfois mordable. Вроде, интеллигентная, но может укусить.

Она горбом пробила свою известность, не будучи слишком талантливой.

Опять эта осточертевшая натуральная школа. Тогда уж лучше Лимонов: хулиганистей, но и талантливей.

У этой дамы мир - серенький и убогий, подсмотренный в щелочку сарая.

«Куча» Горенштейна. Куда интереснее и интеллигентней первых двух. Не пойму, почему эта тонкость меня не затягивает. Кажется, я не понимаю, чего он хочет. О нем с восторгом говорит Блоха.

21   Например, образ ангела-хранителя уходит.  А новые образы для меня пусты.

Лидию Михайловну ограбили прямо возле двери ее квартиры. Молодой человек ее выследил, напал и разбил лицо, когда отнимал деньги. Так сказать, к кануну восьмидесятилетия. Да, такое время: охотятся за стариками.

Я: В «Смерти в Венеции» Томас Манн уравновесил безумие и рацио, а в «Докторе Фаустусе» безумие настолько рационально, что в него трудно поверить. Да, Достоевский пишет нетехнично, но рядом с Томасом  Манном это походит на преимущество. Достоевский создает атмосферу, в которой естественно сходить с ума - и эта естественность привлекает читателя, привыкшего к массовому безумию.

Она: Да. Бехтерев еще в начале века говорит:

-Началась эпоха психологических эпидемий.

23 Сегодня уезжаю в Истру и вчерне закончил мой роман о Христе. Так иные дни слишком перегружены событиями - и уже ты не способен воспринимать их во всей полноте.

Боже мой, кому это нужно: писать! Разве кто-то когда-то прочтет мой роман? Начинается эпоха упрощенного искусства.

24  Поезд. 4.30. Рождается утро. Удастся для Буси почитать «Иисуса»?

Умер Александр Иванов, любимый пародист. Странно, но он был ближе всех «настоящих» литераторов.

Медленно перечитываю мой роман о Христе.

25  «Конформист» Моравия.  Читается легко.

Библиотека Иды. Кафка на испанском. Томас Ман о Кафке - очень хвалит! «Ustedes se sentiran inclinados, come yo, a situar les vehementes fantasias de Kafka entre las mejores lecturas que puedan encontrarse en el  tesoro de la literatura universal. Вы почувствуете, как и я, большую желание причислить бурные фантазии Кафки к лучшмм произведениям, которые вы можете встретить в мировой литературе». Стал читать самого Кафку на испанском - и ужаснуло собственное варварство. Можно же в оригинале! Можно и нужно! Тогда подключается мистика и сила.

28  Зонтик портит мои отношения с небом.

Моль съела зимнюю шубу жены.

Это напряжение сил вокруг литературных занятий очень привычно.

29 Блоха мне поведала, что она не в штате университета, а работает там от какой-то программы. Так что только время может показать надежность ее положения. Так все мы оказываемся в системе сложных социальных отношений, мы обязательно - их заложники. Ее книгу «Следы на песке» не печатали семь лет.  Но в ЛГУ появилась новая ректорша - и книга прошла.

 

«Преступление и наказание» Достоевского.

3 глава Первой части.  «Это была крошечная клетушка». Уже и надоело. Эта тщательность начинает угнетать.

 «Он решительно ушел от всех». Герой «Записок из подполья» в новом обличье. Кажется, только Раскольников слишком близок к этому герою. Забавно, что в Питере эти детали ужасного жилья притягивали, а теперь ужасают.

«Все казалось, что вот-вот стукнешься головой о потолок». Это образ из немецких экспрессионистов. Кстати, роман прекрасно вписывается в это течение кино.

«Она же и разбудила его теперь». Вот она, «живая» жизнь!

«Хорошие щи, вчерашние». Щи - капитальное средство. Семейственность Достоевского бросается в глаза: в сущности, все - одна семья. Она вовсе не обязана предлагать ему супу.

«Через минуту явилось письмо. Так и есть: от матери». Ну, действие завихрилось!

Письмо. Просто голова кружится от обилия событий и персонажей. В столь бурной жизни человек должен бы сойти с ума, но, по мысли писателя, как раз наоборот: расцветает.

«Дуня терпит много от грубости в доме господ Свидригайловых».  Появление Свидригайлова. Довольно зловеще.

В письме - манихейство, столь знакомое нам по «Униженным и оскорбленным». Дуня - добро, Свидригайлов - зло.

По сути, письмо - уже вторая вставная новелла после исповеди Мармеладова.

«Он уже надворный советник, Петр Петрович Лужин, и дальний родственник Марфы Петровны». Вот речь зашла и о женихе сестры  Раскольникова. Лужина прекрасно сыграл Басов. Забавно, что и этот, как Мармеладов, «прославился» своей грубостью.  Рядом с ними Свидригайлов-Копелян кажется аристократом.

«Человек он\\ Лужин \\  благонадежный и обеспеченный, служит в двух местах и уже имеет свой капитал». Дуня собирается замуж именно за благонадежность.

«Как бы высокомерный». Какой же он на самом деле, если это замечает даже мать Дуни?

«Несколько как бы тщеславен». Вот, вот!

Если мать так все понимает, то почему все же пристраивает дочь?

Из ее письма прямо следует, что она - идеал, а он - сволочь.

«Кажется, добрый». Ну, ну!

«Значительное лицо» в «Шинели», а тут - «значительная тяжба» и «значительное дело».

«Госпожинки» в словаре нет.

Трудно себе представить более сердечное письмо. Почему же оно не остановило Раскольникова?

4  глава. «Письмо матери его измучило». Он думает уже не о преступлении. «Не бывать этому браку, пока я жив, и к черту господина Лужина!». Как могут сочетаться мысли о преступлении с мыслями о семье?

«И эта же Дунечка за это же кажется \\ «кажется, доброго» \\ замуж идет!».

Тема вынужденной продажности женщины. «Знаете ли вы, Дунечка, что Сонечкин жребий ничем не сквернее жребия с господином Лужиным?».

На подробное письмо матери Раскольников отвечает столь же подробно. Так тема письма и ответа на него стала огромной. А с Мармеладовым разве было не то же самое? Будь автор помельче, это б назвали неумением писать.

«Тут Родя, бесценный Родя, первенец! Ну как для такого первенца хотя бы и такою дочерью не пожертвовать!». Раскольникова бесит сама идея якобы высокой жертвы. А сам он? Разве он не жертвует собой ради какой-то отвлеченной идеи? Он - то же, что и его мать, - но идея матери человечна.

В чем мастерство писателя? И письмо только ускоряет действие. «Давным-давно как зародилась в нем вся эта теперешняя тоска, нарастала, накоплялась и в последнее время созрела и концентрировалась, приняв форму ужасного, дикого и фантастического вопроса, который замучил его сердце и ум, неотразимо требуя разрешения. Теперь же письмо матери вдруг как громом в него ударило».

«Да и мысль эта была совсем не вчерашняя. Но разница была в том, что месяц назад, и даже вчера еще, она была только мечтой, а теперь... теперь явилась вдруг не мечтой, а в каком-то новом, грозном и совсем незнакомом ему виде, и он вдруг сам сознал это... Ему стукнуло в голову, и потемнело в глазах». Ух, как здорово написано! Как это делается? Я не понимаю. Я так не умею.

«Маленькое приключение». Пьяная молодая женщина. Еще одна добровольная жертва! Да сколько ж их?

«Один господин». Развратник! Самого Свидригайлова еще нет, но его двойник уже появился. На это есть и прямое указание и самого Достоевского.

«- Эй вы, Свидригайлов! Вам чего тут надо? - крикнул он \\ Раскольников \\».

И тут Раскольников показывает наблюдательность и ум. Это что ж: горе от ума? Но в нем все только бродит, только становится.

«Пусть его позабавится». Будущий убийца знает добро только как абстрактную идею.

«Да пусть их переглотают друг друга живьем - мне-то чего?». Первое «введение» в сон Раскольникова на каторге.

«Был он очень беден и как-то надменно горд и несообщителен; как будто что-то таил про себя». Уж не мой ли это портрет в юности? Но откуда «надменно горд»? Кажется, за это Достоевский и расказнит героя.

«Это \\ Разумихин \\ был необыкновенно веселый и сообщительный парень, добрый до простоты». Я опять же вспоминаю добром исполнителя роли  Разумихина. Георгий Тараторкин так и остался непревзойденным Раскольниковым.

Бросается в глаза, что Разумихин - положительный двойник Раскольникова. Достоевский любит «раскалывать» людей - и чтоб потом половинки встречались.

5  глава.  В этой главе главное сон, но повествование начинается не с него.

«Вопрос, почему он пошел теперь к Разумихину, тревожил его больше, чем даже ему самому казалось; с беспокойством отыскивал он какой-то зловещий для себя смысл в этом, казалось бы, самом обыкновенном поступке». Тень возможного близящегося преступления отбрасывает тень на все поступки  Раскольникова.

«Он пошел куда глаза глядят». Это делает героя необыкновенно близким. В отличие от Мышкина он не может сосредоточиться.

«Прошел он весь Васильевский остров, вышел на Малую Неву, перешел мост и поворотил на Острова». Мой обычный маршрут.

«Выпил рюмку водки». Для Раскольникова это норма, хоть Достоевский и оправдываетего. Вроде бы, он бродит без цели, и водка заземляет блуждания. Ясно, в нем зреет решимость. Функция водки важна: сон!

«Приснилось ему его детство, еще в их городке». Кабак. Опять он! От кабака дорога уводит на кладбище. Опять кабак. Раскольников уснул под кустом, блуждая, и во сне он продолжает бродить. Уже с отцом.

Раскольникова мучают сны:  так они мучили  самого Достоевского.

«В большую такую телегу впряжена была маленькая, тощая, саврасая крестьянская клячонка». Смысл сна: Раскольникову не под силу тяжесть греха. И он надорвется, как эта клячонка.

Может, из лучших чувств, но Достоевский воспроизвел де Сада. Как бы между делом.

«Сердце в нем поднимается». Это выражение крайней степени взволнованности забыто.

Несомненный садизм Миколки ужасает мальчика. Тут ясен и садизм всего народа, сделавший возможной революцию. Народ не «безмолствует», как у Пушкина, но принимает участие в насилии.

Странно, что этот сон совпадал с моими кошмарами много лет. Может, мои кошмары такого рода ушли как раз потому, что не стало русского народа в его прежнем понимании, но новая европейская общность.

Мальчик целует мертвую лошадь. Что это? Меня это ужасает.

«Он проснулся весь в поту, с мокрыми от поту волосами, задыхаясь, и приподнялся в ужасе». Но спал Раскольников прямо на городской траве.

Сон усиливает внутреннюю борьбу. «Я отрекаюсь от этой проклятой... мечты моей!». Герой  «отрекается» от убийства.

Конечно, тут, как во все решительные моменты,  полагается закат солнца.

«Проходя чрез мост, он тихо и спокойно смотрел на Неву, на яркий закат яркого, красного солнца». Два раза «яркий».

 «Знакомая эта была Лизавета Ивановна». Крюк в повествовании и в блужданиях героя ради Лизаветы. Неожиданно Раскольников получает важную информацию. Идея преступления опять берет верх.

«Но всем существом своим вдруг почувствовал, что нет у него более ни свободы рассудка, ни воли и что все вдруг решено окончательно». Довольно крупные мазки, а все же, что, кроме литературы, передаст это движение души? В кино такого не сделать. Идея преступления  берет верх окончательно.

Июль   1  Преподавание французского Ане, дочери коллеги Люды Л-зы Гр-вны.

3 В моих дневниках моя жизнь поворачивается со всех сторон, вращаюсь, так сказать, всеми  гранями. Безумная попытка художника высечь гармонию из камня: нашего мира. Мне хотелось бы хоть как-то воссоздать возможную полноту жизни. Хотя бы в строчках.

4   Демократ победил коммуниста: Ельцин переизбран. Не мытьем, так катаньем.

Сходил в визовый отдел в Истре: пригласить иностранца легко. Если бы Шарлетта или Жан приехали! Я уж не говорю  обо всех других, давших  мне адрес и забывших меня.

Или они не могли иначе? Помню, встретил в Париже во француском посольстве китайца, очень хотевшего посетить Россию. Он просил помочь ему реализовать какие-то побрякушки. И  я бы взялся решать его финансовые проблемы? Так он и пропал.

7 Сюжет: человек живет не среди людей, а  среди их шумов. Это мне очень близко.

 

Мое мирное возвращение в «Портрет» Джойса.

1.3. Двенадцать лет назад уже «драконил» этот текст.

2.2. Хорошо написано, а скучно. Это не самая сильная сторона Джойса. После Бунина и Льва Толстого это не кажется чудом. Традиционость - не самая сильная сторона Джойса.

Мечтал читать в оригинале - и читаю. Мечты сбываются. Чтение - тонкий, мистический процесс; я переполнил свою жизнь этой мистикой.

Такой англицкий возносит меня до небес.

2.4. Сцена перегружена. Подросток Стивен неожиданно наделен мудростью. Глава рационально «выстраивается», и уже внутри рацио она переполнена безумием. Сочетание жесткой схемы и сложных идей делает мир подростка слишком взрослым, слишком тяжелым. Наверно, мальчик глубоко унижен, все происходящее с его родными он воспринимает  как недостойный фарс. Я бы везде сказал «наверно», потому что с точки зрения перевородного греха, греховности природы человека это не так уж и важно. Так ли, сяк ли, а человек распят миром. И уже все равно, на какой манер.

Я вдруг вспомнил, что сам ужасно переживал за унижение брата и отца. Если ехал куда-то с братм, там он напивался до бесчувствия - и мне приходидось тащить его под руку, и я был раздавлен презрительными взглядами прохожих. Я не мог понять, зачем так надо унижать себя, мне казалось, мои близкие любят быть униженными.

2.5. Страх перед спящими людьми. Это интересно! Стивен не понимает, что с ним, его мучает Ужас вообще:  ужас существования, - но важно, что вообще ужас конкретно воплощается. «Ужасные видения Стивена. His monstrous reveries».

В «Портете» описаны эти послезагробные ужасы. Они? То, что не могу понять. Вокруг меня столько людей торопятся показать  свою низость. И как бы они вызывали кошмары?

Даже Стивена мне не понять. Хоть я его люблю. Мне легче любить вот такого воображаемого двойника.

Меня чрезвычайно волнует, почему кошмары Стивена - литературны? Мне трудно представить, что литература может зайти столь далеко.

 

8  Переписал первую главу моего романа о Христе. Работа над ним, кажется, не кончится никогда. Неужели можно писать еще о ком-то, кроме Христа? Но социологические опросы показывают, что Его даже не считают исторической личностью.

Но кто же этакая личность? Ленин!! Такой средний человек не будет читать мой роман, да и просто всю русскую классическую литературу.

Иду, а в шутку проснется в душе разговор Жуанов с их бывшими женами. «Вы неотразимы - это верно; но вы и   недостижимы».

9 Очередной конгресс посвящен спиду.

Особенно много пишу в дневник: такая жажда говорить с вечностью. А что, если это вечность по Свидригайлову?

10 Милош, «Третий сказ rozmowy о цивилизации». Переписываю на польском.

 

Продолжение работы над «Человеком без свойств» Музиля.  Начало работы над второй книгой.

1 главка. О главке сказать нечего! Просто брат и сестра сведены смертью отца.

Раз - и вечером Ульрих уже в родных краях. Чисто европейская черта. Мне при всем желании добраться до Луги за день было б трудно.

2 главка.  Они начинают говорить. Сразу кажется, что не кончат никогда. Так люди бесконечно интересны друг другу: свыше интересны. Надо ли говорить, что эти отношения воспринимаю как волшебную сказку? Мои отношения с людьми так жестоки и грубы, мне  не представить таких тонкостей. Интересны лишь мои отношения с женой, но жену не могу отделить от себя, - а значит, и не могу написать о ней.

Они, одинаково одетые, перед гробом.  «Оба  Пьеро  стояли выпрямившись  перед

покойником, словно следя за ним». Спектакль! Но они все же стараются, чтоб спектакль остался достойным.

Личность мужа Агаты преподавателя Хагауэра. Поражает именно его правильность: против нее Агата и восстает. В душе она не может простить отцу этот брак.

Образы Хагауэра и Арнгейма перекликаются. Похоже, Музиль против энциклопедичности человека.

Для брата брак сестры - насилие, он не может понять, как сестра пошла на такое. Так трудно понять легкомыслие другого человека, даже если ты сам  легкомысленен.

Агата внушаема. Она говорит: «После того как я послушала тебя, мне опять  кажется,  что  я  жила ужасно неверно!».

3 Ульрих, наконец, выспался. 

«Вещи умершего отца вырисовывались  так резко, словно  их  выпилили  из

окружающего  пространства». Метафоры Музиля - на грани литературности. Как прекрасно он чувствует эту грань!

4 главка.  «Светловолосая  фигура  (сестры) в  черном  стояла,  казалось,  в   каком-то   лучисто сверкающем гроте из воздуха». Странно, что божественность витает где-то рядом.  Появление коллеги и соперника отца.

5 главка.  У трупа. «Они поступают нехорошо», - говорит Музиль, потому что дети играют с трупом отца на грани непристойности. Внешне все чинно, но Ульриха мучает их легкомыслие.

Воспоминания детей - о противостоянии с отцом. Девиз мужа Агаты: «Думать - это  тоже  нравственная  обязанность».

Ордена отца и шаловливость дочери.  «У Агаты была такая манера поступать нехорошо,  которая не допускала и мысли, что она поступает нехорошо».

Музиль говорит о «сильном чувстве их двуединства».

Подвязка дочери в кармане мертвого отца.

 

10  Новые книги Иды для романа. С десяток. Без ее библиотеки не написал бы романа о Христе.

Почему так трудно открываются судьбы? Нет большой книги о Мандельштаме - и только наощупь пробираюсь в откликах на его поэзию.

Бросили  в общую могилу. Конечно. Там ведь есть только масса, а отдельных людей нет. Эта судьба ждала и Шиллера - и часто мысленно вижу, - именно наяву у меня много видений, -   как Гете находит его череп. Так легко найти и череп поэта, - но кто будет этим заниматься? На костях многих таких кладбищ уже построены дома.

Вот если б в этом обществе нашлось и для меня хоть какое-нибудь  достойное дело! Было бы здорово искать остатки поэтов, жить этими поисками.

Как пишет о Цветаевой Пастернак?

 

Ах, Марина, давно уже время,

Да и труд не такой уж ахти,

Твой заброшенный прах в реквиеме

Из Елабуги перенести.

 

Торжество твоего переноса

Я задумывал в прошлом году…

 

11 Стратификация стеллажа. Забавно! Каждому языку - полка.

Письма Достоевского. Из Эмса, 1876. Довольно зло. «А рожи и морды». С чего? Он мог писать только в таком накруте.

12 В моем романе кончил переделку первой главы. Хорошо! Другие уже пойдут по накатанным рельсам.

Как творю?  На полу раскладываю мой творческий пасьянс: листки главы, которую предстоит написать. Примерно знаю, что в них есть, - и вот градус накрута (вдохновение, господа?) толкает писать. Это - переработка уже написанного: еще одно приближение к истине.

Вижу со стороны, как ползаю на карачках, и - смешно. Пишу на столе, а чаще на диване, сделав из книги твердую подкладку.

Вот написал - и ощущение, что били палками. Скорей бегу гулять.

13    Вторая глава лежит на полу, листки веером, но после вчерашнего изнеможения нет сил к ней подобраться.

16   Прежде не мог себе  представить, что сексуального травматизма так много. Чуть не каждый ранен - и ты должен предстать или пациентом, или врачом, чтобы сблизиться физически. Или проституция, или так.

Это никогда не предстает радостью, открытием, но решением каких-то невыносимых проблем.

17   В Риме 25 февраля праздновали луперкалии (lupus - волк). Посвящалось фавну.

18  И надо бы что-то подпечатать, но нет сил: и работа над романом, и будущий грохот машинки.

Как много пишу! Просто стыдно. Дневник - минимум десять страниц  в день, да еще и тучи листков романа.

19  «Как я люблю» перепечатал! Вычистил ошибки. И вторая глава «Иисуса» переписана.

20    Семь утра, Селин. Диалог дочери и матери. «Petite gredine! Маленькая негодяйка!». Faire ma putaine = выбить деньги.

Селин описывает двор, как мой в Питере. «La plupart du temps. Большей частью».

22  Каскад сценок в романе вытягивает душу.  Движешься от одной к другой, не замечая, что совсем вымотан.

23 Гречневая каша хороша тем, что заменяет хлеб.

26  Отвлекся на переделку «Музыка для тебя».

Мир Селина пронизан ужасом, ненавистью, скотством. Все же эта обнаженность трогает.

Переписка романа - с начала.

«Гантенбайн» Фриша. 

А не растворятся ли в дневниках будущие «Реалии жизни и искусства»?

Техника Достоевского - в ее отсутствии. Другим бы не простилось.

27   Квинт и Никандр в цирке.

Последняя сцена первой главы: смерть Августа. Части этой сцены я набрасывал в Турции, прямо под моросящим дождем.

Ох, уж эта турецкая морось! Под нее и  на кладбище ночевал.

Намучился с первой главой. Вторая будет проще.

28  Пишу, устал и - вместо радости ясное ощущение, что умираю. Фу ты. Откуда? Я вот не чувствую, что я унижен этой жизнью. Чувствовал бы - остался бы в Париже.

29   Я чувствую ложь в «Деве Марии» и не могу ее преодолеть. Собственно, мне хотелось запечатлеть мои надежды на сына, но получилось далеко от него. Получилась красивая идея, что и сейчас мучает меня.

30   Можно ли в Истре быть творческим человеком? Тут мне труднее, чем в пути, но тут есть опора: земля: поля, просторы. Разве тут мне хуже, чем в Питере или Париже? Нет. Я везде только гость.

Написано три сцены. Этим летом какие-то небывалые нагрузки: так тяжело дается  роман.

 

«Преступление и наказание» Достоевского.

6  глава Первой части. Экскурс в историю знакомства с Аленой  Ивановной.

Преступление опять откладывается, но зато читатель может себе представить, как возникла его идея.

 «Месяца полтора назад». Вот сколько времени этой идее!

«Вдруг он услышал, что студент говорит офицеру про процентщицу, Алену Ивановну, коллежскую секретаршу, и сообщает ему ее адрес». Какие-то силы, чудится, толкают Раскольникова на преступление. Ему случайно соообщается информация, которую он ждет.

В сущности, что слышит герой об Алене Ивановне?  «Славная она...  Только стерва ужасная...». Какая тут «информация»? Так Раскольников  решает, что можно убить.

 «Я бы эту проклятую старуху убил и ограбил», - слышит Раскольников - и чувствует, что сам готов к таким мыслям.

«Убей ее и возьми ее деньги, с тем чтобы с их помощию посвятить потом себя на служение всему человечеству». Антихристианская и просто странная идея, но именно она - в основе романа.  На самом деле, эта идея - только одна из тысяч вариантов самой распространенной идеи  в мире: цель оправдывает средства.

Как ни ужасна идея, но она входит в каждое существование. Почему для себя не воспринимаю эту идею всерьез? Вот вишу в воздухе, сижу с ребенком, денег мало, но все равно не приходит в голову кого-то убить. На безумие и сложность мира ты не должен отвечать собственным безумием!

«Природу поправляют и направляют». Советская идея. Да и фашистская! Сказано в кабаке.

«Свинцовый сон». Еще сон! Длинная чреда снов - через весь роман.

Чуть было проснулся, так в грезы! «Ему все грезилось, и все странные такие были грезы: всего чаще представлялось ему, что он где-то в Африке, в Египте, в каком-то оазисе». Кажется, глупость, а на самом деле, вот-вот грянет преступление! Почему к нему подводят сны? Остроумно.

«Петля назначалась для топора». Театральный кусок: герой выключается из мыслей, он просто действует.

«Тринадцать ступеней». Я вот в Питере 16 лет жил, а ступени никогда не считал.

Достоевский  добивается неслыханного правдоподобия, хоть в душе читатель понимает, что Раскольников - не преступник. Мы все знаем, что большинство преступлений - именно такие. Они не расследуются, потому что у государства нет на это сил.

 «Но неразрешенных пунктов и сомнений оставалась еще целая бездна». Надо ж, какой Раскольников творческий! Обычно все действия свершаются из ограниченности и даже идиотизма, но уж никак не из сомнений.

 «Последний же день подействовал на него почти совсем механически: как будто его кто-то взял за руку и потянул за собой, неотразимо, слепо, с неестественною силой, без возражений. Точно он попал клочком одежды в колесо машины, и его начало в нее втягивать». Раскольников  не может противостоять силам, превосходящим его понимание. Я выписываю только прекрасные куски.

«Он пришел мало-помалу к многообразным и любопытным заключениям, и, по его мнению, главнейшая причина заключается ... в самом преступнике». Самоанализ очень интересен.

Раскольникову важно оправдать себя а высшем уровне, поверить алгеброй «гармонию». Зачем раздувается литературная часть преступления? А это метод писателя.

 Связь болезни и преступления. Герой предстает еще и теоретиком.

Топор. Страсти вокруг топора! Тут важно провести героя плотно, целиком занять его мысли. Мысль о казни. В «Идиоте» это разовьется, а тут только мелькает.

Воз сена.

«Осторожный шорох рукой у замочной ручки».

7 глава.   Вот что тут восхищает? Самые простые вещи, но они поданы по-современному.

Сначала он очень ее испугал. «- Господи! Да чего вам?.. Кто такой? Что вам угодно?».

«Прошло с минуту; ему показалось даже в ее глазах что-то вроде насмешки, как будто она уже обо всем догадалась». Важно не столько то, что происходит, но как это воспринимается Раскольниковым.

«Руки его были ужасно слабы». Достоевский постоянно подчеркивает слабость героя.

«Он был в полном уме». Мне кажется, тут важно отметить, что Раскольников  настойчиво слушает, нет ли кого на лестнице. Поэтому первым делом он должен был броситься к двери: а если поднимается тихо?

 «Среди комнаты стояла Лизавета». Она вошла в открытую дверь! Неужели герой не думал об этом? Он в лихорадке и ничего не понимает. Автор хочет сказать, что Раскольников  не в силах в малейшей мере совладать с собственными эмоциями.

«Страх охватывал его все больше и больше». Раскольников совсем теряет контроль.

 «Пустая и настежь отпертая квартира». Выход!

Наверно, эта сцена в Союзе была слишком известна благодаря и фильму, и своей занимательности. Достоевский  нашел нетривиальные ходы.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1 глава. «До него резко доносились страшные, отчаянные вопли с улиц». Это они возвращают героя в реальность. Если опыт убийства мне не близок, то забытье переполняло мою юность. Я никак не мог рассчитать силы.

Чуть не сорок лет думаю о Раскольникове и могу сказать, что такой человек не мог стть убийцей. Настолько «идейными» преступления не бывают.

«Он отворил дверь и начал слушать: в доме все совершенно спало». Это было со мной часто. Это душа писателя, а не преступника.

«Неужели это уж казнь наступает?». Опять казнь! Своим преступлением Раскольников казнит свою душу.

Дворник и Настасья.  Государство спешит со всей мощью заявить о себе. Правда, тут не без комизма.

«В полицию, значит, зовут». Это мне нравится. После преступления - сразу в полицию. Наказание начинается сразу после преступления. Это план реальности. Но в философском смысле мысль о преступлении - уже преступление.  Так наша жизнь переполнена преступлениями - и только вера несет примирение с низостью собственной природы.

«Это они хотят заманить меня хитростью». Раскольников выпадает из реальности. А бывает, что убийство, наоборот, человеку реальности добавляет? Зачем толкать на убийство столь слабого человека? Но опыт говорит, что тут как раз отрицается рацио.

«Войду, стану на колена и все расскажу». Не слишком прямолинейно?

«Лестница была узенькая, крутая и вся в помоях». Нет, моя лестница не была узкой,  и, помню, была довольно чиста.

«Все крошечные и низенькие были комнаты». Это важно! Это атмосфера, в которой преступления возможны. Раскольникова реальность выталкивает в преступление.

«Он старался прицепиться к чему-нибудь и о чем бы нибудь думать, о совершенно постороннем, но это совсем не удавалось». Человек не знает, куда он попал! В этом мире нет зацепки для ума. Ничего удивительного, что Мышкин и Раскольников в чем-то совпадают: они - творения одного автора.

«Но какое, какое было ему теперь дело до заемного письма, до взыскания!». Или восторг, или печаль. Романтик!

И впрямь, он мог бы стать романтическим героем, а стал преступником. Как это современно! И сейчас таких историй тыщи.

Неожиданно Раскольников рвется вперед: учинил перебранку. Текст этого романа мною действительно зачитан.

Хорошие переходы настроений героя. Грубовато, прямолинейно, но Достоевский  справился с реальностью прекрасно. Он, но не его герой. Что же современным авторам мешает писать так связно?

«С вас вовсе не требуют таких интимностей». Я всю жизнь так и не смог «встроиться» в реальность: всегда говорю или не то, или больше, чем нужно.

«До того вдруг опустело его сердце». Писатель строго регистрирует эти подъемы и спуски.

«С ним совершалось что-то совершенно ему незнакомое». Достоевский понимает, что читателю нужны  открытия. Речь - об отчуждении. Чуждость других ужасает юношу. Вот для меня эта чуждость - судьба. Мои близкие силой вбили в меня эту чуждость: еще в юности.

Первое столкновение Раскольникова с информацией о собственном преступлении. Меня всегда пугала информация обо мне. Видимо,  герою Достоевского страшно суждение о нем, особенно, если оно негативно.

«С желтым стаканом, наполненным желтою водою». Что стакан желтый, то немытый - это понятно. Но почему и вода - желтая? Значит, ржавая. Достоевский непременно подчеркнет. К месту ли? По сути, сейчас эти оттенки не понять.

2 глава.  Раскольников  идет прятать украденное. «Он шел скоро и твердо, и хоть чувствовал, что весь изломан, но сознание было при нем».

Многое в этих детективных описаниях мне кажется механическим и неинтересным, но стоит помнить, что именно это принесло успех роману. Конечно, в юности я ставил выше и Гоголя, и Тургенева, потому что вязь «Преступления и наказания»  мне казалась обедненной, прямолинейной.

«Глухая небеленая стена». Писателя притягивают именно стены. Особенно стена Ипполита высится в моем сознании.

«Да, он помнил потом, что он засмеялся нервным, мелким, неслышным, долгим смехом». Взгляд из будущего. Тонко.

Достоинство романа в том, что он переполнен действием.  Насыщенность действия.

«Он поднялся к Разумихину в пятый этаж». «В пятый», а не «на пятый».

Пришла очередь бреда Разумихина. «Книгопродавец Херувимов...  Теперь в направление тоже полез...  рассматривается, человек ли женщина или не человек?». Но этот бред уже социализирован. Так страшно близок мне этот роман: слишком многое угадывает в моей жизни.

«Части «Confessions». «Исповедь» Руссо. Достоевский не меняет оппонентов. В «Записках из подполья» был целый спектр учений. А тут мимоходом.

«Оборотился лицом к Неве». И далее - целая поэмка среди грязи и ужаса.

 «Он на том же самом месте остановился, как прежде». Раскольников постоянно сравнивает прошлое и настоящее. Вернее сказать, он распят между прошлым и настоящим.

«В какой-то глубине, внизу, где-то чуть видно под ногами, показалось ему теперь все это прежнее прошлое». Абстрактно. Правильно, но холодно.

«Ему показалось, что он как будто ножницами отрезал себя сам от всех и всего в эту минуту». Это говорилось много раз, только по-разному.

«Он очнулся в полные сумерки от ужасного крику». Подробное описание сна и кошмара сразу. Вообще, эта прямолинейность утомляет. Какова функция сна? Бьют хозяйку - и что? Это очень похож на мой юношеский дневник. Жаль, его не сохранил.

«Он пришел к себе уже к вечеру, стало быть, проходил всего часов шесть». Очень похоже нам Мышкина, а, кстати, и на Пушкина, и на Рихтера - и прочих моих любимых.

Нам важно в этом кошмаре, что герой слышит  голос Ильи Петровича. За ним пришли из полиции! По ошибке бьют не  Раскольникова, а его квартирную хозяйку. Так что человек, сказавший Раскольникову «Убивец», появляется не сразу.

«Колотит ее головою о ступени». Это все писатель знал. Сцены из жизни. 

Достоевскому важно, что избиение вырастает в скандал на весь город.

«Страх, как лед, обложил его душу».  Эти натуралистические выражения ярко характеризуют экспрессивность языка 19 века.

«Раскольников в бессилии упал на диван, но уже не мог сомкнуть глаз; он пролежал с полчаса в таком страдании, в таком нестерпимом ощущении безграничного ужаса, какого никогда еще не испытывал. Вдруг яркий свет озарил его комнату: вошла Настасья со свечой и с тарелкой супа». Спасает народ! Тут писатель - почвенник. В сущности, столь прямой ход должен бы испугать читателя, но - наоборот!

«А это кровь в тебе кричит». Народ ставит  и диагноз.

Август    1   Три ночи. Не спится. Письмо Никандра Квинту.

Утро. Ночь получилась совсем безумной. Написал пять сцен. Не мог уснуть. Гулял. В ночных полях выл от ужаса. Весь джентльменский набор артиста.

3  Пере'к   Perec.

Огромные монологи на разных языках с самим собой. Не решаюсь перенести из листков сюда. Что же! Мне не с кем говорить, - вот и пишу десятки страничек.

6 Закончена третья глава романа.  При переделке «Иисуса»  укрупнил Лициния и его связь с Карпом. Никандр все еще в тени других персонажей.

Маркес, «Сто лет одиночества». Повтор жестов, ситуаций, интонаций. Ты не можем из них вырваться. Вот такой он, наш мир: заколдован на повторения с нюансами.

7   Шарлетта написала, что могла бы меня пригласить во Францию. Я уже не верил, что такое возможно. Но почему? Почему она желает мне добра? Какая все же загадка - жизнь!

Мы встретились в Стамбуле, и она была очень недоверчива. Мы просто долго бродили вместе - и я, винюсь, так и не мог выбраться из своего вечного литературного экстаза.

Я и минуты не верил, что она захочет меня понять. И вдруг - эти письма. Они не о любви. Она пишет, как ей трудно понимать близких, а я в ответ - как мне страшно. Вот и спелись.

8  Отсутствие авторитетов в литературе. Как ни огромен Толстой, он не сумел воспринять идеи Достоевского. За всю жизнь среди писателей он искренне любил только Руссо.  18 век!

Селин. Разговор гопника. У нас такой Лимонов, но я все же предпочел бы Селина, потому что тот пишет с бо'льшей отдачей и даже не может не писать.

Лимонов пишет, но не уверен, что это ему нужно.

Но от такой «литературы» ничего в душе не остается.

Нет, надо, как Лотреамон, приподнимать безумие жизни - и тогда появляется дыхание.

 

«Портрет» Джойса.  2.5. Опять кошмары Стивена! Будто больше и думать-то  не о чем.  А перечитываю с благоговением, хоть не понимаю.

2.6. Джойс борется за истинность родства. Как и я, он не нашел этого родства  родной семье.

«Человек-зверь» Золя.   Сцена избиения Северины: ваыплывает все ее детство.

 

11  8 Еще не отказался от идеи спортивного дневника. Мне-то все  еще кажется, что культура спорта глубоко сидит во мне. Не зря же все детство отдано именно спорту.

Бальзам на душу: Олег Борисов в «Женитьбе». Хоть и сделан фильм, а получилось не кино, не театр, но Гоголь.

И чем более удаляется советское время, тем фильм шедевральней.

12 Вот моя будущая книга «Как я люблю», отпечатанная на машинке, лежит предо мной. В моей головенке есть некая типография, где ее готовы напечатать. Я только вхожу, а меня уже встречают:

-Конечно! Мы вас издадим. Непременно-с.

12 ТВ о Бродском.  Довольно представительно: Никита Струве, Барышников, Евтушенко, Рейн. Ужасно понимать, что после его смерти интерес к нему стремительно убывает, - но для меня он останется звездой навсегда. Всегда буду читать его стихи: общаться с его духом.

13  Не писал два дня: такие важные события. Люда привезла из Сибири  пятитомник Есенина.

18 Есенин:

 

Вьются паутинки с золотой повети.

 

Поветь = местн. 1. Помещение под навесом в крестьянском дворе для хранения хозяйственного инвентаря, для загона скота и т.п. отт. Навес над таким помещением.

2. Помещение над скотным двором, где хранится сено, солома и т.п. Сеновал.

3. Крыша, кровля строения.

19 Четвертая глава «Иисуса». Женское «Общество обожания целомудрия».

 

Продолжение работы над «Человеком без свойств» Музиля.  Начало работы над второй книгой.

6  главка.  «Последние полчаса перед выносом тела  получился  какой-то  черный  праздник».

Похороны. «Люди из похоронного бюро проложили среди  нетронутой  обыденности  тропу торжественных  чувств».  Непременная торжественность! 

«Смерть  превращалась  из страшного частного дела в переход, совершающийся общественно и торжественно».

7 главка. «Приходит письмо от Клариссы». Эта женщина наделена чудовищной энергией.  Она любит играть с безумием.

8  главка. «Семья вдвоем».

История моего второго брака. «Но отнюдь не редко спутавшиеся вдруг  пробуждаются  и  видят,-  с  удивлением, иронией или желанием убежать, кто как, все зависит от  нрава, что рядом разлеглось совершенно чужое существо; а со многими это бывает и  после многих лет».

 Больше всего в чтении романа меня привлекает осуществление моей мечты. В Ульрихе сбылось все, о чем я мечтал: он - математик, хоть и  не крупный. У него сестра - родственная душа. Нельзя сказать, что его любят женщины, но он их привлекает. Он не знает нужды. В детстве я не мог думать, что лишен столь многого.

Что с ним происходит? Ульрих чувствует «новую напряженность, которая возникла с момента его  отъезда». Что это значит? Или  сестра  - первая женщина, та единственная, с которой он, наконец, связан безгранично?

Важность растворения. И Агата знает это состояние. Для Музиля такое проникновение в сердце мира, слияние с ним - слишком важно.

 

27 Зубная боль не дает уснуть всю ночь.

Поневоле станешь творческим человеком.

28 Просмотр всех моих опусов. Нашел много ошибок.

«Бовари» Флобера. 1.5 - ясный поворот повествования: поворот от Шарля к Эмме.

Странно, но в его стиле есть величие и гордая позиция  художника. Мне это чуждо, но я это уважаю.

Золя, «Человек-зверь». «Le nouveau sanglot. Новое рыдание». Это же мое «Искушение»!

Жак чувствует в себе зверя. Конечно, Габен не пускался в такие тонкости.

Думаю, Золя прав, вкладывая столь ужасную ясность.

В проносящемся поезде Жак видит убийство. Правдоподобие искусства.

Золя: убедительная, убеждающая, упрямая тяжеловесность. Думаю, его современникам это нравилось.

29   Полнолуние. Три ночи. Скоро можно печатать «Иисуса».

Утро. Печатаю  «Иисуса».

Вспоминаю книги Ленина. Тактика! Я думал, это чтение хоть чему-то меня научит. Нет! Насилие настолько грубо, что не учит ничему.

 

«Преступление и наказание» Достоевского.

3 глава Второй части.

«Это было лихорадочное состояние». Опять то ли сон, то и бред. Достоевский не позволяет герою вырваться из кошмара. Преступление вызвало полное расстройство организма героя.

Приход Разумихин. Теперь окончательно ясно, что преступление  Раскольников совершил по болезни.

Почему пришел артельщик? «По просьбе вашей мамаши, чрез нашу контору вам перевод-с». Но артельщики связаны и с преступлением студента. Так в романе пока что только две темы:  болезнь и преступление.

«Опять вояжирует». Это «опять дурит». Хоть voyager = путешествовать. Наверно, в разговорном языке слово могло так опуститься.

С Разумихиным приходит поток «живой» жизни.  Друг кормит Раскольникова из ложки.

«Без факультета» - «без совещаний». Писатель хочет передать университетский сленг. Рядом с  Разумихиным бросается в глаза, что  Раскольников говорит довольно книжно.

Если все это передать в фильме, то получатся сумбурные нагромождения. Часто кажется, что действие стоит.

О стиле  «Преступления и наказания» сам  Достоевский  сказал: «Полная откровенность вполне серьезная до наивности, и одно только необходимое».

Откровенность  как раз может быть глупой и повторяться. Но так ли это необходимо?

Я все более убеждаюсь, что образ Раскольникова не развивается, что это идея, а не образ. Отсюда и сумбур, и бесконечные повторения в его описании. Многое из написанного о Раскольникове сошло бы за наброски. Этого не происходит, по счастью, потому что читатель не в силах увидеть эту кухню.

Раскольников - антипод Разумихина.  Социальная критика отодвинута: все проблемы Раскольникова в том, что он не живет среди людей, а питается какими-то головными идеями.

 «Генерала Кобелев». После Гоголя говорящие фамилии вошли в моду.

«Я хотел сначала здесь электрическую струю повсеместно пустить». Разумихин напускает рацио - и все сразу встает на свои места. В 19 веке идея Обломова и Штольца витала в воздухе, но  только Гончаров довел ее до концепции.

«Авенантненькая». Аvenant = приветливый; пригожий.

 «Тут, брат, у нас такая эмблема завязалась». Эмблема =  embleme = предмет или изображение предмета как символ, выражающий какую-либо идею или какое-либо понятие. Наверно, в значении «загадка».

Всплывает «роман» Раскольникова с дочерью хозяйки дома. Понять ничего невозможно.

«Я, брат, за тебя поручился». Великодушный поступок Разумихина.

Во сне, в бреду  Раскольников пересказал все свое преступление. Постоянно герой разоблачает себя.

«Проснулся он, услыхав, что кто-то вошел к нему, открыл глаза и увидал Разумихина». Опять сон, опять друг. То-то мне в школе и показалось, что автор не умеет писать. Как раз в «неправильностях» Достоевского - его сила.

 Круглая шляпа у Разумихина - пальмерстон!  Пальмерстон - длинное пальто особого покроя.  Ради шутки стоит сказать, что в Питере у меня  был такой пальмерстон - с помойки. Милиционер мне сказал, что пальто с помойки -  и тогда сразу его выбросил. Как мог думать, что оно с помойки, если его подарил сосед?

4 глава.

«Зосимов был высокий и жирный человек, с одутловатым и бесцветно-бледным, гладковыбритым лицом».  А что в кино? Не высокий, не жирный человек, но с одутловатым и гладковыбритым лицом. Весьма похоже.

«Порфирий Петрович придет: здешний пристав следственных дел...». Первое упоминание о нем. Для меня эта роль Смоктуновского - лучшая во всем фильме.

Потому так много пишу об этом фильме, что он многое уловил в романе.

Порфирий Петрович - еще и родственник Разумихина! Ну, и накрутили, Федор Михалыч!

«Заметов еще мальчишка».  Не запомнить столько персонажей. Насыпано, как гороху.

«Вот, про убийство старухи-то закладчицы, чиновницы... ну, тут и красильщик теперь замешался...».   Старуха всплыла! Вот и видно, что Достоевский   не так-то и прост:  Разумихин - прямой путь к старухе. Почему старуха? Почему старуха в «Пиковой даме»  и  в  «Преступлении и наказании»?  Образ старости странно нагружается кошмарами a priori, и это - кощунство.

Неожиданно Раскольников попадает в самый центр преступления! О нем все знают. Писатель так прессует события, так всех сводит, что и преступление обречено быть раскрытым.

«Нет, то досадно, что врут, да еще собственному вранью поклоняются». Разумихин начинает собственное расследование. Это уж что-то неслыханное!  Обстоятельства загоняют Раскольникова в признание. Тут мне чудится безвкусие:  зачем весь мир превращать в одну семью? Такого не может быть: люди разобщены гораздо больше.

«Некто крестьянин Душкин». Еще одна история! Но автор удерживает действие слишком часто. Разговор неправдоподобно долог.

«Митьку за волосы схватил». Натурализма много до отвращения.

 «За дверями? -

вскричал вдруг Раскольников». Он выдает себя постоянно!

Эта глава наредкость бездарна. До отвращения.  Видимо, автор хотел «прокрутить» преступление еще раз. Но сколько можно?

«Настоящий убийца обронил эти серьги. Убийца был наверху, когда Кох и Пестряков стучались, и сидел на запоре. Кох сдурил и пошел вниз; тут убийца выскочил и побежал тоже вниз, потому никакого другого у него не было выхода».

Идея понятна, но сделано топорно. Раскольникову ясно дается понять ближайшим окружением, что его преступление активно раскрывается.

5 глава.

Лужин! Господин «с осторожною и брюзгливою физиономией». Прекрасно! Достоевский  как будто распрямляется.

Вот эта сцена  выписана тщательно. И понятно: дружбу описать куда труднее, чем неприязнь.

«Лицо его \ Раскольникова \ было чрезвычайно бледно и выражало необыкновенное страдание».

Кажется, теперь, только теперь начинается главное в романе: история возрождения человека. Было преступление, а вот  и наказание.

Лужин очень хорошо сыгран Басовым. Надо было сыграть посредственность - и тут известный советский режиссер Басов распустил свой хвост: свое небольшое актерское дарование. Кстати, и в других фильмах он несколько раз блестяще сыграл посредственность. 

«Все было хорошо, кроме разве того только, что все было слишком новое и слишком обличало известную цель». Все это ясно Раскольникову! Ему страшно за сестру. Вот что уводит героя от мыслей о собственном преступлении: ему надо спасать сестру!

«В одежде же Петра Петровича преобладали цвета светлые и юношественные».  Надо ж, какое хорошее описание! У Тургенева такие описания часто нейтральны, сами по себе, - а тут описывается все то, что врезается в душу Раскольникова.

 «Скверность ужаснейшая». Лужину намекают «с полоборота», что для будущей собственной семьи снимать номера - неприлично!  Вот и воскресла стремительность действия. Она - в отношениях людей, в реакциях персонажей друг на друга. Собственно, в этом и состоит красота литературы.

«Лицо его, весьма свежее и даже красивое». Достоевский совсем не хочет размазывать Лужина. Нет! В браке сестры с этим человеком нет ничего унизительного.

«А мы чуть не двести лет как от всякого дела отучены...».  Спор Разумихина и Лужина вот-вот превратится в полемику.

«Литература принимает более зрелый оттенок». Лужин спешит поддержать молодежь.

«Наука же говорит: возлюби, прежде всех, одного себя, ибо все на свете на личном интересе основано». Лужин целиком выдает себя. А с ним и Достоевский. Обозначается противостояние.

Теория Лужина оказывается современной и для моей нынешней России. Разумихин прекрасно отвечает. Полемика - сильная сторона писателя.

«Порфирий своих мыслей не выдает, а закладчиков все-таки допрашивает...». Важное замечание. Теперь Достоевский   обозначает движение его персонажа.

«И ограбить-то не умел, только и сумел, что убить!». Уже ясно, что встреча  Раскольникова и Порфирия Петровича неизбежна.

Речь Лужина о преступности. Тут нельзя не отдать должное Достоевскому: он воссоздает подробно состояние преступности в России.  Слишком актуально.

 Раскольников:  «дрожащий от злобы голосом, в котором слышалась какая-то радость обиды».  Прямота Лужина - лишь поверхностная, деланная, для внешнего употребления - и это чувствуют молодые люди.

«Что-то неподвижное, тяготящее...\ на уме у Раскольникова \». Странно, что именно появление Лужина так выравнивает, так насыщает роман. Друзья замечают его обостренную реакцию на преступление.

6 глава.  «Это была первая минута какого-то странного, внезапного спокойствия. Движения его были точны и ясны». Узкая цель: спасти сестру. Большая, пока невидимая цель: возродиться.

«Одевшись совсем, во все новое». Автор не описывает обряд одевания, а ведь герой впервые за долгое время одевается в приличное белье. Значит, героя постоянно ведет большая идея, не позволяющая ему нисходить до мелочей.

 «Солнце заходило». Да! Уж лучше закат.

 «Мысль терзала его». Мое обычое состояние. Вот почему  мне опасно хоть что-то  совершать: я обречен:  мысль будет меня  терзать. Раскольникова мучает бешеная творческая энергия. Почему он не чувствует этого?

«Шарманщик». Герой натуральной школы.

«Он залез в самую густоту, заглядывая в лица». Это уж почвенничество. Наверно, такие прямолинейные ходы неизбежны: уж слишком автору важно выказать свою идею.

«И он \ мужик \ кувыркнулся вниз \ в кабак \». Ну! Живая жизнь. В народном варианте.

Приговоренный, кабак «Хрустальный дворец» - все те же образы!  Встреча с Заметовым в трактире. Всунуть в действие гимназиста - непременно. Чтение Достоевского требует немалой любви к нему и литературе.

«Об убийстве старухи чиновницы, - произнес он наконец». Даже с гимназистом эта игра, а на самом деле - принание. Поэтому Порфирий Петрович так легко и вычисляет Раскольникова.

«- А что, если это я старуху и Лизавету убил? - проговорил он вдруг и - опомнился». Карты раскрыты, уже ничто  не спасет Раскольникова. Игра на собственное поражение. Причем удивляет страстность  игрока. Он жадно ищет гибели. В современных терминах, это - мазохизм. Броситься в гущу событий, очертя голову, чтобы эту самую олов сломать - это  характерно для  Достоевского.

 «Нестерпимое наслаждение». Почему герои Достоевского предпочитают именно такое?

«Он вышел» - из-за столика трактира? Но зачем столько чувств впихивать в проход от столика до двери? Раз - и налетел на Разумихина. Друзья невольно преследуют героя. И зачем такая толкотня? Слишком прямо. Зато видишь, как писатель учился писать.

«Ну для чего ты отыскал меня в начале болезни?».  Можно понять раздражение Раскольникова: его друг невольно загоняет его в угол. По тому же сюжету Разумихин понравится его сестре! Это уж слишком.

«Первое дело у вас, во всех обстоятельствах - как бы на человека не походить!».  Разумихин критикует как представитель живой жизни.

«Наконец, в глазах его завертелись какие-то красные круги». Болезнь продолжается. Но вот реальное событие, которое  выдергивает героя в жизнь.

«Грязная вода раздалась, поглотила на мгновение жертву». Даже меня коробит от столь большого количества несчастий, а как же воспринимали такой роман любители популярного Тургенева? Скорее всего, с отвращением. Но именно «Преступление и наказание» взывали меня писать о правде жизни, какой бы она ни была.

Тут впервые герой задумывается о самоубийстве. До сих пор этих мыслей не было. По-моему, этот мотив проведен недостаточно ясно, и потому будущие слова Порфирия Петровича «Оставьте записочку», мне не кажутся обоснованными. Или следователь знает больше меня? Скорее, так.

«Вдруг, как будто кто шепнул ему что-то на ухо». Раскольников посещает  место преступления. То есть он стал частью своего собственного деяния. Преступление  проглотило его. Философия преступления Достоевского не так уж и примитивна: примитивен, скорее, Раскольников, решивший, что убить человека так просто. Роман о  безответственности человека, не понявшего смысл своего человеческого назначения.

«Поколебавшись немного, он поднялся по последним ступенькам и вошел в квартиру \ процентщицы \». Казалось бы, ему естественно зайти за закладом, - но это сделано так, что герой и тут обличает себя.

«- И чего-чего в ефтом Питере нет! - с увлечением крикнул младший, - окромя отца-матери, все есть!». Опять колоритнейший разговор. Их очень много.

Стихия народной жизни.

Раскольникова называют «выжигой».

«Выжига =  Золото или серебро, полученное путем выжигания из золотых или серебряных нитей, снятых с галунов, парчи и т.п. + разг.-сниж. Плут, пройдоха, умеющий из всего извлечь выгоду. + Употребляется как порицающее или бранное слово». Кажется, даже все значения сохранились.

7 глава.

Новое несчастие. Раскольников видит раздавленного Мармеладова. Здесь повествование делает очевидный круг. Возрождение героя питается такими вот кошмарами. Садизм автора.

«Как будто дело шло о родном отце». Герой ищет родство!

«Красные пятна на щеках ее горели еще ярче, чем прежде». Диккенс! Кажется, столь сильные краски, но их слишком много, чтоб читатель смог их воспринять.

На квартире Мармеладовых. Сцена повторяется, но теперь глава семейства раздавлен. Во всем романе заложено отрицание преступления, но по мере развития повествования это отрицание все навязчивее, все прямолинейнее.

«Это была чрезвычайно вздорная и беспорядочная немка». Немке, конечно, досталось, раз она немка.

Странно, что Достоевский  не чувствует, что весь этот поток низостей обрушивается на читателя. Такова была норма! Но можно и понять, что Тургенева любили больше.

 «Нам помогает один великодушный молодой человек». Новая, прекрасная роль Раскольникова! Так преображают его обстоятельства.

Прочитана треть романа - и теперь он поражает совсем иначе, чем в школе: своим несовершенством. Бесконечные длинноты, бесконечные ужасные сцены - это плохо!

«Вошел доктор, аккуратный старичок, немец». Такой доктор хорошо был выведен в 1975 году в «Моем брате Алеше» (постановка Эфроса в Театре на Малой Бронной). Даже такая эпизодическая роль меня потрясла.

 «Из толпы, неслышно и робко, протеснилась девушка». Появление Сони слишком важно для Раскольникова, а значит, и для всего романа. Достоевский  увлекается деталями, так что читателю трудно выбрать главное.

«Довольно хорошенькая блондинка, с замечательными голубыми глазами». Что-то есть в Соне, делающее ее более идеей, чем реальной женщиной. В этом смысле она похожа на Настасью Филипповну.

«Бесконечное страдание изобразилось в лице его».  Слишком разъезженный штамп. Их можно использовать только немножко.

«Он сходил тихо, не торопясь, весь в лихорадке и, не сознавая, того, полный одного, нового, необъятного ощущения вдруг прихлынувшей полной и могучей жизни». Подлинное возрождение Раскольникова. Так вознесена Соня и - любовь. Все это очень правдоподобно, и если что и вредит этому правдоподобию, то прямолинейность автора.

«Ощущение приговоренного к смертной казни». Непременно надо сунуть себя! Глупо.

 «Через пять минут он стоял на мосту ровно на том самом месте, с которого давеча бросилась женщина». Возвращение на старое место. Помню, в «Войне и мире» есть такой дуб. И Толстой, и Достоевский, и все писатели используют этот прием.

Обновленный Раскольников у Разумихина.

 «Порфирий тоже желает с тобой познакомиться...».  Тут Раскольников предстает тонким игроком, но только не для Порфирия Петровича.  Читателю уже ясно, что для следователя достаточно улик, чтоб осудить Раскольникова. В чем же тогда интрига? Не в криминале, а в спасении души убийцы.

«Мать и сестра его сидели у него на диване». Вот! Это тоже оттягивает банальную развязку.

«Обе бросились к нему. Но он стоял как мертвый». Он предал их своим преступлением! Достоевский почему-то готовит в своих сюжетах не события, но узлы событий: сразу приключается слишком много.

Сентябрь   1 Личность Арагона. Культура масс.

2  Вот на пришла, огромная любовь к мирозданию. Что мне делать с этой любовью? Да просто жить, ведь она неотделима от моего существования.

4 Печатаю «Иисуса» на большой немецкой машинке, она не так стучит.

9 Час ночи. Не спится. Верлен: «Вперед, печальные сновидения. Allez, aegri somnia».

Письмо от Норберта. Событие.

Напечатал уже две главы «Иисуса».

10  Люде приснилось, как женщину бьют ногами.

Цикл передач Юрия Лотмана о русской культуре. Сердечно, ясно, по-родственному.

13  Анненский:

 

И роз, проснувшихся  едва,

Сжималось  сердце молодое.

 

Строчки поют в душе.

Агата Кристи в оригинале. «Смерть на Ниле». Так холодно после Джойса. Как и Дюрас холодит бесконечно.

Семь лет отдано роману о Христе.

Блок связывал с Христом именно обновление.

 

Впереди - Иисус Христос

 

в «Двенадцати» говорит именно об этом.

Готов сборник «Хватит безобразий»: «Письмо в правительство», «Квартирный эпос», «Тонкий человек».

«Смерть Ивана Ильича». Толстой раскрыт и в идеях, и в технике.

Лотман объяснил «обыденность» Татьяны Лариной: она типична. Она стала эталоном. Онегина легко прибило б к декабристам: та же культура.

15 Многие книги Иды в плохом состоянии.

К примеру, произведения Гамсуна: приложение к журналу «Нива» за 1910 год.

17 Лотман приводит интересный пример записи иностранца. 18 век. «Я жил  на седьмой линии Васильевского острова и любил даму двенадцатого ранга». Табель о рангах в жизни.

18  Целиком в работе. Только б хватило сил напечатать роман о Христе!

 

Продолжение работы над «Человеком без свойств» Музиля.  

9  главка. «Внезапный разлом»: Агата решает быть свободной.

Абзац  «Freilich – Emanzipation» переводчиком разбит аж на три. Так вот разбавляется язык Музиля, чтоб предстать хоть сколько-то понятным.

Агата остро чувствует не только свою красоту, но и то, что она уходит.  Почему все происходящее предстает мистерией? Как Музиль «осеняет» повествование божественным?

«Суетность  и доброжелательность (мужа) она сносила как чисто физическую тошноту».

Но как начинался этот брак?  Ее тогдашние  мысли о браке: «Это не особенно прекрасно, но и не так уж неприятно!».

Надо ж, как представлены женщины! Обескураживает. Такие они и в моем  «Жуане». Причем, преимущество Музиля в том, что он глубоко обосновывает и делает естественными самые низкие проявления.

Агата больше не хочет подчиняться лжи. Почему прежде она так легко принимала ее? «Разве я не принимала безропотно всю свою жизнь?» - думает она.

Как хорошо издал «Ровольт. Rowohlt»!  буквы – как священные зерна.

 

20 В Германии 240 университетов. В 1968-ом они получили независимость, но сейчас у государства не хватает средств поддерживать эти институции в прежнем качестве.

Удастся ли Блохе пробиться в постоянный штат универа?

24 Когда печатаю роман, сосед начинает забивать гвозди. Неужели моя машинка такая шумная? Уж прячусь на кухню.

Cayrol   Керол, 1965,  o паразитической любви. Какая-то странная путаница. Выписал, но недоволен. Почему так много этой пустоты? Якобы любовь иная выродилась.

Лотман о воспитании.

 

Что не в отеческом законе

Она воспитана была...

 

Наталья Павловна из «Графа Нулина» - из иностранного Института Благородных Девиц.

25  Симон де Бовуар: «Я не различала с одним и тем же отвращением эпикуэризм Анатоля Франса и материализм рабочих, что напихиваются s'entassent в кинотеатр».

Наверно, эта проза очень впечатляла. Бобр Сартра!

27  Катулл.

 

Tua nunc operae meae puellae

Flendo turgidoli rubent ocelli.

 

«Глаза красные, разбухли и полны слез».

Turgidulus a, um [demin. к turgidus] немного опухший, припухший (ocelli Ctl).

Fleo flevi, fletum, ere = плакать, рыдать.

Rubeo bui, — , ere [ruber] быть красным.

27  Он идет по парку, и ему хорошо. Видит человека - и ему страшно. Он смущен. Он не знает, как быть.

29 «Смерть Иван Ильича» Толстого.

 

«Преступление и наказание» Достоевского.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

1 глава. Но что написать об этой сцене? Она слишком «запрограммирована», слишком вытекает из всех предыдущих событий.

«Состояние его\  Разумихина \  походило на какой-то даже восторг». Едва Раскольников влюбился в Соню, как Разумихин  - в Авдотью Романовну. Сляпано кое-как.

«А это, как я вас увидал, мне в голову и ударило». Разумихин  спешит признаться в любви.

Что тут поделаешь? После каторги Достоевский заново учится писать. Тут везде следы ученичества, а гениальность еще не проглядывает.

Тьфу! Поток самой жалкой болтовни.

«Авдотья Романовна была замечательно хороша собою».  Это непременно.

«Глаза почти черные, сверкающие, гордые и в то же время иногда, минутами, необыкновенно добрые». Как это «почти черные» и «минутами необыкновенно добрые»?  Писатель понаписал. Бог с ним! Зато понятна страсть Свидригайлова. Порфирий Петрович  и Свидригайлов - два наиболее удачных персонажа, а ведь они - лишь эпизодичны!

Я пересказал это все жене, внимательной читательнице Достоевского, - и она не поверила. Это кажется слишком убогим, чтобы в это поверить.

Большой романтический кусок. А как же единство стиля, Федор Михалыч?

«И  все-таки это лицо было прекрасно». Ну, ну!

 «Кажется, славная личность!». Эвон, как.

 «Заметив еще при входе, как ослепительно хороша собою Авдотья Романовна». Может, уже и хватит?

Разумихин об Авдотье Романовне:

«целомудрие ожесточенное». Вот это да! Брякнул между делом столь важную фразу. Ну, хоть какая-то оценка, хоть что-то живое!

«Ну, начни проходить ей интегральное исчисление». Это Дуне-то! Глупо!!

Какой-то  жалкий бред автора.

2 глава.

Действие переключается на Разумихина. Интересный прием,-  но так болтливо, так прямолинейно!

Роман о болезни общества. Всех интересует именно это. Эта главная тема и разговоре Разумихина с близкими  Раскольникова. «Полтора года я Родиона знаю: угрюм, мрачен, надменен и горд». Узнаем мы хоть что-то новое?

«Кажется, и то верно, что возле него должна находиться женщина, - прибавила она \Авдотья Романовна \ в раздумье». Загадочное замечание. Она собирает вокруг себя странности. А «целомудрие ожесточенное»?! Похоже, Достоевский  «накачивает» ей инфернальность. Но вот мы много узнаем о Раскольникове от его близких - и это обогащает роман.

«Как он фантастичен». Хорошо знает своего сына.

«Кто из них один другого погубил бы: он ли ее, или она его». Рогожин и Настасья Филипповна. Мимоходом, но очень важно.

Записка Лужина.

Сон матери. «Приснилась покойница Марфа Петровна». Так готовится появление Свидригайлова.

3 глава.

«Как бы более сосредоточенной муки». Хорошие психологические зарисовки.

«Какой у него костюм». Но костюм Разумихин дал Роде вполне приличный. Куда он делся? Испачкался при переносе тела Мармеладова?

Как Достоевский  выбрал идею своего творчества: человек от книги? Эта идея современна для нашего века куда более, чем для его 19-ого. Муки Раскольникова - именно этого рода. Мы видим, что роман написан неровно, как черновик, как эскиз, - но концепция искупает все.

 «Ты наполовину от квартиры стал такой меланхолик». А если судить по нашим квартирам, то и мы не можем быть нормальными людьми. Что? Писатель предвидел наш жилищный кризис?

«Я намерена честно исполнить все, чего он от меня ожидает». Потом в моем романе «Дон Жуан» это самое «честно» появляется часто, так что можно себе представить, как оно меня впечатлило. В этом «честно» есть многое от кодекса строителя коммунизма. Мои героини «честно» отдаются. Так с романом Достоевского прочитываю всю мою жизнь.

 «Зачем ты требуешь от меня геройства, которого и в тебе-то, может быть, нет? Это деспотизм, это насилие! Если я погублю кого, так только себя одну... Я еще никого не зарезала!». Восстание здравого смысла. Пока ничто не говорит, что Лужин низок. Ничто.

4 глава.

Соня вводится в круг родных Роди. Еще никто не знает, что навсегда.

«Худенькое, совсем худенькое и бледное личико».  Это не первое описание Сони, но сейчас оно - глазами Раскольникова.

При всех достоиствах этой прозы, этого автора роман «Преступление и наказание» - совсем без формы. В нем много живого, много интересного, но нет ощущения, что он сделан. Он просто написан, но не обработан.

Описание Сони столь проникновенно! «Несмотря на свои восемнадцать лет, она казалась почти еще девочкой».

«Тоже почему-то вся счастливая». А счастье в том, что Соня ясно указала на высокие качества души их сына и брата. Это для них - праздник! Они увидели Раскольникова нормальным - и это для них самое важное.

«Я в ту же минуту и подумала, что тут-то вот главное-то и сидит». Мнение матери о Соне. Оно, если  и не двигает действие, то поясняет его, и говорит о проницательности Пульхерии Александровны. Образ матери очень живой. Раскольников и  Авдотья Романовна похожи, как двойники - и это мать тоже понимает.

Словно почувствовав, как мало было реального движения в романе, Достоевский  резко убыстряет действие: вот уже Раскольников и  Разумихин идут к Порфирию Петровичу, а  Свидригайлов знакомится с Соней.

«Губы алые».  Это знак разврата, сохранивший свое значение до нашего времени. Читатель чувствует, что это Свидригайлов, хоть его фамилия не названа. Кто же еще мог следить за Соней?

Сама прямолинейность описаний персонажей, как ни странно, очень современна: именно своей примитивностью. Для нас Свидригайлов узнаваем, потому что он из сериала.не важно, какого.

«Бабочка сама на свечку летит». Раскольников идет к Порфирию Петровичу.

5  глава.

Описание Порфирия Петровича. «Выражение глаз, с каким-то жидким водянистым блеском».  Как приятно, что в описании есть непременно изюминка, останавливающая внимание читателя. Нет, хорош Смоктуновский в этой роли.

 «В весьма чистом белье и в стоптанных туфлях». Может, и мне вернуться к этим интересным классическим описаниям? Так можно одним махом очень много сказать о человеке.

Помню, как прекрасно он «раскрутил» Раскольникова на признание.

«- О, на самой простейшей-с! - и вдруг Порфирий Петрович как-то явно насмешливо посмотрел на него, прищурившись и как бы ему подмигнув. Впрочем, это, может быть, только так показалось Раскольникову, потому что продолжалось одно мгновение». Это может только гениальный Достоевский. До сих пор герой встречал только не очень далеких людей, но вот перед ним профессионал, легко его переигрывающий. Разве не был Раскольников в состоянии понять, что встретится именно с нмм, раз его заклад есть? Почему он не думал об этой встрече? Почему не предположил, что она будет началом его конца? Или, по логике писателя, он искал страдания?

«- Вещи ваши ни в каком случае и не могли пропасть, - спокойно и холодно продолжал он. - Ведь я уже давно вас здесь поджидаю». «Спокойно и холодно»! «Поджидаю»!  Раскольников чувствует, что его распинают.

Разумихин и Заметов! Бедный герой вынужден защищаться от всех. «Стало быть, уж и скрывать не хотят, что следят за мной, как стая собак! Так откровенно в рожу и плюют! - дрожал он от бешенства».

 «А что, если мне так только кажется?». Какое уж преступление, если не совладать с собственным воображением?  Моя жизнь переполнена именно такой борьбой, а потому так внимателен к ней.

«Снюхались! Непременно из-за меня снюхались!». Это все  понятно следователю: все реакции подследственного. Бросается в глаза дефицит нормальных реакций. Между тем, Раскольников для толпы и в фильме - только человек «в расстройстве», - а в романе он на грани безумия.

Целая дискуссия о преступлении. «Натура не берется в расчет». Та же тема! «Оттого так и не любят живого процесса жизни: не надо живой души!». Подробно об этом в «Записках из подполья».

«Подождите, я и вас проведу». Кошка с мышкой.

«Моя статья?». Читатель узнает, что  Раскольников - еще и «теоретик»! И не сказать, как это поразило меня в 1970 году, когда в школе меня буквально заставили читать этот роман.  Заставили? Ну да. Иначе я мог не сдать школьные экзамены по литературе.

«- Я рассматривал, помнится, психологическое состояние преступника в продолжение всего хода преступления.

- Да-с, и настаиваете, что акт исполнения преступления сопровождается всегда болезнью».

Фантастика! Это уж совсем неправдоподобно! И, тем не менее, это важно для смысла всего романа. Вот кто он, Раскольников: человек от идеи. Теперь уж нет никакого сомнения, что герой - «человек из подполья». И тут уж не так важно, что прежде чего написано: «Преступление и наказание» или «Записки из подполья».

«Обыкновенные» и «необыкновенные» люди. Раскольников - этакий жиденький доморощенный Ницше. 

«Ясно только одно, что порядок зарождения людей, всех этих разрядов и подразделений, должно быть, весьма верно и точно определен каким-нибудь законом природы». Атака позитивизма. Так Раскольников - последователь этого учения? Теперь это ближе к фашизму.

 6 глава.

Механика раскрытия преступления раскрывается все больше - и я не в силах оценить  этот детективный элемент.

Это все лежит на поверхности, и это - сверхчитабельный элемент романа, поскольку в нашу эпоху детектив успешно вытесняет все прочие жанры.

Вот дошли до середины - и роман заметно «улушился». Мне это нравится: мастерство писателя растет по мере разработки текста.

Мещанин. «- Убивец! - проговорил он вдруг тихим, но ясным и отчетливым голосом». Оживший голос совести, наваждение, кошмар - слишком много важных функций у этого случайного персонажа.

«Сердце на мгновение как будто замерло; потом вдруг застукало, точно с крючка сорвалось». Чудо!

«Помертвевшие глаза». Призрак.

«С улыбкой какого-то ненавистного торжества».  Тут-то Достоевский и показывает свою силу.

«Кто этот вышедший из-под земли человек?». Еще бы подумал «Вестник богов»!  А если это только случай, а не Судьба?

«Я не человека убил, я принцип убил! Принцип-то я и убил, а переступить-то не переступил, на этой стороне остался... Только и сумел, что убить». Центр романа и по страницам, и по мысли. Неужели Раскольников убивал, чтобы стать Наполеоном? Прежде это не было обозначено.

Студент откровенен - и это страшно. Почему мы так поздно узнаем  об этом? Теперь Раскольников  должен бы вызывать только отвращение, - но этого не происходит. Почему? Потому что он слишком болен и жалок.

В «Заратустре» Ницше говорится: «So schenken wir dir den Ubermenschen! Тогда мы подарим Тебе сверхчеловека!''. Так говорит толпа. Неужели Раскольников не понимает, что в своем стремлении быть оригинальным, он как раз очень банален?

«Нет, мне жизнь однажды дается, и никогда ее больше не будет: я не хочу дожидаться «всеобщего счастья».  Очень страшно.

Мое-то впечатление, что чаще всего наши идеи - против нас, - и мы не можем с ними сладить. «Всеобщее  счастье» - идея, силой навязываемая мне советским режимом, а потому идея особенно ложная, особенно ненавистная.

«Отчего теперь я их ненавижу?». Отчего Раскольников должен ненавидеть своих близких? Вокруг нас столько маньяков, убивающих десятки человек, но остающихся при этом в прекрасных отношениях с близкими.  Наш-то опыт как раз и говорит, что угрызения совести не так уж и часты.

«Мещанин, верно, тут где-нибудь притаился в углу». Моделирование одних и тех же ситуаций. Рогожин и Мышкин в «Идиоте».

Встреча со «старушонкой».  Чудо. Вот за такое-то все и прощаешь. Мещанин обернулся старухой. Достоевский  довольно близко подходит к «Пиковой даме» Пушкина.

А что дальше? Старуха становится - Свидригайловым!! Этот господин и вписывается в кошмар героя.

Он - и в реальности героя! Так семья Раскольникова опутана Свидригайловым.

Октябрь   1 Ларус о Дюрас. Родилась в 1914 во Вьетнаме. «Ее фильмы - о культурологическом culturelle и социальном безумии».

2     Надо начинать печатать главу «Азия».

3    Растет гора моих дневников. Хватит жизни, чтобы их обработать?

Чтение стихов Гельдерлина в поле.

Наедине с природой легко выхожу из болезненных состояний. А вот попробуй, не сойди с ума среди истринцев!

4 Только Лотман открыл для меня значение декабристов.

5   Олег пишет сочинение. Я очень любил писать их в школе. Всегда писал раза в два длиннее, чем требовалось. Особенно - о Татьяне Лариной.

6 А мой герой мог попасть в Тасучу? Конечно. Я попал в дождь.

Я знаю, что гомосексуализм был очень распространен в Греции, но пусть это не попадет в роман.

Мой герой - с периферии, из простой семьи.

8 Ночь. Читаю второй том Давида Юма (издано: Москва, 1966). Благо дано Б-кой на прочитку. Издано тиражом всего две тыщи. «Трактат о человеческой природе».

8 Отношения с Б-ей кажутся мне очень интересными, но они литературны. Нет, не так: потому что они литературны. Как бы я претендовал на еще что-то?

10 «Философия будуара» Сада. Донатьен Альфонс Франсуа Сад, 1740-1814. Умереть в 74 года, и при этом бо'льшую часть жизни провести в тюрьме.

Загадка Сталина, одного из  самых удивительных персонажей 20 века.

11  Заранее знаю, что мой роман прочтет Лидия Лотман.

Бродский и Пастернак как они ни велики так и не стали моими авторами. Только искренне чту их.

Идея всемирной революции в нашей литературе.

 

Чтоб от Японии ло Африки

Сияла родина моя.

 

Или так:

 

Трансваль, Трансваль, страна моя!

Ты вся горишь в огне.

 

Трансваль-то, оказывается, - аж южная Африка. Всю жизнь слышу эти строчки, но не думал, что это так далеко.

При мне идея уже не витала в воздухе, но что могли думать мои родители? Разве они не правы, когда просто не читали такую «литературу»?

12 Благодаря ФКЦ   можно почитать и нидерландскую литературу. Благо на французском, как и на русском, читаю очень быстро.

Ван дер Луббе. Биография Анри Робинсона. Издательство Грассе, 1993. Приятно быть современным, но все ж такая литература скучна.

Почему в России нет зала, где можно было б  почитать современную литературу? Да и прочту ли ее когда-нибудь?

14   Напечатал две трети романа.

15 Клазомены недалеко от Смирны. Название Нурхак должно намекнуть, что Персия недалеко.

16 Спор  в Германии Виктора Ерофеева с Зиновьевым. Автор  «Зияющих вершин» отрицает будущее России. Позиция философа механистична, неподвижна - при всей ее внешней обоснованности.

18  Неужели с 1825 по 1860 границы России были закрыты? Тогда Пушкин предстает жертвой.

19 Раннее утро. «Замок» Кафки. «Секретарь, голый».

20  Гете-институт. ПСС Булгакова в 13 томах. Немцы постарались.

«Теории» Гадамера. «Fragwürdigkeit  Сомнительность эстетичесеого сознания» и др.

21 Из «Илиады»:

 

Вы ж свободите мне милую дочь и выкуп примите,

Чествуя Зевсова сына, далеко разящего Феба.

 

Прекрасно!

 

Вы ж закусон принесите, чтоб не успеть загрустить.

 

22 Сочинено Блоком почти 90 лет назад: 26 октября.

 

И сам не понял, не измерил,

Кому я песни посвятил,

В какого бога страстно верил,

Какую девушку любил.

 

Довольно безмятежно.

24 Умерший Юрий Лотман после смерти говорит со мной о роли книг.

Пушкин перед смертью сказал своей библиотеке, своим книгам:

-Прощайте, друзья.

«Хвала и слава» Ярослава Ивашкевича.

Пробовал читать еще в 70-ых: скучно.

25 «Люди на перепутье» написан Пуймановой в 1937 году, в ее 44 года. Понравился, но не настолько, чтоб перечитывать.

26   Печатаю седьмую главу «Иисуса».

Григорий Турский на латыни с параллельным немецким.

29  Сосед-барабанщик выкуривает меня из дома. Я на машинке «барабаню» своего «Иисуса». Всего 1100 страничек, 900 уже напечатано.

Юм: «Идеи памяти сильнее и живей идей воображения». Что значит «идея воображения»?  А я бы вот не смог разделить идеи памяти и идеи воображения.

30 Проперций, 2:

 

Quid iuvet ornato procedere, vita, capillo,

et tenues Coa veste movere sinus.

 

Пошто радовашься, украшаючись,

В платье койское наряжаючись?

 

Жена, строгий критик, читает мой роман.

Фицжеральда «Последний  магнат».

Tycoon = 1) ист. сёгун (в Японии)

2) преим. амер.; разг. промышленный или финансовый магнат.

 

 

«Преступление и наказание» Достоевского.

 ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

1 глава.

Свидригайлов, как ему и полагается, появляется как черт из печки. Он привез в столицу свою хитроумную комбинацию.

Свидригайлов -  мастер идеального убийства, а Раскольников - неудачник. Но  свое наказание они понесут по-разному: первый покончит с собой, а второй - возродится. Так что название «Преступление и наказание» относится, по крайней мере, к двум персонажам романа. Лужин? Нет.

Конечно, я часто думал, почему Свидригайлов, при всей его низости, не изнасиловал Дуню? Потому что, по логике Достоевского, каждый преступник имеет надежду на возрождение. Для  Раскольникова путь к такой надежде - Соня, для  Свидригайлова - Дуня. Надежды не стало - и  Свидригайлов застрелился.

«Исповедь»  Свидригайлова. «А с Марфой Петровной почти никогда не дрались».  Она переполнена холодным ужасом.  Говорят два убийцы!

Мимоходом Свидригайлов высказывает прелюбопытные вещи. К примеру, о Петербурге: «А тут еще город! То есть как это он сочинился у нас, скажите пожалуйста!».

Свидригайлов, конечно, саммй интересный персонвж. Почему-то его вспоминаешь первым. Конечно! Он - самый живой.

«- А вы были и шулером?

- Как же без этого?».  Как у Грибоедова? «А честный человек не может быть не плутом».

«Я бы, может, теперь в экспедицию на Северный полюс поехал». Свидригайлов твердо решил покончить с собой: со скуки - и только Дуня могла бы его спасти.

«А кстати, верите вы в привидения?». Свидригайлов угадывает, что  Раскольников - его двойник.

«- Нам вот все представляется вечность как идея, которую понять нельзя, что-то огромное, огромное! Да почему же непременно огромное? И вдруг, вместо всего этого, представьте себе, будет там  одна комнатка, эдак вроде деревенской бани, закоптелая, а по всем углам пауки, и вот и вся вечность. Мне, знаете, в этом роде иногда мерещится». Этот кусок из всего романа впечатлил больше всего. Это очень современный взгляд.

Меня удивляет, что часто не верят люди искусства: те самые, что создают в другмх душах представление о вечности, если не  саму вечность. Например, Высоцкий.

Теперь бросается в глаза, что Свидригайлов мертв. Уже мертв. Интересное состояние души описал Достоевский!

«Ну, не правду я сказал, что мы одного поля ягоды?». Свидригайлов настаивает на родстве.

«Предложить ей  \ Авдотья Романовна \

десять тысяч рублей». Часто у Достоевского «бог из машины». Чисто театральный прием.

Поразительно, как много в роиане рззвязывает этот недолгий разговор! По ощушению, он - центр романа. Теперь  чмтатель все понимает.

2 глава.

«Не знаю почему, я этого человека очень боюсь». Раскольников чует Дьявола! В романе Соня - носительница божественного, а Свидригайлов - дьявольского.

На бедного Разумихина нагружена вся реальность: самая простая часть романа.

Приход Лужина.

«С примесью зверского и, так сказать, фантастического душегубства». И у нас все основания верить Лужину. Но почему непременно «фантастического»? Теперь уж Раскольников  - на сто процентов двойник Свидригайлова.

Теперь мне не удержаться, чтоб не похвалить мастерство писателя: информация растет постепенно, как снежный ком, - а не просто обрушивается на читателя.

И, конечно, изнасилование девочки! Стандартный грех у  Достоевского.

Разговор семейства с Лужиным доказывает, как писатель может решать такие важные задачи. Лужин ужасен именно в своей правильности, рассчетливости.

3 глава.

«Он \ Лужин \ решился попробовать Петербурга». Город предстает вожделенным для всех: тут все маньяки и все честолюбцы.

«У Дуни глаза блестели». Она поддерживает проект Разумихина. А ведь он - честолюбец. Во  всем позитивном писатель скучен и прямолинеен.

«Оставь меня, а их... не оставь». Завещание Раскольникова  Разумихину.  Трогательный момент.  «Одним словом, с этого вечера Разумихин стал у них сыном и братом».

Третья глава была большой, но вот писать о ней нечего, потому что она рационально развязывает узлы предыдущих глав.

4 глава.

Раскольников и Соня.

«Стена с тремя окнами, выходившая на канаву, перерезывала комнату как-то вкось, отчего один угол, ужасно острый, убегал куда-то вглубь...  другой же угол был уже слишком безобразно тупой». Геометрический кошмар Сониной квартиры.

«Обшмыганные и истасканные обои». Что в словаре? «Обшмыгивать I Быстро обходить, оббегать что-либо. II 1. Шаркая, затирать, залоснивать. 2. Очищая, делать гладким, ровным». Итак, залоснившиеся обои.

«- Я его \  Мармеладова \ точно сегодня видела, - прошептала она нерешительно». И Соня - во власти привидений. Соня - тоже преступница: по отношении к самой себе.

«Ненасытимое сострадание» - вот что такое Соня.

 «Точь-в-точь как если бы рассердилась канарейка или какая другая маленькая птичка». Только такие мелочи заставляют понять, что это писатель 19 века. Это приближение человека к птице ушло. Теперь, по тенденции, человек, скорее, превратится в птицу, но не станет на нее похож. Ужасы 20 века воздвили стену между человеческим и животным миром. Но заботы о животном на личном уровне стало больше. Кто ж теперь поймет, что Достоевский нежничал?

«Она такие миленькие ботиночки выбрала». Женщинам - женские черты. Тут писатель-мужчина старается не ударить в грязь лицом. Я вот не часто вижу, чтоб женщины проявляли себя по-женски. Тут Достоевскому повезло больше.

Писатель показывает, как бесконечное  сострадание Сони меняет Раскольникова: из него уходит ужас, он опять начинает понимать людей.

«Поцеловал ее ногу».  Как святой. Как Марии Магдалене. В поэтике Достоевского этот жест естественен.

«Я не тебе поклонился, я всему страданию человеческому поклонился». Фраза, ключевая для всего творчества писателя. Такие идеи и «гарантировали» актуальность Достоевского на все времена.

«Как этакой позор и такая низость в тебе рядом с другими противоположными и святыми чувствами совмещаются?». Проституция предстает огромной жертвой. Самая идея: святость вопреки всему - мне кажется ущербной. Что же это за святость, если она рождается из насилия и ужаса? Или среди людей святость непременно связана со столь жестокими испытаниями? Понимает ли Достоевский, что его представление о  святости - бесчеловечно?

Мысли Раскольникова о Соне жалки. Зачем они? Они отрицают то, что уже сказано между ними. Если он так думает, значит, он ничего не понял и просто дурак. Если нет у него мыслей, то их и придумывать не надо. Идея такая: эти мысли, как они ни глупы, уже подводят героя к вере. Ну!

«Что ж бы я без бога-то была?». Так вот прямолинейно, «за рога», вводят Раскольникова в веру. Прямолинейно, а мне нравится: искренность искупает все.

«Новый завет». Чтоб дошло до самого глупого читателя.

«Все у Сони становилось для него как-то страннее и чудеснее, с каждою минутой». Его уводит вера.

«Ей мучительно самой хотелось прочесть». Соня сама жаждет бога, сама просится к Нему - и чувствует, что к Богу они или придут вместе, или не придут вовсе.

«Соня приближалась к слову о величайшем и неслыханном чуде, и чувство великого торжества охватило ее». Торжество - веры!

И далее - режиссерские ремарки!

И вот Раскольников убеждает ее в том, что она и сама чувствует: идти им - вместе!

«Свободу и власть, а главное власть! Над всею дрожащею тварью и над всем муравейником!..». Но в Раскольникове  все равно взбрыкивает сверхчеловек. Как это сочетается с желанием веры? Значит, Раскольников все лгал?  Даже Достоевскому не по силам задачи, которые он поставил. Тут довольно путаная сцена.

«Я тебя выбрал».  Подчеркнута избранность Сони.

Подключение к информации Свидригайлова.

5 глава.

«Негодование закипело в нем при мысли, что он дрожит от страха перед ненавистным Порфирием Петровичем». Эта дуэль уже начата, исход ее предрешен, - но писатель тщателен в движении: каждая сцена выписана добросовестно.

«Маленькая, толстенькая и круглая фигурка». Этакий колобок!  Смоктуновский не таков.

Деталь дуэли: оба смеются.

«В семя пошел». Непонятно.

«Он так и сыпал, не уставая, то бессмысленно пустые фразы, то вдруг пропускал какие-то загадочные словечки». «Творческий метод» следователя. Он как бы «заговаривает» подследственного. Конечно, в своей игре Смоктуновский изменил краски.

«Я ведь и без того знаю, что он моя жертвочка». У Достоевского Порфирий Петрович совсем не безобиден. Так и вспомнишь Пушкина:

 

И человека растянуть он позволял

Не как-нибудь...

 

Писатель не боится обнажить садистическое удовольствие якобы безобидного следователя.

«Он у меня психологически не убежит». Садист, да  ученый.

«По временам ему хотелось кинуться и тут же на месте задушить Порфирия». Дуэль!

«Озадаченный было Раскольников вдруг впал в настоящее исступление; но странно: он опять послушался приказания говорить тише, хотя и был в самом сильном пароксизме бешенства». Мастерство писателя не знает границ. Пусть иные куски у него натянуты, но что касается криминальной части - шедевр!

6 глава.

«- Виноват! Мой грех! Я убивец! - вдруг произнес Николай». Спасение Раскольникова?

Свидригайлов и Порфирий Петрович столь прекрасно выписаны, что просто дух захватывает.  Ради таких высот можно и потерпеть мучительные хождения Раскольникова в веру.

«Это ведь у Гоголя, из писателей, говорят, эта черта была в высшей-то степени?».  Порфирий Петрович - знаток литературы. Это часто у Достоевского: литературные познания проявляют чуть ли не все персонажи.

Раскольников  дома профессионально анализирует работу следователя! Вот это дуэль!

Сам тип Раскольникова очень правдоподобен: человек часто загоняет себя в безвыходное положение. Это как раз то, что хорошо знаю в людях (мои папа и брат, мои дяди), и то, чего так боюсь в себе. Состояние анализируется столь подробно, что человек, вовсе его не знающий, не будет читать роман: не будет вникать в него столь глубоко, как предлагает автор.

«Человек из-под земли» просит прощения. Достоевский  юридически овобождает студента: рационально тот понимает, что его вину доказать трудно.  Вот что делает роман таким длинным: автор хочет, чтоб и герой, и читатель «насладились»  якобы невиновностью убийцы.

Ноябрь  1 Шарлетта написала из Реймса, что переехала на улицу Гамбетта'.  Это деятель Парижской Коммуны.

«Я хотела бы много говорить с вами».

Люди, с которыми я общаюсь, легко загоняют меня в депрессивные состояния.

Вот и П-вы. Я уж не говорю о моих лужских родственниках.

Тут Шарлетта предстает добрым ангелом: наши диалоги в письмах огромны и сердечны. Я все о ней знаю, а мне вообще-то и рассказывать нечего: сражаюсь с образами, что населяют мою душу и сильнее меня.

Этим иностранцы и пленяют: пусть ненадолго, но они проявляют подлинное участие.

Фильм с  Петером Фальком «Нет времени на смерть» вдохновляет меня самого написать детектив.

Неуклюжий Достоевский в фильме Пырьева «Идиот». Тем не менее, достижение советского кино: прекрасны актерские работы. Видно, каково было место писателя на советском идеологическом фронте.

4  Есть материал и на «Книгу безобразий».

«Хоровод» Уткина в «Новом мире». Уже то, что роман противостоит чернухе, для меня достижение.

Ужасен дух конформизма. Неужели это будущее нашей литературы? Человек продается столь искренне, как будто он - раб по призванию.

В набросках к рассказу «Ваш путь в искусство» герой торгует попой. Все! От рассказа отказался.

5 Читаю «Энеиду». «Postquam res Asiae. С тех пор как  азийские дела».

«Соборяне» Лескова. Издание ПСС в 13 томах. 1989. Я-то читал какой-то пятитомник в маминой библиотеке. «Захария Бенефактов... Ручки у него детские, и он их постоянно скрывает и прячет в кармашки своего подрясника».

Лесков очень радостный.

Я бы тоже написал «скрывает и прячет»: чтобы противопоставить эти два слова.

6  Разве не естественно было бы заполнить весь дневник молитвами? Но он посвящен моему выживанию в обществе, а не тому, что мне хочется, что приходит в голову.

Кстати, без дневника я бы не понял, что живу: столь разорванной предстает моя жизнь. Читаю о свой жизни - и не могу поверить, что она - моя.

Когда вгрызаешься в гору дневников, эта тьма пропускает, ты видишь свет.

Но какой странный способ познания!!

8  Вот-вот кончу печатать роман.

9  В 16.20 заканчиваю печатать «Иисуса».

Темнеет. Иду гулять.

Как теперь мне жить?

Где-то в глубине души верил, что буду писать роман всегда - и так сделаю себя бесконечно счастливым.

Но вот надо жить иначе.

Надо поменять группу крови.

Жизнь продолжается.

Семь лет работы.

Наверно, эта страсть к античности изменит меня.

Если б я написал такой роман о русской историии! Не получилось.

Чудится, моя душа раскрылась - и все кошмары мира хлынули в нее.

11 Кочующий мавзолей.

-Где эта баба? -  угрюмо и непрестанно вопрошал паша. - Достаньте ее любой ценой.

Не знаю, что делать с рассказом «Из бездны». Словно б он покидает меня навсегда, и я, зная это, не в силах его удержать.

12  В рассказе «Ложь» не получилась метафизика лжи. Пришлось выбросить материал и похерить идею.

Вячеслав Ива'нов: «Предел ужаса - видеть, как в чашечке цветка вдруг выросла шерсть, показался глаз, щупальце».

Анненский:

 

Не Скуки ль там Циклоп залег?

 

Получилось сражение Скуки и Циклопа, причем не самих  скуки и циклопа, а их понятий.

Пересмотрел свои дневники по Блоку, Пушкину, Джойсу и Кафке. Как и приблизиться к этим кипам.

14 Вхожу в большую переделку «Писаки».

15 Головные боли гонят в поля. Обычно я предвижу эти боли. Не сегодня.

16  Записал одну свою молитву. Жалкая отсебятина.

Облегчаю «Писаку»: больше абзацей, яснее выделение внутреннего монолога.

Приятно поражает ВР: пропускает бесплатно  на последнюю  испанскую ретроспективу, дала сухого молока, - а главное, она меня читает.

Меня интригует, что все женщины, которых я знаю, предельно со мной корректны. Они словно изо всех сил  стараются удалиться от моего сюжета «Жуана».

Дистанция определена жестко! И если мне помогают, то именно так: без намека на более тонкие чувства. Может, это и хорошо.

Разве уже в Луге было иначе?

18   В 1641 Декарт публикует «Метафизические размышления»: подвергает сомнению существование Бога.

1657, Паскаль, «Мысли»: Бог мог бы и не существовать.

21   Клаудия Шиффер, фотомодель,  пожертвовала 10.000 д. на Ленинку. Приятно поражает. Конечно, это капля, но сам-то поступок!

Сон наяву: залив, тишина, волны.

22 «Писака» под звон пистонов.   Синтаксис этой повести очень увлекает. Я заметил, что часто его вспоминаю. Сиверцев не только свободен, но, по существу, еще более скучен.

25  Войнович издал свое ПСС, а нынче рисует.

-Быть писателем унизительно, вот я и взялся рисовать.

Посещение редакции журнала «Новый мир». В куче сваленных рукописей нахожу и мою.

Редактор казенно говорит:

-Ваши произведения нам не подходят. Наши требования слишком высоки.

27   Почему женщины ожесточали Рембо Rimbaud? В его поэзии столько нерастраченной нежности. Или кто-то так и про меня скажет, прочтя «Жуана»?

28 Лесков:

-Боже! Помози ты хотя сему неверию, а то взаправду не доспеть бы нам до табунного скитания.

29 ВР нашла некую литературную даму (из какого-то обозрения) и познакомила с ней меня. Она нашла невразумительным мой рассказ  «Как я люблю».

Солженицын указывает на бездну между правительством и народом.

30 Девяносто лет Лихачеву.

 

 «Преступление и наказание» Достоевского.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

1 глава. Роман чуть не кончился, Раскольникова чудом не арестовали. Меня восхищает как писателя, сколь большие задачи взял на себя Достоевский. Все сложно, но целое огромно и притягивает.

Лужин. «Черный змей ужаленного самолюбия всю ночь сосал его сердце».

Андрей Семенович Лебезятников - друг Лужина. «Прикомандировался же он к прогрессу и к «молодым поколения нашим» - по страсти».  Писатель вбирает в себя всю русскую жизнь!

Очередной узел - поминки. Важно, что в читателя вдалбливается важность каждого очередного события, он заранее его ждет.

«Пуще всего боялся он обличения».  Какого такого «обличения»? Союз Лужина и «прогрессита»  Достоевский описывает  в самых черных красках. Не верится, что он понимает то, что пишет, но спасает, как это часто, искренность.

Критика коммуны. В предыдущих чтениях я равнодушно проскакивал этот кусок. Это не литература, а политическая полемика.

С этой страстной речью о коммуне роман раздуватся бесконечно. Такова страсть  Достоевского: вобрать в себя всю русскую жизнь.

«Оторваться от предрассудков».  Эти теории будут дискутироваться еще много лет.

2 глава.

Поминки. «Были водка, ром и лиссабонское, все сквернейшего качества, но всего в достаточном количестве».

«Какого-то жалкого полячка». Достоевский не мог знать,что именно «полячок» Анджей Вайда очень много сделает для его популяризации во всем мире. «Полячки» бывают разные. Как и русские.

Но почему поминки превращаются в спектакль самого низкого пошиба? Опять объем описаний явно завышен, подробностей  куда больше, чем нужно.

«Как нарочно, кто-то переслал с другого конца стола Соне тарелку, с вылепленными на ей, из черного хлеба, двумя сердцами, пронзенными стрелой». Вот что это?

«Чумичка I местн. Ковш, черпак. II  1. разг.-сниж. Грязный, неопрятный человек; грязнуля, замарашка. 2. Употребляется как порицающее или бранное слово». Уж очень часто это слово.

3 глава.

Лужин появляется в разгар «схватки».

«Да и все как-то притихли мало-помалу при его появлении». Приготовление к важной сцене.

Обвинение Сони. Еще одно преступление и еще одно наказание! Но тут преступление - ложное. Оно сконструировано Лужиным.

Раскольников и  Катерина Ивановна - два безнадежно больных человека, они «наперегонки соревнуются» в безумии. И вот они встречаются в этой важной сцене.

Я всегда думал, почему же  еще в нашем искусстве не поставлена эта сцена во  всей ее натуралистической красе? Это же типично для питерских коммуналок: такие кошмары. В других романах уже не будет такого обнажения, такой правды. От господ  Толстого и Тургенева разве дождешься такого исступления?

Лебезятников подробно пересказывает преступление Лужина. И тут Достоевский дотошен!

Огромная глава, но события переполнены сами собой. Но какое обилие красок!

4 глава.

«Раскольников был деятельным и бодрым адвокатом Сони против Лужина, несмотря на то что сам носил столько собственного ужаса и страдания в душе». Соня и Раскольников невольно сближаются.

Изгнание Лужина - еще одна отсрочка для Раскольникова.

«Тут была любовь». Любовь изгоняет кошмары Раскольникова.

 И далее - сцена любви. Для всего мира этот «русский» тип любви стал загадкой, и никто так не поработал над этим мифом, как  Достоевский.

Раскольников  пересказывает историю своего преступления.

«Он смотрел на нее и вдруг, в ее лице, как бы увидел лицо Лизаветы». Важное психологическое открытие. Психологизм не может быть лишь интенсивным: он непременно должен двигаться, менять отношения людей.

«Даже потом, впоследствии, когда она припоминала эту минуту». Важно посмотреть из будущего. Соня раскрывается только в экстремальных ситуациях. Это ее природа и призвание: спасать других. Но до чего вера нетрадиционная! Вся направлена в страдание. В ней совсем нет государственности, без которой мы уже не можем себе веру и представить.

« -Так не оставишь меня, Соня? - говорил он, чуть не с надеждой смотря на нее.

- Нет, нет; никогда и нигде!». Все! Раскольников спасен. Впервые мы видим его наивным, безоружным, искренним. Он доверяет Соне то, что не рассказал бы никогда никому.

«Взять просто-запросто все за хвост и стряхнуть к черту». Это «Записки из подполья». Все его романы - перекрестки одних и тех же идей.

«Тварь ли я дрожащая или право имею». Уж по сотому разу.

 «Я себя убил, а не старушонку!». Какой раз?  Но скоро совет Сони заставляет понять, как важно Достоевскому это повторение. «Тогда бог опять тебе жизни пошлет».

«Ему стало вдруг тяжело и больно, что его так любят». Новизна чувства.

5 глава.

«Излечивать сумасшедших, действуя одним только логическим убеждением». На фоне сумасшествия Катерины Ивановны этот разговор Лебезятникова - кощунство.

Раскольников в своей каморке. Какая бесконечная, изнутрительная, тяжелая дкшевная борьба! И как у Достоевского хватает сил столь тщательно ее выписывать?

Авдотья Романовна и брат. Дошло дело и до разрабоки образа Дуни. Ее история со Свидригайловым только-только разворачивается.

«За то, что ты нас бросил, я тебя не сужу». В целом, довольно холодно.

«Он бродил без цели. Солнце заходило». Все время заходит солнце!

«Предчувствовалась какая-то вечность на «аршине пространства». Уже тюряга в башке. Понятно, но не так прямо.

Ужасный театр на улице: Катерина  Ивановна и дети. Достоевский отдает дань натуральной школе: тут все огромно, натуралистично, ужасно.

И вот она умирает. Кто виноват в этом преступлении? Кто будет наказан?

Подводит итог большей части романа и этой части появление Свидригайлова. Это опять-таки театральный прием: «бог из машины», - но теперь он приносит ясность и покой. Только он и приносит.

Декабрь   1 «Писателишка» идет хорошо.

2   Овидий  «Est Deus in nobis. Есть Бог в нас».

4 Борис Аверин по радио «Россия» интересно рассказывает о Некрасове.

5 ЛГУ получил от Сороса 1 млн д на создание факультета по бизнесу.

Эстер Вилар «Дрессированный мужчина». Дискриминация мужчины в браке.

9 Читаю Иде вслух «Полтаву». Пушкин прекрасен.

Сразу несколько ночей я провел рядом с Идей, немощной, старой, слабой. Почему рядом с матерью я не мог так побыть? Она была такой суровой: всегда работа, работа, работа.

Так страшно быть рядом и точно знать, что этот человек скоро покинет мир.

Может, она проживет еще лет десять в таком вегетативном состоянии, - но и тогда она будет не жить, а умирать. Как сейчас.

10 Блок:

 

И вздрогнул ангел на кресте.

 

Как это возможно? Не понимаю.

 

 «Портрет» Джойса.

2.6.  (шестая часть второй главы). Хорошо о Блуме в «Словаре литературных персонажей» Бомпиани.

Но - назад в «Портрет».  Эта часть - похоти. Осторожно, но слишком ясно. Нет ли тут иллюзорности ужаса? Так мой герой «Искушения» ищет спасение в природе, но она его не принимает. То есть одно дело - природа, а другое - наши мысли о ней. «His blood was in revolt. He moaned to himself like some baffled prowing beast. Его кровь восстала. Он мычал самому себе, как сбитый с толку, рвущийся вперед зверь». «Рвущийся вперед»? А как еще  перевести «prowing»?

Prow  = нос (судна, самолета) 2) поэт. корабль, судно.

Блум. Огромность этого персонажа убеждает в его естественности. Он давно вошел в русскую толпу: в ту самую, что вижу каждый день. Как совместимы поэзия самовыражения Джойса и эта торжествующая посредственность Блума?

Итак, 2.6. Стивен чувствует свою чуждость, но еще не осознает ее как судьбу. Хоть его же воображение уже толкает его к таким мыслям. Джойс уверенно  ведет его через муки совести к жажде творчества. Тут я вспомнил гордыню Блока:

 

Мне, невоскресшему Христу.

 

Джойс же понимает себя, как бесконечно жалкого грешника. Как это сочетается? Он верил, что он - этакий литературный мессия и в то же время знал муки ада уже на земле.

 

11 Письма Кафки. «Denn Unentschlossenheit kenne ich, ich kenne nichts anderes. Потому что я знаю только неопределенное, и ничего, кроме него».

1907: Кафка работает в страховой компании.

Я переделал «Писаку»! Надеюсь, улучшил.

Вычистить ошибочки. Было 78 страниц, стало 30.

12 Теперь пробую переделывать «Хронику».

Только два последних больших романа делают меня писателем хотя бы  глазах моей жены. «Писака» и «Хроника» еще не ставят точки над «и».

«Хроника», кажется, обретает новое название: «Близость весны». Я почуял дух Тютчева! Героиня - актриса, она обожает читать этого поэта со сцены.

Первые отклики на «Иисуса». Кто хвалит, пока не решаюсь сказать: они же не знают, за что хвалят.

13 Пишу в ночи. Или зуб под новой пломбой болит?

Такой вот странный способ взрослеть: вести дневники. А если это и моя форма познания, и форма любви?

14  Подходит Новый год - и хочется поблагодарить всех, с кем встречался в уходящем году.

Конeчно, это - не персонажи: не смею их анализировать. Тем более, не пускаюсь в рассуждения о моей семье. Так надо! Дневник - только отблеск реальной жизни и самой Реальности.

Как бы случайно остановившись, я вдруг заметил, что живу среди друзей.

Только в этом году Бродский приобрел живые черты человека. А прежде был только поэтом. Настоящим Поэтом.

17  Кажется, уже есть партия Солженицина. Поддерживают его идеи. К примеру, земство.

18 Блок, «Ангел-хранитель»:

 

За то, что мир жесток и груб,

За то, что бог не спас.

 

Кусок из «Энеиды»: «Musa, mihi caussa memora».

20  Начало «Близости весны».

Художник Кирилл Соколов готов прочитать мои рассказы. Люда ему передала.

24 Кафка, 1909: «В нашей семье - подлинная foermliche битва: у моего отца дела идут все хуже, дедушка прямо в магазине Geschaeft упал в обморок».

Заколоть свинью! Сцена в моей повести.

Бомпиани о «Портрете» Джойса: «Уже с первых глав ребенок, проникнувшись чувством  таинственной вины, сопровождающим его всю жизнь, обрек себя voue на горечь и одиночество».

25 Кафка лежит на снопах Garbenhaufen. Прага, сентябрь, 1910.

26  Может, мороз не дает уснуть? Где-то минус 35.

Кафка, 1912. «Als heute Abend. Когда сегодня вечером». Мать обвиняет его в болезни отца.

26 Кафка и зубная боль. Болит под пломбой! Писатель даже говорит о железах Druеse и блокировке (Absperren = перекрытие; запирание).

27 «Превращение» Кафки. «Само животное не надо изображать». Да, тут конкретность может разрушить.

Кафку мучали головные боли.

28  Перед свадьбой страх остаться с невестой наедине. Ну, Кафка!

30 Чудовищный поток душеизлияний. Это невозможно нести в дневник: такую блажь! Только общий дневник за 1996 год - 820 листов, или 1640 страниц. Аномалия. Уймись, Геннадий! Нельзя так много говорить; даже на бумаге.

Если б я сказал это в жизни! Мой собеседник наверняка бы умер.

 

«Преступление и наказание» Достоевского.

 ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

1 глава.

«Сознание его иногда как бы тускнело и что так продолжалось, с некоторыми промежутками, вплоть до окончательной катастрофы». Раскольников движется к расплате.

«Особенно тревожил его Свидригайлов: можно даже было сказать, что он как будто остановился на Свидригайлове». Казалось бы, главным должно стать продолжение дуэли с Порфирием Петровичем! Во всей этой несоразмерности приемов писателя именно в этом романе чувствуется его необузданная сила, мощь ужаса, заключенного в его душе и готового обрушиться на читателя. И что? Разве не поразительно,  что его личный кошмар угадал наши кошмары?

Скитания Раскольникова, его встречи с Соней и Свидригайловым, похороны Катерины Ивановны - все крутится, как калейдоскоп.  Раскольников никак не может вернуться в человеческое существование, ощутить человеческие чувства. Что же он такое?

«Чем уединеннее было место, тем сильнее он сознавал как будто чье-то близкое и тревожное присутствие». Осторожно - тема двойника. Сближение со Свидригайловым - сближенме с двойником. Один человек отражается в другом - и это не дает ему покоя.

 «Вижу, говорит, для своей у него есть время». Ревность матери. Достоевский как будто боится не описать все эмоции.

Раскольников из сердечного разговора с Разумихиным узнает о письме Авдотье Романовне и догадывается, что письмо - от  Свидригайлова. Такой вот закрут сюжета.

Этот разговор служит одной цели: свести роман в целое. Ведь ткань романа каждый момент готова распасться.

Известие о ложном свидетеле ничего нового не вносит: Раскольников  и так все это знает.

«С самой сцены с Миколкой у Порфирия начал он задыхаться без выхода, в тесноте». Раскольникову необходимо страдание, потому что он ищет Бога.

«Но только что он отворил дверь в сени, как вдруг столкнулся с самим Порфирием». Следователь словно выходит из мыслей  Раскольникова. Хороший ход. Как это правоподобно? Порфирий Петрович  хочет ему  помочь - вот и все. Почему нет?

2 глава.

Сцена начинается - и Раскольников не успевает среагировать на тревожное известие о письме его сестре.

«Он никогда еще не видал и не подозревал у него такого лица». Хорошо!

«Познав вас, почувствовал к вам привязанность». У палача «привязанность» к жертве. Потом разовьется в «Приглашение к казни» Набокова. В тексте романа лишь набросано, но Порфирий рано «вычислил» Раскольникова. Только роман-то - не об этом!

«Статья ваша нелепа и фантастична, но в ней мелькает такая искренность». Следователь прямо говорит о таланте Раскольникова! Очень поразило еще при чтении в школе. Жаль, Достоевский не показывает, как в довольно грубом Порфирии Петровиче просыпается деликатный человек. Он знает, что Раскольников - преступник, и все-таки ему хочется быть длинным. Может, потому и хочется?

«Знаете ли, Родион Романыч, что значит у иных из них «пострадать?». Следователь тоже хорошо знает, что такое страдание. И сейчас он играет с героем, но играет с сочувствием.

Какой огромный монолог! Бесконечно правдивый.

«- Так... кто же... убил?.. - спросил он, не выдержав, задыхающимся голосом. Порфирий Петрович даже отшатнулся на спинку стула, точно уж так неожиданно и он был изумлен вопросом.

- Как кто убил?.. - переговорил он,точно не веря ушам своим, - да вы убили, Родион Романыч! Вы и убили-с... - прибавил он почти шепотом, совершенно убежденным голосом». Это гвоздь программы! Забыть невозможно. Прозрение необычайной красоты.

«Всю эту психологию мы совсем уничтожим, все подозрения на вас в ничто обращу, так что ваше преступление вроде помрачения какого-то представится». Чудо. Ведь с житейской и государственной точек зрения это убийство более похоже на выходку.

«Я вас почитаю за одного из таких, которым хоть кишки вырезай, а он будет стоять да с улыбкой смотреть на мучителей, - если только веру иль бога найдет». Это и сам Достоевский.

Здесь в романе для меня самые интересные куски. Они  умещаются в пятую часть романа. До сих пор были только истерики.

В Порфирии Петровиче есть что-то отцовское и человечное. Таким писатель предсталял себе отца.

«Я поконченный человек». Что за страшная тайна в следователе? Или он просто говорит о рутине? Нарочно я сунулся в словарь. «Покончить =  1. Довести до конца, завершить, закончить. 2. Положить конец, предел чему-либо, прекратить, оборвать что-либо. 3. Лишить жизни, убить кого-либо. 4.  Уничтожить, разбить (о неприятельской армии, флоте и т.п.)» . Все  же  поконченный человек = человек сложившийся;  не хуже того.

3 глава.

Есть - накопилась! - огромная инерция мыслей Раскольникова: читатель не в силах ее вынести, ее воспринять.

«Ну, однако ж, что' может быть между ними общего?». Сам текст до этого уже ответил на этот вопрос. И как до этого не мог догадаться умный Раскольников? Зачем начинать роман заново?

«Это страшно, до ужаса поразило его». Свидригайлов и  Раскольников встречаются естественно. Это не очень поражает читателя, ведь роман переполнен такими «случайностями».

«Он нашел его в очень маленькой задней комнате». Интересная деталь того Петербурга:  обилие в трактирах маленьких  задних комнат.

«Свидригайлов и недели не жил в Петербурге, а уж все около него было на какой-то патриархальной ноге». Сначала туманно говорилось о каких-то знакомствах. Не поздно ли развивается этот персонаж? Разве не умнее было начать его развивать раньше?

Характеристика Петербурга. «Редко где найдется столько мрачных, резких и странных влияний на душу человека, как в Петербурге».  Город сумасшедших и преступников! В целом, чувствуется усталость Достоевского: он измучен собственным материалом для романа: он вместил в него слишком много.

«Это было какое-то странное лицо, похожее как бы на маску». Это уже было! Но мне интересно это повторение: игра в неопытность читателя: не бросится же он смотреть предыдущие главы. 

Опять многое из уже сказанного о Свидригайлове повторяется, но в единую концепцию его образ  не складывается. Мало действий!  Ощущение лихорадочной работы.

Мне, признаюсь, это нравится, но тут есть опасность дилетантизма. Мы-то знаем, что Достоевский   ее избежал.

Диалог получается путаный.

4 глава.

«Со мною контракт». Да было же! Не может же повторение стать творческим методом! История повторяется, но при этом она обрастает все большими подробностями.

Мы даже не знаем, что думает Раскольников о сестре. Может, он ничего о ней не знает? Есть такое подозрение. А вот Свидригайлов знает очень много. Кроме того, у Раскольникова больна мать!! А он болтает в трактире.

Концепция Свидригайлова о себе: дон Жуан. А что думает автор? А что думать нам?

«Уверяю вас, что этот взгляд мне снился; шелест платья ее я уже наконец не мог выносить». Говорить брату такое? Видимо, Свидригайлов готов к самоубийству.

«Светленькие волосики». Но почему непременно педофилия? Это загадка. Достоевский тащит это из романа в роман. Надо ж, какой ход к «Лолите» Набокова. Почему эти асы русской словесности выбрали педофилию?

Откровенность Свидригайлова мне непонятна, не вижу тут мотивации.

«А я люблю клоаки именно с грязнотцой». Эта фраза ходит из романа в роман.

5 глава.

«Так уезжайте куда-нибудь поскорее в Америку!». Америка - запасной вариант. Раскольников мог бы бежать.

Авдотья Романовна и Свидригайлов. Энергичная сцена. «В глазах его уже блистал тот же самый пламень, который так испугал когда-то Дунечку».

Дуня бросается в расследование. Я вечно переосмысливал сцену как «добродетель в когтях насильника».  Теперь Свидригайлов не кажется мне столь опасным.

«Русские люди вообще широкие люди, Авдотья Романовна, широкие, как их земля, и чрезвычайно склонны к фантастическому, к беспорядочному». Это умно, но кто же тогда Свидригайлов? Почему его похотливые мысли переплетены со столь важными?!

«Он еще наделает много добрых дел». Пересекается со следователем.

Они оба готовились к этой встрече. Оба на волосок от преступления. Прежде я безгранично сочувствовал Дуне, а теперь вижу, как жалок и несчастлив Свидригайлов. Есть что-то механическое, бездушное в романе, что допускает такую мою трансформацию.

Когда Авдотья Романовна без оружия, Свидригайлов понимает, что не может ее изнасловать, не может  свершить  преступления.

Но Свидригайлов  не хоче преступления и наказания: он хочет разделенной любви. В этой момент мы не верим, что он столь низок, как представлял себя Раскольникову.

'Но в этом «скорей», видно, прозвучала какая-то страшная нотка». Он решается на самоубийство.

6 глава.

Меня почему-то всегда до слез трогает эта глава, как человек убивает себя. Я даже написал по этому поводу и свой рассказ и назвал его «Искушением».

Почему Достоевский вложил в душу Свидригайлова желание Любви?

«Тесная квартирка родителей своей невесты, на Васильевском острове». Значит, Свидригайлов не лгал!

Гостиница. Мышь.

Сон. Цветы. Девочка в гробу и цветах - его жертва.

Длинный и узкий коридор. Девочка. Ее превращение «в  продажную камелию из француженок».

Опять становится трудно понимать. Какие-то накруты.

«Молочный, густой туман лежал над городом».  С этого мгновения Свидригайлов особенно близок. С моим отъездом из Питера этой близости не стало.

Почему этот образ так волнует меня? По-моему, писатель так его перекрутил, что и сам запутался.

7 глава.

Завершение романа, как ни крути, прямолинейно. Мать Раскольникова рассказывает ему о литературных опусах отца.

Речетатив матери. Что-то заданное, да еще и оперное. Теперь поспешность работы меня не оскорбляет: это стало нормой. Так что Достоевский и тут современен: и в плохом.

«Как бы за все это ужасное время разом размягчилось его сердце». Сама искренность не может быть плохой.

«Боязнь эстетики есть первый признак бессилия!». С Дуней он пересказывает все свои идеи. Надоело.

«Двадцатилетней каторги». Сказал же Порфирий Петрович, что скостят.

8 глава.

«Прекрасный образ Дуни...  с тех пор навеки остался в душе ее, как одно из самых прекрасных и недосягаемых видений в ее жизни». Ну! Ходули. Ложь во всем.

«Кипарисный крестик». Только это и важно, а все слова можно сократить. Оставить одни действия.

«Он стал на колени среди площади, поклонился до земли». Плохо! Теория, а не жизнь.

Интересен заход в контору. Наконец-то мы узнаем много нового.  Почему весь-то текст финала так не пролопатить?

«Слова Ильи Петровича». Прекрасная речь чиновника! Она собирает роман, а не запускает его по новому кругу.

ЭПИЛОГ.

1 глава.

Финалу не хватало содержательности, и вот она появляется в этом конспекте.

Болезнь матери  Раскольникова. Как раз не хватает голого движения сюжета.

Свадьба Дуни.

Смерть матери. Событий не хватало, так что теперь приятно, что они мелькают.

2 глава.

Болезнь Раскольникова. «Он и заболел от уязвленной гордости».

«В глазах ее засветилось бесконечное счастье; она поняла, и для нее уже не было сомнения, что он любит, бесконечно любит ее». Правильно, но подведено.

«Вместо диалектики наступила жизнь». Теория! Прекрасная, но теория. Зачем так много назидательности? Почему кошмарный сон был до этого? Зачем этот Апокалипсис во сне?

Я в восхищении от романа, но мне больно видеть все эти многочисленные натяжки. Есть в этой рваности текста неотразимая красота таланта и связанного с ним знания ужаса.

Впервые напечатано в 1866 в журнале «Русский вестник».